Но Сирух ничего не сказал. Он вдруг примирился с окружающим миром; им овладело спокойствие.

— Мне все еще тяжело, — сказал он. — Я не знаю, что реальность, а что нет. Возможно, все так, как ты сказал. Может, прав я. А может, мы все еще спим в вагоне. Нас случайно занесло в страну бредовых сновидений. Нужно быть богом, чтобы разобраться в этой ситуации.

Он медленно встал на ноги, бросил последний взгляд на рельс и обломок шпалы, развернулся и пошел прочь. Хуртан с болью смотрел ему вслед, но не решился пойти следом.

Дружба порождает трусость. Страшно причинить другу боль, куда страшнее — встать на его пути, когда ты уже сделал ему больно, потому что всегда можно сделать еще больнее. Здесь тяжело найти твердую тропу, ведь порой боль возникает именно оттого, что друг, совершив ошибку и признавая себя виноватым, не пытается поправить положение.

Но даже если бы Хуртан упал на колени перед Сирухом и, плача, стал умолять о прощении за свою глупую просьбу и годы молчания, едва не сведшие его друга с ума, это ничем не помогло бы делу. Сирух уже твердо решил, что ему нужно делать, чтобы найти реальность.

Нужно стать богом. Или хотя бы его подобием.

На следующий день торжественно посвященный в правители Сирух собственноручно выколол себе глаза и настоял на том, чтобы его оглушили.