— Я все говорила: последний раз, последний раз. А потом Катя отняла у меня счеты и назвала меня убоищем…

— Как? — переспрашивает мать.

— Убоищем. Это такое имя.

— Не имя, а прозвище для упрямых детей, — слегка затрудняясь, объясняет мать.

— Ну да! — соглашается Динка. Мама внимательно смотрит на нее:

— А второе что ты сделала?

— А второе… это сливки. Я выпила у Мышки сливки. — Динка глубоко вздыхает и облизывает языком губы. — Я хотела немножко… Мышка сама дала… только попробовать, а я пила, пила и все выпила. — Динка безнадежно разводит руками. — Мышка кричит, а я все пью да пью!

Легкая грусть обволакивает мамино лицо. Она хочет сказать, что Мышка слабенькая, а сливки стоят дорого, но вместо этого с губ ее срывается неожиданное обещание:

— Я куплю тебе сливок тоже.

— Не надо! — машет рукой Динка. — Я больше не буду их пить. Пусть они провалятся сквозь землю…

— Не говори глупостей! Я хочу знать, что ты еще делала сегодня? — нетерпеливо прерывает ее мать, торопясь выяснить все преступления дочки.

— А еще… — Динка стоит в затруднении, она не помнит, что было еще дома.

Но ее выручает Катя. Она потихоньку отворяет дверь и останавливается на пороге:

— Дина, ты не забыла сказать маме, что я запретила тебе выходить за калитку, а ты все-таки ушла?

— Мама, Катя запретила мне выходить за калитку, а я все-таки ушла, механически повторяет за теткой Динка, Лицо матери темнеет от огорчения и усталости.

— Смотри, до чего ты довела маму! Она еле дышит уже! — накидывается на девочку Катя.

— Подожди, Катя! Мы еще не договорили! — с досадой останавливает ее сестра. — Иди. Мы сейчас кончим… Диночка! — обращается она к дочке. — Я хочу, чтобы ты поняла, почему нехорошо делать все то, что ты делала сегодня. Вот счеты… Ведь это вещь, сделанная чьими-то руками. Кто-то трудился, думал, как их лучше сделать, устал этот человек, но сделал…

— А кто этот человек, мама? — быстро спрашивает Динка.

— Не все ли равно кто? Какой-нибудь рабочий… Важно, что он трудился, а ты, маленькая девчонка, схватила его труд и давай ломать по ступенькам! Хорошо это, Дина?

— Я еще не сломала, мама. Я только погнула там железки. Я выпрямлю… и отнесу дедушке Никичу.

— А потом возьмешь какую-нибудь другую вещь и опять не подумаешь о том, что она сделана чьими-то руками…

— Нет, я подумаю. Я теперь всегда буду думать, — торопится уверить Динка.

Мама грустно смотрит на нее:

— Это только одно плохое, Дина… А другое плохое, что ты не жалеешь сестру, но любишь ее.

— Я люблю, но забываю, что нельзя шуметь.

— Чтобы помнить об этом, надо жалеть. Ты же знаешь, что, если Алина расплачется, ее трудно успокоить. А потом у нее так разболится голова, что я всю ночь сижу у ее постели… Так неужели тебе какая-нибудь игрушка дороже сестры? — с болью спрашивает мать.

— Ох, нет… мамочка, нет… — с испугом бормочет Динка. Перед ней встает бледное лицо Алины с компрессом на голове. — Ох, нет, нет… — бессвязно повторяет она в ужасе от того, что могло бы случиться.

— Помни же об этом. Жалей ее, Диночка, — с тихой просьбой говорит мать.

Когда они обе успокаиваются, Динка вспоминает Катю.

— Мама… я не послушалась и ушла. Она наказала меня… Я не хочу такого наказания, я хочу другое! — взволнованно говорит Динка.

— Взрослые не спрашивают у детей, какое наказание им больше нравится. Взрослые имеют право наказывать так, как считают нужным, Дина. Катя прощает тебе многое, но если уж случилось так, что она наказала тебя, то ты не смела ослушаться, Дина, Ты могла попросить у нее прощения, это другое дело. Но ты не попросила прощения, ты просто ушла. Разве ты не наша девочка, а чужая? Чужую Катя не будет наказывать, чужая девочка может не послушаться, у нее есть своя тетя. Но ты ведь наша девочка, Дина? — строго и удивленно спрашивает мать.

— Я наша, — спешит заверить Динка, чувствуя в маминых словах скрытую угрозу потерять свою маму, тетю, свой дом… Стать чужой девочкой так страшно! — Я наша девочка. Я буду слушаться, я только, мамочка, так прошу… Если Катя согласится и ты согласишься, можно просто вам побить меня сколько вы хочете, а потом пускай я хожу, гуляю… — робко предлагает она.

— Побить? — с волнением спрашивает мать. — Это же очень стыдно и страшно, когда взрослый человек бьет ребенка. Это унизительно, Дина! Разве ты можешь себе представить хоть на одну минуту, что я или Катя ударим тебя?

— Конечно, нет, мама. Вы пожалеете, но мне ведь хуже от этого. Я так люблю гулять, мне скучно дома. — Динка взмахивает рукой и жалобно добавляет: — Там такой широкий воздух, мама.

— Где там, Дина? Куда ты ходишь одна? Ведь я не позволила тебе уходить далеко от дачи. Я уже говорила с тобой об этом, и если когда-нибудь я узнаю, что ты не послушалась меня…

— Нет-нет! Я слушаюсь, мама! Я не хожу далеко, я совсем близко, я просто сяду где-нибудь и смотрю. Я сижу на обрыве и смотрю на пароходы, я не на самом краю, а далеко сижу… — поспешно уверяет Динка.

Мать чувствует вдруг безграничную усталость.

— Хорошо, я верю тебе, но ты помни, о чем я тебя просила, — тихо говорит она, проводя рукой по лбу. — А теперь иди, скажи Лине, чтоб давала обедать.

Освобожденная от тяжкого объяснения, Динка мгновенно срывается с места и мчится по дорожке к летней кухне, но ее окликает Катя:

— Дина, подойди сюда!

Она сидит в гамаке с книгой.

— Я не могу. Мне надо сказать Лине, чтоб давала обед? — пробует отказаться девочка.

— Она уже знает. Иди сюда! — настойчиво зовет тетка.

Динка нехотя подходит к гамаку.

— Дина, — серьезно говорит тетка, — я не сказала маме, что ты сегодня пришла в мокром платье, я не хочу ее тревожить. Мама может вообразить бог знает что… По мне ты должна сказать правду, почему у тебя было мокрое платье.

— Оно было мокрое, потому что… — Динка вдруг вспоминает Лину. — Я его постирала, — быстро добавляет она.

— Постирала? Зачем? — пристально глядя на нее, допрашивает тетка.

— Я… не зачем, а почему… — оттягивая ответ, поправляет ее Динка.

— Дина, если ты не хочешь, чтобы я сказала маме, то говори правду! — хмурится Катя.

— Но я же говорю. Я постирала его, потому что запачкала… Я села на коровью лепешку! — неожиданно весело говорит она и тихонько фыркает.

— Дина, я не шучу с тобой. И ты, пожалуйста, не придумывай какую-то историю с коровьими лепешками… — краснея от досады, говорит Катя. — Лучше не ври, Дина!

— Катя… — тоскливо говорит Динка, присаживаясь на траву и обхватывая руками коленки. — Может, это была и не коровья лепешка, я ее плохо разглядела… Я просто чем-то испачкалась и постиралась… Там стирала одна женщина, ну, и я постиралась… — наблюдая за теткой краешком глаза, фантазировала Динка.

Катя шумно вздохнула.

— Вот это уже больше похоже на правду, — примиряюще сказала она. — Но как же смела ты не послушаться мамы и пойти на берег?

— Я не смела! Мама не позволяет мне купаться, но я же не купалась. Я вас слушаюсь — и тебя и маму. Я же не чужая девочка… — с облегченным сердцем рассуждает Динка.

— Ох! — крутит головой Катя и открывает книгу. — Иди уж… И больше не устраивай никаких стирок, глупая девчонка!

— Ладно! — весело говорит Динка, торопясь исчезнуть.

— Динка, Динка! — зовет ее из кустов Мышка. — Тебе очень попало? — шепотом спрашивает Мышка и, не дожидаясь ответа, тянет сестру за руку: — Пойдем в комнату. Я тебе что-то скажу!..

Девочки бегут в комнату. Мышка прикрывает дверь и таинственно сообщает:

— Мама что-то привезла. Она сегодня получила жалованье. Это, наверное, гостинцы.

— Гостинцы?! — подпрыгивает Динка. — Гостинцы! Гостинцы!

Она чмокает сестру в нос, обхватывает обеими руками ее плечи и вместе с ней скачет по комнате. Неудержимая радость ее выражается в нежных прозвищах, которыми она щедро награждает Мышку:

— Ты моя сестричка, птичка-невеличка, ты собачий хвостик, ты крольчишка-Мышка!