В течение тех недель, когда Ларри отсутствовал, мы стали частью Балларата. Мы не были больше вновь прибывшими новичками: подолы наших платьев были забрызганы неизбежной грязью, а в сухую погоду покрыты пылью. Фланелевые рубашки и брюки мужчин уже не выглядели новыми, соломенные шляпы были запятнаны водой и потом.

На их руках появились мозоли, которые сначала загноились от содержащихся в воде солей, а затем зажили, затвердели и стали жесткими. Они научились ритмично вращать бур и преуспели в этом искусстве. Мужчины усвоили привычку бросать в чай несколько эвкалиптовых листьев, чтобы таким образом утолить полуденную жажду. Они изучили все дороги на прииске, получили массу впечатлений, но пока не знали только одного, как добыть хоть сколько-нибудь заметное количество золота.

Проходка становилась все глубже, и Дэн смонтировал брезентовый рукав для вентиляции шахты. Они работали очень напряженно. Дэн был мужчиной недюжинной силы, и Пэт становился похожим на него. Каждый день я наблюдала за подъемом вагонеток с землей — я помогала крутить лебедку, поднимавшую их на поверхность. Затем наступала очередь Розы, которая качала в ручье лоток.

Вдоль обоих берегов ручья были установлены деревянные лотки, издававшие скрипящий звук. Один из нас поворачивал рукоятку и палкой выгребал породу, а другой лил на нее воду. Осадок через сетку лотка попадал в жестяное корыто, где отмывался от пыли. С этим ловко управлялся Кон, а затем из кварцевых камней, оставшихся в лотке, отбирались кусочки и комочки, которые могли содержать золото. Но мы не нашли ни одного куска золота. Еще хорошо, что Дэн мог заплатить за то, что мы тратили каждый день на еду и все необходимое: Кон намывал немного золота из грязи, и в этом Мэгьюри оказались удачливее других.

Мы также привыкли к крикам: «Ловушки! Ловушки!», которые означали, что полиция выходила на «охоту». Закон требовал, чтобы каждый, кто работал в шахте, покупал месячные документы, которые стоили тридцать шиллингов; документы нужно было носить с собой все время. Если документов на тот момент, когда их требовала полиция, не оказывалось, золотоискателя арестовывали и держали, пока он не платил штраф. Когда слышались крики «Ловушки!» или «Солдаты! Солдаты!», те, кто был без документов, убегали в глубокие шахты, пока конная полиция не исчезала за оврагом. Мы все терпеть этого не могли, независимо от того, были у нас документы или нет.

Многих мужчин, особенно Пэта, это просто озлобляло. Мы в этой стране были чужими, без права на собственность и, следовательно, без права голоса. У нас не было ни кола, ни двора, кроме этих девяти квадратных футов для поисков золота. Не было никого, кто мог бы замолвить за нас словечко в законодательных органах. Тысячи людей платили налог, так ни разу и не добыв из земли ни крошки золота. Это озлобляло еще больше.

Син следовал всему, что делал Пэт. Когда начиналась охота, они ныряли в ближайшую шахту. Оба носили документы с собой, но предпринимали все, чтобы полиция не смогла их проверить. Однажды Пэт притворился, что не может найти документы. На него надели наручники и отправили в специальное место, которое они называли арестантской камерой. Если она была заполнена, человека приковывали цепью к огромному стволу упавшего дерева, пока у судьи не находилось время, чтобы оформить штраф.

В тот раз Пэт предъявил документы до того, как его приковали. Он вернулся в лагерь, радуясь своему маленькому триумфу над властями, но сожалея и злясь на то, что это вообще произошло. Это было капризом и глупостью, которые ничего ему не дали.

Приходилось думать и о другом. Здесь невозможно было остаться одиноким. Мы были частью всего того, что происходило вокруг. В нерабочей затопленной шахте на краю города утонул ребенок. Его семья была из Эрики. Я не помню, видела ли я этого ребенка раньше — их было здесь много, — но поскольку у меня в руках все спорилось, я стала шить саван из льняной рубашки, украсив его ирландской тесьмой, которую принесла Мэри Хили: это было, наверное, самое красивое одеяние, которое когда-нибудь носил ребенок. Я тоже была на поминках и на похоронах шла за гробом. Вот так все мы здесь не оставляли друг друга в беде.

Умирали и по другим причинам. Полиция нас практически не защищала. Она пеклась только о сборе штрафов за отсутствие документов, поэтому людям в Балларате приходилось защищать себя самим, прилагая к этому все силы, а порой и жестокость.

Через несколько дней после нашего приезда на Эрике застрелили мужчину, который поздно вечером возвращался из пивного бара на Мэйн-роуд. В темноте воры открыли огонь потому, что у них просто сдали нервы. Эта смерть, конечно, была случайной, как и смерть тех людей, которые были заживо похоронены во время обвала неукрепленной шахты. Были и другие смерти. В двадцати милях от города напали на охрану, которая перевозила золото, и убили полицейского. Погибли и два беглых преступника. Остальные сбежали.

Но не только умирали. Рождались тоже. Одна женщина недалеко от нас рожала девочку после дня тяжелой работы. Мы слышали ее крики, Роза спряталась за меня и закрыла уши. Мы нашли акушерку, но не было врача. Единственный доктор, которого смогли отыскать, был пьян. Доктора, как правило, не задерживались долго на приисках.

Радости были тоже. По субботам устраивались вечера. Я надела зеленую шотландку, а Роза с Кэйт оделись в шелк, и мы пошли вниз по Мэйн-роуд, как и все в Балларате. Я шагала под руку с Коном, и мне нравилось, что он был этим горд. Мы заглянули в магазины и подумали, что нужно купить.

Всех нас манили звуки фортепиано, доносившиеся из отелей и театров. В теплые вечера двери отелей оставались открытыми, и мы могли стоять на дороге, любуясь розовыми тенями люстр, портьерами с бахромой и женщинами в ярких сатиновых нарядах. Роза слегка подтолкнула меня локтем.

— Как бы мне хотелось попасть туда! Я бы многое отдала, чтобы войти туда и чтобы меня пригласили выпить шампанского.

Роза была неугомонной. Она приживалась в Балларате труднее, чем любой из нас. За эти недели мы сблизились с ней настолько, насколько вообще могут подружиться женщины. Она могла проснуться и лежать в темной палатке, шепотом рассказывая мне обо всем, что ее не устраивало.

— Ты думаешь, мы когда-нибудь выберемся отсюда, Эмми? Думаешь, выберемся? Это место так ужасно! Здесь даже не с кем встретиться, нет даже никого стоящего, чтобы просто поговорить.

Я знала, что она имеет в виду мужчин. Конечно, мужчин здесь было много, и большинство из них тосковали даже по взгляду хорошенькой женщины. Но такого, чтобы ее заинтересовал, она не встретила.

— Я хочу, чтобы он был молодым и красивым и чтобы у него были деньги, — возбужденно говорила Роза. — Все, кто нашел здесь золото, старые, а я на стариков не смотрю.

Она была надменной и почти неприступной с молодыми людьми, которые шлялись по лагерю. И они таскались за ней, несмотря на то, как она с ними обращалась, потому что Роза была из тех женщин, которые просто привлекали мужчин. Конечно, она этого не знала, не то стала бы еще более высокомерной. Роза обращалась с ними как с глупцами и наслаждалась своей властью над ними.

У меня к ним было другое отношение: милые бедные ребята, которые даже и не делали попыток завоевать Розу. А тем временем Пэт продолжал называть меня «зеленоглазая», и я была этому рада.

Я выполняла все, что обещала Ларри. Часами сидела с Коном и помогала ему с чтением и арифметикой — я была лучшим учителем, чем Дэн, более логичным и гораздо более терпеливым, чем любой из них. Я старалась успокоить Розу или хотя бы дать ей то, в чем она испытывала необходимость, — выговориться. Я почти всегда готовила, хотя поваром считалась у нас Кэйт, латала рубашки и брюки, укорачивала юбки, спасая подолы от грязи, напоминала Кэйт, чтобы она надевала панаму, и натирала жиром ее руки, когда они покрывались веснушками. И я не давала Пэту повода называть меня иначе, как «зеленоглазая». Это было не трудно, потому что Пэт бегал, наверное, за дюжиной девушек по всей Эрике.