К полудню большая пыльная площадь, наконец, более или менее освободилась от толпы народа, который хлынул сюда с раннего утра. День выдался неожиданно жаркий, и даже любопытствующие не выдерживали палящих лучей солнца. Они разбрелись кто куда; остались только самые стойкие, а таких было не так много. Городок постепенно отходил от шокирующих известий и возвращался по домам, нагруженный впечатлениями и, уж конечно, ужасающим количеством сплетен. Тут и там слышалось:

— Его наконец-то поймали! Да-да, поймали! Я сам его видел.

— И я видел. Сидит себе за решеткой. Такой спокойный, аж жутко становится!

— Говорят, что он куда больше народа погубил, не только ту несчастную семью.

— А я слышал, два года назад он участвовал в тех разбоях на окраине, помните?

— А я уверен, что ту войну тоже он развязал.

— Ну, это вряд ли: он тогда был совсем ребенком.

— Такой и ребенком может!

— Завтра утром казнят. И поделом!

И так далее, и так далее. Все передавали друг другу одно и то же, приукрашивали историю своими собственными взглядами на вещи и придуманными деталями. Зарождались жаркие споры о том, что есть истина, а что нет. Но все были едины в одном: люди очень радовались тому, что преступник так скоро пойман и теперь уже никому не сможет причинить вреда. Исполнения приговора ждали с нетерпением и злорадством, но злорадства могло быть в тонну больше, если бы на вечер не был назначен ежегодный праздник. Его, пожалуй, ждали с куда большим нетерпением.

Возможно, поэтому, а, возможно, люди просто удовлетворились справедливым решением судьи и поспешили заняться куда более важными делами, но возмущение с толпы довольно быстро спало. Только проходя по площади мимо заядлых преступников, выставленных в клетках на всеобщее обозрение, тот или иной человек еще отпускал какую-нибудь яростную или едкую фразу. В остальном народ решил поберечь силы и нервы для грядущего праздника. Все равно пойманный убийца ни на кого толком не реагировал, и его невозмутимое лицо, обрамленное нечесаными черными волосами, людям очень скоро наскучило. А некоторых и всерьез испугало. Даже пошел слух о том, что в клетке сидит сам дьявол.

Именно это жители и сказали светловолосому юнцу, когда тот поинтересовался, как ему найти преступника, пойманного вчера вечером. Но чужеземец, только прибывший в город, чему-то радостно улыбнулся и все равно попросил указать ему дорогу туда, где держат заключенных.

— Путь недолог, — сказал человек, особенно ретиво осуждающий убийцу. — Он сейчас на площади. Ждет за решеткой своего часа. Его приговорили к смерти. Это справедливо!

— Справедливо, конечно, — согласился юноша.

— Хочешь посмотреть?

— И посмотрю. Только на живого. На мертвого, как ни крути, не получится. У меня страшно мало времени.

И, поблагодарив гражданина, он направился к площади, оставив после себя довольно странное впечатление. Шутка ли, тратить драгоценное время на подобное!

— Вдруг он его сообщник, — пустил сплетню один.

— Не может такого быть! — возразил другой.

— Очень красивый, а тот грязный и растрепанный весь, — вставила ценную мысль какая-то женщина.

— Тратить время на него!

— Молодой просто еще, глупый.

Так сплетня о сообщнике умерла, полностью даже не родившись. А ничего не подозревающий «дьявол» тем временем с максимальным комфортом развалился на полу клетки и недвижимым взглядом созерцал потолок. Ему предстояло многое обдумать, как полагается перед смертью, только вот у него это никак не получалось. Голова оставалась совершенно пустой, если не считать горькой радости от того, что жалкое существование, наконец, заканчивается, и за свои деяния больше не придется нести ответ.

«Ты признаешь, что убил их?» — спрашивал судья буквально несколько часов назад.

Он только пожимал плечами и сухо отвечал «да», к великому возмущению наблюдающих за судом людей. Он думал о том, что от него ждали раскаяния, и, должно быть, он действительно его чувствовал — ведь он никогда не хотел убивать, ни единой похожей мысли никогда не возникало в его разуме. Только вот беда — он совсем забыл, на что похоже раскаяние и как его нужно выражать. Он уже давно почти ничего не чувствовал. Словно заблудился в темном лесу: существовал, а не жил. Пытался найти дорогу обратно к жизни, но не смог… Жаль убитых в драке людей, но на что похоже раскаяние, он так и не вспомнил. Будто и тогда, до приговора, не было никаких мыслей. Может, их действительно не было. Если подумать, кто он вообще такой? Никто. Только на его тюрьме табличка, на которой обычно значилось имя, пустовала. Столь долго он бродил по округе, а его имени так никто и не вспомнил.

Солнце поднялось еще выше, раскалив железную клетку до поистине адской температуры. Но заключенный только недовольно поморщился и даже не подумал сдвинуться с места, все равно это было бесполезно. Он только закрыл глаза и стал подумывать о том, чтобы провалиться в дрему — глядишь, время пролетит быстрее. Но едва заманчивая мысль пришла ему в голову, льющийся сплошным потоком солнечный свет кто-то загородил. Должно быть, вернулись глазеть жители города, — лениво подумалось заключенному. Он был сыт этим по горло и потому не захотел открывать глаза.

Через секунду до него донесся тихий говор. Говорил охранник, которому было велено следить за тем, чтобы заключенный в клетке особо не бесновался, а жители не рисковали и не просовывали руки сквозь прутья решетки. Совсем как в зоопарке, с той только разницей, что львы и волки не умеют как следует говорить. Так что не было ничего удивительного в том, что диалог между охранником и неведомым гостем звучал так:

— Это не самая лучшая идея. Он опасен.

— Я осторожно! Только поговорю немного.

— Нельзя с ним говорить! Да и не станет он.

— Ну на минуточку. Можно? Ой, а почему на табличке имени нет?

— Так его и нет.

— Глупости какие! Ну конечно же, есть.

Теперь до заключенного донесся шорох — видимо, говоривший подошел вплотную к клетке. Любопытство взяло верх, и преступник медленно приоткрыл глаза, на всякий случай всем своим видом показывая, что он недоволен нарушением своего покоя. Но гостя это совсем не смутило.

Держась обеими руками за прутья решетки, он заглядывал в клетку возбужденно сверкающими голубыми глазами. Несмотря на вполне взрослый возраст, стриженные золотистые волосы придавали ему совсем невинный вид, и радостная улыбка очень шла этому облику — чувствовалось, что она частая спутница этого юноши, так бесстрашно и вместе с тем безрассудно заглянувшего в тюрьму опасного преступника. Вдобавок к этому, он почти счастливо выпалил:

— Привет, Чертик!

Тот, кого назвали Чертиком, оторопело уставился на него — на такие наглости зеваки еще не пускались. И не то чтобы он разозлился, нет. Смешное слово не задело, а наоборот, как-то очень тепло, но вместе с тем больно опустилось на душу и окутало ее странным волоком. Чувство было необычным, и очень скоро заключенный вместо него ощутил довольно сильное раздражение.

— Ступай своей дорогой, — огрызнулся он.

— Как так? — искренне удивился незваный гость. — Ты меня не узнаешь? Да ведь я — Тополь!

— С чем я тебя и поздравляю, — еще больше разозлился заключенный. Он даже приподнялся на локте, чтобы наградить нарушителя спокойствия сердитым взглядом. — Своих собратьев ищи за площадью, а меня оставь в покое.

Представившийся Тополем оглянулся и в некотором недоумении смерил взглядом ровный ряд чахлых тополей, доживающих свой век у выхода с площади. Потом он вновь прижался к решетке. Улыбка его осталась приветливой, но теперь в ней появилась едва уловимая грусть.

— Так я и думал — ты совсем меня не помнишь. А ведь ты был совсем не таким, Чертик! Зачем ты убил людей? Заблудился ты!

Заключенный не ответил. Тополь продолжил:

— Вот ты убил, а завтра тебя казнят! — заявил он с капризным выражением лица, словно речь шла не о человеческой жизни, а о безвозвратно упущенном десерте. — Отрубят голову, только тебя и видели.