Как это относится к нашему малышу Картману? Какое правило признания будет доказывать правоту его приказов в Южном Парке? Что ж, его делегировал офицер Барбрэди, и если мы признаем его власть делегировать полномочия Картману, то мы должны уважать Картмана. А откуда тогда берётся авторитет Барбрэди? Он ссылается на статью 39 пункт 2 полицейского кодекса Южного Парка, когда делегирует мальчиков, но это просто смещает фокус от нашей проблемы. Кто дал этому документу власть управлять полицией?

Начинает звучать, как курица(люб) и яйцо, согласитесь же. Это лишь малая часть концепции Харта о «правиле признания», но она не намного лучше, чем идея «суверенности» Остина. В тех же Штатах, Конституция действует, пока люди в неё верят, и если американские граждане потеряют веру в неё, она утратит силу как основа юридической системы и всего американского государства. Как я уже говорил, даже правила престолонаследия в британской монархии, хотя они были (довольно) прямолинейными, утрачивали силу, когда не применялись согласованно. (Когда Книгастический автобус будет у вас проездом, почитайте про леди Джейн Грей с призрачными надеждами на трон, которая была королевой Англии столь же долго, сколько Кенни остается живым в любой взятой на выбор серии).

Хорошо, давайте считать, что Картман представляет закон в Южном Парке. Но это не даёт ответа на вопрос: почему мы вообще должны подчиняться законам? Другими словами, что обязывает нас их соблюдать? Моральные нормы нас разве обязывают? Или законы являются их отражением, так что если мы будем вести себя морально, то автоматически будем соблюдать закон, что делает законы вообще ненужными? А если законы потребуют от нас аморальных поступков — что тогда нас заставит их соблюдать?

Давайте возвратимся назад к Платону, который часто облекал философию в форму диалогов с участием ещё одного древнего философа (и учителя Платона) — Сократа. В диалоге «Критон», Сократ взят под стражу и ожидает казни за вопросы к греческим богам (в т. ч. и о вопросах власти!) Его друг, Критон, посещает Сократа с целью уговорить того совершить побег. После обмена репликами — а у древних философов они очень длинные, ведь они держали время в своих руках, Сократ говорит: «Ну вот и рассмотри, Сократ, — скажут, вероятно, Законы, — … Мы тебя родили, вскормили, воспитали, наделили всевозможными благами, и тебя, и всех остальных граждан, однако мы объявляем, что всякому желающему из афинян, предоставляется возможность, если мы ему не нравимся, взять свое имущество и выселиться, куда ему угодно. Никто из нас и законов, не ставит препятствий (для эмиграции), — раз и мы и Государство ему не нравимся… О том же из вас, кто остается, мы уже можем утверждать, что он на деле согласился выполнить то, что мы велим; а если он не слушается, то он втройне нарушает справедливость» (гл.51 пер. Соловьёв М.С.). То есть, если гражданин решает жить в каком-то месте, в котором своя власть и законы, он соглашается жить по их законам. Ну а если они ему не нравятся, он может уйти. (Когда уйти нельзя, это уже другая история). Подумайте об этом так: Вам выгодно, чтобы другие люди подчинялись закону, а другие также получат выгоду, если вы сами подчинитесь. Если же Вы освободили себя от законов, которые все ещё соблюдают остальные, Ваша выгода от законов несправедлива и это — неправильно.

Многие философы вывели подобные аргументы, которые сводятся к взаимности — граждане обязаны либо правительству, либо согражданам за выгоду, извлекаемую из законов. Но эти аргументы имеют весьма критичное допущение — что все законы — суть хорошие законы и они приносят людям сплошь пользу. Каждый получает выгоду от закона против убийств — даже потенциальные убийцы, будучи защищёнными от убийства другими убийцами! (Возвращаясь ещё раз к взаимности — убийцы нарушают закон, чтобы извлечь выгоду для себя.) Всем нам выгодны правила дорожного движения, потому что они позволяют нам ездить без аварий (непрерывных), независимо от того, водим ли мы «гибрид» или гаррисоновское «ЭТО»[1].

А как насчёт законов, невыгодных никому? Примем во внимание и те законы, которые мешают людям определённого пола, расы, национальности голосовать, работать на определённых видах работ или свободно выбирать место в автобусе. Какую выгоду получила Роза Паркс от закона, заставившего её пересесть в заднюю часть автобуса? Конечно, никакой — но, однако, все мы получили пользу от её неподчинения такому закону.

Эта дискуссия упирается в аргументы, высказанные такими мыслителями, как Фома Аквинский и доктор Мартин Лютер Кинг: даже если есть причина соблюдать все законы в целом, плохие законы определённо не заслуживают уважения, и, как в случае с миссис Паркс, достойны лишь неповиновения.

Фома Аквинский выразился просто: плохие законы — это беззаконие. Иначе говоря, мы не обязаны подчиняться плохим законам. Для Аквинского истинный закон — закон Божий, и человеческие законы лишь равняются на него — отвратительно будет, если люди получат его искажённым. Так как мы всегда были подчинены Закону Божьему, мы должны игнорировать мирские законы, если они противоречат Божьему слову.

Взгляд Фомы Аквинского на законы был назван «естественным правом» и изначально был связан с религией, но позднее размышления о естественных правах стали более светскими. Эммануил Кант (1724–1804), известнейший философ XVIII столетия, свою теорию права выводил из теории этики, которая во многом расходилась с позициями религии, включая позиции воспитывавших его пиетистов. Мартин Лютер Кинг, несмотря на свою глубокую религиозность (почерпнутую из трудов Аквинского), также лишь политическим языком рассуждал о законах — законы пишутся меньшинством, и большинство само следовать им не будет. Наконец, Рональд Дуоркин, один из самых авторитетных философов права в наши дни, считает, что естественное право необходимо рассматривать с точки зрения моральных принципов, необходимых непосредственно самой системе права, а не в составе религии. Объединяет же всех этих авторов то, что все они считают, что «законы» — это нечто большее, чем просто результаты законотворчества в какой-то конкретный момент.

Окей, мы не обязаны подчиняться законам, но тогда давайте сформулируем «правила» этого неподчинения. (Кстати, Картман не пишет для Южного Парка законов, чему все горожане должны быть благодарны!!)

Даже если мы соберём в кучу все «хорошие» законы, действительно способствующие защите нас и нашей собственности, всё ещё остаётся вопрос: что нас обязывает соблюдать эти законы? Аргументы в пользу этого, те, что мы видели выше, основаны на взаимности и, судя по всему, имеют смысл, однако современный философ М. Б. Е. Смит из Йельского юридического журнала описывает их столь фигово, что просто беда. (Я бы хотел проставить здесь другие инициалы. Как насчёт М. У. Д. Уайт?)

Почему? Во-первых, Смит говорит, что если нам не нужна какая-то выгода, то нам не надо за нее расплачиваться. Если нужна, то необходимо уже за неё платить, чего нам никогда не хотелось особо. Кто-то может покосить мой газон или помыть машину, а потом затребовать оплаты, даже если я не просил их это делать. Нам, конечно, подсобили, но мы не просили их об этом, и поэтому не должны делать ничего взамен. Во-вторых, есть и другие способы ответить взаимностью на выгоду — необязательно полностью подчиняться и покоряться требованиям закона, если он подразумевает обязательное соблюдение его для всех. (Держу пари, мамке Картмана понравилась бы такая идея).

Смит считал, что взаимность лучше будет аргументироваться справедливостью, также думали Харт и Джон Роулс. Все обязаны подчиняться закону — и ты подчиняйся, своевольное неподчинение будет несправедливостью. Но здесь ещё есть связь с получением выгоды и неоказыванием её в ответ, предполагающая, что каждый получает выгоду от всеобщего подчинения закону и страдает от вреда, причинённого неподчинением закону. А разве каждый раз, когда нарушают закон, кому-то причиняется вред? Если Мисс Заглотник проезжает за знак «STOP» в 4 утра, когда вокруг никого нет, она причиняет вред кому-нибудь? Она что, воспользовалась всеобщим подчинением и причинила им ущерб взамен? Трудно это представить и выводы Смита, понимающего взаимность как справедливость, больше подходят малой группе, чем обществу в целом, где действия одного человека часто имеют меньше влияния, чем действия любого другого.