Я поговорил с другими своими друзьями-бизнесменами, но ответ всегда был один и тот же: «Да, мы делаем много денег, но мы много и тратим.» Первую поездку БИТЛЗ в Гамбург пришлось отложить.

Тогда я сделал то, что при той ситуации казалось мне единственно возможным: я собрал все группы, которые играли у меня в «Джеке», установил магнитофон и сказал: «Итак, ребята, вот вам машина, играйте свои вещи, а я повезу пленки в Гамбург.»

Джордж спросил: «А что там, в Гамбурге, Алан? Не пойму, что тебе взбрело в голову.» «Еще одна попытка, — отвечал я. — Ребята из Вест-Индии очень хвалят Гамбург.» Джон: «Ты думаешь, наши немецкие друзья встретят БИТЛЗ по-доброму? Ведь у нас нет сабельных шрамов.» «Забудь о войне, Джон», — сказал я. Ах этот Джон, с его «любовной ненавистью» к фрицам. Она будет проявляться все чаще и чаще во время будущих поездок в Гамбург. Она доставит ему много веселых минут, но еще больше — неприятностей. Пол: «А что, по-твоему, мы должны записать?» «Что хотите. Делайте то, что у вас лучше получается.»

Кроме БИТЛЗ я привлек к затее Кэсса и Казанов, а так же группу традиционного джаза — Ноэль Уокер и Стомперс. Мне казалось, что так я смогу показать все разнообразие ливерпульской музыки. В тот вечер у меня была деловая встреча с моим бухгалтером, и на записи я не присутствовал. Уходя, я сказал: «Постарайтесь как следует, ребята. Кто знает, может, это заря новой эры!» Мы всегда вот так подшучивали друг над другом — насчет великого, славного будущего. «Не волнуйся, Эл. Мы сами все сделаем.» Не волнуйся. Мы сами все сделаем — так они мне сказали. Я ушел. И зря. Мне надо было бы остаться.

Я положил в свою походную сумку пленки, которые записали ребята, сунул туда смену белья, пару рубашек, бритвенный прибор, и мы с Вуди поехали в аэропорт.

В самолете вся наша компания набралась шампанского и, когда мы приземлились в Амстердаме, то готовы были брать город приступом. В центре города мы с Вуди расстались с остальными. Последнее, что мы видели, уходя, это как один из наших влез на фонарный столб и швырялся пустыми бутылками. Когда появилась полиция, мы с Вуди смылись.

Мы подошли к какому-то, суда по всему, роскошному ночному клубу. Это вам не какой-нибудь там бит-погребок. У дверей стоял швейцар с ледяным лицом и в белых перчатках.

Мы с Лордом Вудбайном оба были в цилиндрах, а я к тому же отрастил тогда густую черную бороду. Вуди черен, как туз пик, и даже он не станет доказывать, что темный цвет его кожи прекрасен. Интересен — да, прекрасен — вряд ли.

Мы бодро прошли мимо швейцара. «Одну минутку, джентльмены.» Он говорил на идеальном английском, и слово «джентльмены» произнес так, будто это какая-то заразная болезнь. Наверное, мы с Вуди казались очень странной парой даже для такого богемного города, как Амстердам. Почему мы были в цилиндрах, я не знаю. Просто тогда это нам показалось в самый раз. Вообще в зарождающейся атмосфере бит-Ливерпуля все мы были немного «крейзи».

Швейцар, символ власти и неуступчивости, продолжал смотреть на нас сверху вниз поверх своего мощного голландского носа. «В чем дело?» — сказал я, вытягиваясь во весь свой маленький рост. Он начал объяснять что-то насчет того, что вход только для членов клуба и т. п. Я знал, что это только предлог, и решил показать, что он не на тех нарвался. «Послушайте, — сказал я твердо, — это лорд Вудбайн. Единственный во всем Мерсисайде лорд-негр.» (Так оно и было.) Швейцар тут же сменил свое высокомерие на подобострастный тон. «Лорд Вудбайн?» «Да, лорд Вудбайн, — подтвердил я, толкая Вуди локтем в бок. — Настоящий живой лорд из Ливерпуля, в Англии.»

И тут это заведение раскрыло перед нами свои объятия. Лакей повел нас внутрь помещения, громко объявляя каждому встречному: «Это лорд Вудбайн из Ливерпуля, в Англии.»

Нас усадили за столик, откуда все было видно, и Вуди, напустив на себя важность, стал играть свою роль. На странном наречии, представлявшем собой смесь его обычного невнятного вест-индского акцента и того, что он считал королевским английским, Вуди заказал шампанского. После этого нас невозможно было остановить. Мы играли роль аристократов из высшего света.

Конферансье объявил со сцены: «У нас в гостях лорд Вудбайн из Ливерпуля, в Англии, со своим другом.» Лорда Вудбайна объявили первым, как второстепенного артиста! Какое унижение! Официант принес ослепительно чистое новенькое свежее меню и попросил Вуди поставить свой автограф. «Пожалуйста, Ваша светлость.» «Усе у порядке, приятель», — сказал Вуди нацарапал на меню: «Вудбайн с Ливерпуля.»

Мы выпили две бутылки шампанского (одну из них — за счет клуба) и стали смотреть представление. Выступала группа, танцевавшая что-то вроде испанского фламенко. Один из ведущих танцоров слышал, как нас объявили, и решил повеселиться: стал отпускать глупые шутки насчет лорда из Ливерпуля и моей бороды. Когда, в середине своего акта, он стал изображать быка, я спрыгнул на сцену и бросился на него с криками: «Ха! Торо, торо!» — так настоящий тореадор. Я размахивал перед ним своим пиджаком, как будто это был красный плащ тореадора. Этот тип аж застыл на месте. Публике понравилась моя выходка. Подзуживая меня, люди кричали, вопили, орали от восторга, пока танцор не убежал со сцены, чуть не плача. Я поклонился публике, спрыгнул со сцены и снова занял свое место рядом с Вуди.

Вскоре, однако, нас вежливо, но твердо попросили удалиться, хоть мы и лорды. Это случилось, когда я стал пить шампанское из туфельки старшей официантки. Нет, не за то, что я пил из туфельки красотки — с этим все было в порядке. Им не понравилось, что потом я швырнул эту туфельку через плечо. Я так понимаю, что туфелька приземлилась в чью-то тарелку и оставила бедного посетителя в состоянии тяжелого шока.

Шатаясь, мы вышли из клуба в темень амстердамской ночи и пустились на поиски своих ливерпульских спутников. К тому времени они были пьяны вдрызг: в такой дрызг, что подцепили каких-то «девчонок», которые оказались трансвеститами. Конечно, потом они бы поняли свою ошибку — когда было бы почти поздно говорить «Нет, спасибо.» Как говориться, когда член стоит, он ничего не соображает. Между прочим, многие ребята именно в такие минуты узнают о себе кое-что. Но это уже другая история. Один из наших спутников бизнесменов вскочил на стойку бара, исполнил там что-то вроде чечетки и вдруг грохнулся вниз, в толпу таких же пьяниц, как он. Я видел, как он падал: мне показалось, что он грохнулся головой. Я подскочил к нему. Кровь хлестала из огромной раны в голове. Я попытался привлечь внимание его друзей к его плачевному состоянию, но куда там: одни «зациклились» наглухо, другие были слишком увлечены своими «девочками». Вызвали скорую помощь, и несчастного увезли. С тех пор я о нем ничего не слышал. Кто знает, может, он и сейчас там — принял голландское подданство.

Что за ночь! На другой день мы с Лордом Вудбайном, мутноглазые и страдающие от похмелья, сели на гамбургский поезд. В Гамбурге мы остановились в одном дешевом отеле и сразу пошли в доки — там, по нашим сведениям, играл наш стил-бэнд. В местном пабе их не оказалось. Но хозяин слышал о них. Убедившись, что я их друг, а не сборщик налогов, он дал нам адрес одного заведения на знаменитом Репербане, районе «красных фонарей», где все можно, где все возможно. Это заведение оказалось стриптиз-клубом. Стоял даже не полумрак, а четвертьмрак. Девицы делали свое дело на сцене, после чего подсаживались к посетителям. Поскольку обычная цель этой игры — облегчить кошелек клиента, то девицы прибегали к разного рода сексуальным приманкам, в том числе к сексу прямо тут, за столиком. Расхаживая там в темноте, надо было быть очень, очень осторожным, чтобы не оказаться в какой-нибудь очень любопытной ситуации. Там никто не слышал про наших вест-индийцев. Лорд Вудбайн, пробираясь в темноте, наткнулся на девицу, свободную от своего стриптиз-акта, и застрял. А я пошел в одиночестве исследовать этот Гамбург. Кто-то сказал мне еще про один клуб — «Кайзеркеллер» («Царский погребок»). Я взял такси и поехал туда. Полуподвал, где размещался клуб, вмещал, наверное, тысячу человек. Огромное помещение в сравнении с маленькими ночными заведениями Ливерпуля. Клуб был оформлен в морском стиле: рыболовные сети и стеклянные поплавки на стенах, бар в форме корабля, медные иллюминаторы. Очень красиво. Хозяева, судя по всему, делали хороший бизнес: не было ни одного пустующего столика. И все же я уловил какую-то мрачную напряженность в атмосфере, как будто люди ждали, что вот-вот что-то случится. На сцене стояли коренастые немцы. Со скучающими лицами они пытались делать «Тутти-Фрутти», которая в их исполнении звучала, как строгий военный марш. Марш Смерти. Никакого природного чувства ритма у этих ребят не было. Слушать их после неистового, возбуждающего звука, к которому я привык в Ливерпуле, было мучительно. Итак, значит, это и есть гамбургский рок-н-ролл? В таком случае, моим ребятам будет, что показать здесь.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: