Поиск
III
Короткая ночь замерла, точно мина,
Меж смертью и жизнью.
Меж злом и добром.
Короткая ночь станет самою длинной,
Но нынче еще неизвестно о том.
Еще без семи… Без пяти… Без минуты,
Без целой минуты четыре часа.
Но Гитлер и Кейтель, поежившись круто,
Уже поднесли циферблаты к глазам.
В казармах еще на двухъярусных койках
Бойцам молодым снятся сладкие сны.
Им так хорошо, так легко и спокойно
За эту минуту до страшной войны.
Висят на железных гвоздях их фуражки,
Как в нашем аварском селе курдюки.
И тускло сверкают их медные пряжки,
И, как на параде, стоят сапоги.
Боец Петя Клыпа проснулся до срока
И будит Саида: «Вставай, друг, пора!
Со мною разок порыбачить попробуй,
Узнаешь, как ловится славно с утра».
Саид недовольно ворчит сквозь дремоту:
«Оставь… Ну, какой рыболов из меня?..
Я вырос в седле, и совсем неохота
Мне прежним привычкам своим изменять».
Ах, знал бы ты, горец, что конь твой любимый,
Что угнан был с вечера на водопой,
Всего через миг подорвется на мине
И, тонко заржав, захлебнется водой.
Июньская ночь сорок первого лета
Повисла над Бугом снарядом луны —
Короткая самая…. Но до рассвета
Еще будет долгих четыре весны.
…………………………………….
Началось… Загремело повсюду,
Словно гулкое эхо средь скал —
Здесь противоестественно чудо,
Ибо дортмундский подан сигнал.
Раскаленной свинцовою пулей
Полетел двадцать первый приказ,
Дирижер бесноватый за пультом —
Что за музыка грянет сейчас?
«Убивайте, сжигайте, губите
Все, что встретится вам на пути
И при этом с улыбочкой — битте! —
Поглядите в кинообъектив»
«Барбаросса» — симфония века…
Музыканты уже залегли
За кустами, в оврагах, в кюветах
Вожделенной славянской земли.
Ораторию их автоматов
Дополняет богиня войны —
Канонадою, будто кантатой,
Люди спящие оглушены.
Кто-то вскрикнул пронзительно:
— Мама! —
Распластавшись на отчем крыльце…
Без билетов, афиш и рекламы
Начался злополучный концерт.
Какофония воплей и всхлипов
Ужасает умы и сердца.
Немцы черпают касками лихо
Воду чистую из Муховца.
Представителям высшей расы
Непонятны Бетховен и Бах.
Что им шубертовские вальсы,
Коль от маршей звенит в ушах.
Это мюнхенское пиво
Колобродит в крови до сих пор —
Грустных к стенке…
В душе счастливой
Барабанный царит мажор.
Говорят, что когда-то фюрер
Акварели писать любил,
Но врожденный талант к халтуре
Остудил мимолетный пыл.
И задумал ефрейтор бравый
Дирижировать всей страной,
Чтоб она научилась исправно
На гармошке пиликать губной.
О, мадонна Сикстинская!
Слушай,
Если можешь, трескучий шум.
Но закрой поскорее уши
Непорочному малышу.
Чтобы в Лейпцигской галерее
Не оглохло твое дитя
От призывов, угроз, елея
Доморощенного вождя.
Что в соборах поют органы?..
Может, «Аве Марию?»
Нет.
Нынче клавиши стали пьяными
От предчувствия легких побед.
«Айн, цвай, драй…»
Оглушает своды
И возносится к облакам,
Музыканты открыли ноты
Под названием грозным «Майн кампф».
То-то грянет сейчас сюита —
Вскинул руку вверх дирижер…
… И когда письмецо Саида,
Наконец, долетит до гор.
Будет мир, как орех, расколот
На две части — добро и зло,
И нагрянувший с запада холод
На восток унесет тепло.
Лишь увядшая ветвь жасмина
Станет напоминать Джамиле
О последнем мгновении мира
На далекой брестской земле.
IV
Еще со времен Ярослава
Над светлой водой Муховца
В жару привечала дубрава
Охотника, смерда, гонца.
И князя со славной дружиной,
Купца из заморских земель…
В затоне желтели кувшинки
И тыкались рыбы о мель.
А ночью над сонным причалом
Крик выпи будил тишину
И зыбь осторожно качала,
Как будто младенца, луну.
Земля эта слышала стоны
И палицы, и тетивы,
Хазарских подков перезвоны
И песни янтарной Литвы.
И польской мазурки веселье
В таинственном блеске свечей,
И шляхты надменной похмелье
Под лязг кровожадных мечей.
Земля эта все испытала:
И срам поражений, и бред
Бесчисленных битв, и опалу,
И славу державных побед.
Но то, что уже неизбежно
Ей вновь испытать предстоит,
Страшнее чащоб беловежских
И в прошлое канувших битв.
………………………………….
Сорок пятая немецкая дивизия —
Тысячи касок на головах,
В которых мысли только о провизии
И о прочих трофейных дарах.
Прославленная дивизия сорок пятая…
Под твоими сапогами стонал Париж,
А Варшава от прицелов твоих попрятала
Мальчишек и голубей спугнула с крыш.
Но все это было репетицией генеральной
Перед спектаклем под названием:
«Совершенно секретно»…
Главный режиссер мнил себя гениальным
И ждал, когда же наступит лето.
Чтобы на фоне естественных декораций —
Синей реки и зеленого леса,
Да птичьей морзянки, маскирующей рацию,
Распахнуть, как занавес, дымовую завесу.
Брест одноэтажный, как на ладони,
Сладко потягивается во сне…
Еще мгновение — и он застонет,
И станет метаться в каждом окне.
Вздрогнет полураздетая крепость:
— Провокация или война?..
Уже незачем разгадывать этот ребус,
Когда рухнула казарменная стена.
Когда из дымящихся серых развалин
Выползают полуживые тела,
На которых с картины взирает Сталин,
Самодержавным взглядом орла.
Кто-то, умирая, зовет маму…
Кто-то застегивается на ходу.
… Майор Гаврилов, принимай команду!
Больше некому в этом аду.
По разбитым клавишам и цимбалам,
По горящим нотам —
Быстрей! Быстрей! —
Комиссар Фомин уводит в подвалы
Обезумевших женщин и детей.
«Хэнде хох!..
Капут, Россия…
Как удирают твои войска!
Новый порядок наводят силой,
Чтобы держался не годы — века.
У Красной Армии сверкают пятки
Уже под Смоленском…
И лишь цитадель
Все еще с нами играет в прятки,
Грозный корабль посадив на мель.
В Берлине наспех печатаются билеты
В Большой театр на торжественный вечер…
Послушай, крепость, сопротивление нелепо,
Когда защищаться тебе больше нечем!»
…. Но, стиснув зубы, молчат казематы.
И даже люди молчат в бреду.
Вот только очередь автоматная
Порою выругается в темноту.
Ни детских слез, ни женской истерики,
Хотя животы, как обоймы, пусты…
Но для белого флага здесь нет материи —
Белье изорвано на битвы.
Немцы думают:
Все подохли —
И боязливой трусцой бегут
К стенам, где распластавшись под окнами,
Гортанно выкрикивают:
«Рус, капут!»
Но в этот миг, не зная пощады
Из преисподней подвального мрака
Майор Гаврилов с небольшим отрядом
Бросается в штыковую атаку.
Как скорлупа, о немецкие каски
Трескаются ореховые приклады.
Но штыки в мундиры входят, как в масло, —
И это похлеще Дантова ада.
Головы гудят, точно с похмелья,
Мольба и ругань сливаются в крик…
Обороне уже четыре недели —
А вы рекламировали «Блиц криг».
Не подтвердится прогноз похода:
Вместо солнца — свинцовый дождь.
В разгаре июля сорок первого года
Сорок пятую армию пробирала дрожь.
На церковной стене штыком изуродованным
Неизвестный солдат нацарапал едва:
«Умираю, но не сдаюсь.
Прощай, Родина!» —
И навеки уткнулся в эти слова.
А таких бойцов было три тыщи,
Но сколько осталось неведомо никому…
В пустых бойницах ветер свищет,
И ухают совы в кромешную тьму.
Три тысячи воинов в океане вражьем…
Но сказал комиссар им, примерно так:
— Связи нет и не будет.
Но крепость наша
Станет драться, как славный крейсер «Варяг».
«Наверх вы, товарищи…» —
И поползли
Из черного зева сырых подземелий
Все те, что биться еще могли,
И те, что держались уже еле-еле.
«Гвозди бы делать из этих людей…» —
Мой друг написал о таких же героях.
А я бы сказал:
«Они крепче камней!
Из них бы гранитные крепости строить».
… Но тут приказ пришел из Берлина:
— Что вы торчите у руин разбитых?..
Разровняйте их поскорее минами
И прекратите эту волокиту.
Целый день палили из минометов,
Каждый кирпич превратив в мишень.
И к вечеру так были измотаны,
Что даже поужинать стало лень.
Но назавтра с ужасом суеверным
Увидели, как в предрассветном мареве
Бьется, как флаг, и бьет по нервам
Клочок окровавленной марли.
Танкист, мечтавший стать поэтом,
Свою повязку сорвал с груди
И ночью, выскользнув незаметно,
К водосточной трубе ее прикрутил.
Истекая кровью, приполз в подвал
И в старом блокноте, уже в бреду,
Последнее двустишие написал:
«Родина, верь!
Враги не пройдут…».
Ему было всего двадцать семь,
Как и поручику Тенгизского полка,
Но он так и не увидел совсем
Ни одного напечатанного стиха.
А немцы уже пробились в костел,
Где из нот, разбросанных ветром,
Развели громадный костер
Швыряя в него сонаты и менуэты.
Вальсы Штрауса обуглились дочерна…
Фуги Баха вспыхнули заревом.
А на рояле какой-то ефрейтор спьяна
Автоматичными очередями гаммы наяривал.
Барабаны были штыками исколоты,
Как животы беременных женщин.
И скрипичные струны вспороты осколками,
Будто вены у сумасшедших.
Бравый унтер вниз головой
Подвесил кошку, орущую от боли,
Подыгрывая ей на гармошке губной
Незамысловатую польку.
«Ахтунг! Ахтунг!
Париж и Вена,
Смоленск и Киев,
Знаете ли вы,
Что похоронный марш Шопена
Мы приберегли для Москвы?..»
…Но вдруг из невидимого подвала,
Как будто из самого чрева земли,
Звонко полковая труба заиграла
И хриплый голос скомандовал:
— Пли!
И вновь из небытия, из праха,
Из немыслимых тайных нор
Возникли тени, не знающие страха,
И врага расстреляли в упор.
Петя Клыпа, раздувая щеки,
Дул в мундштук из последних сил…
Час ли, день ли?
Он сбился со счета
И от перенапряженья осип.
Левой рукой зажимая рану,
Правой в бубен колотил Саид:
— Дам-дада-дам…
Отпевать еще рано
Крепость, где музыка громко звучит.
…Страшный концерт между смертью и жизнью.
Дирижерская палочка в мертвой руке,
Как будто ветка сирени душистой,
Засохла, застыв в последнем рывке.
Славный концерт между жизнью и смертью…
Гарнизонный Гамлет с гранатой в зубах,
Долгожданную цель наметив,
Затаился в пяти шагах.
Генерал СС закурил папиросу,
К дымящимся развалинам повернув лицо…
Быть иль не быть?..
Больше нет вопроса, —
Подумал Гамлет, выдергивая кольцо.
Все тише и тише…
Шепотом почти.
Уже невнятно, едва-едва
Последний звук задрожал и стих —
И сразу в казематах сгустилась тьма.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: