— Ну да! Там мы с тобой занимались любовью под водой… Как-то раз мы поехали туда на уик-энд. — Скип усмехнулся, вспомнив огромное застекленное помещение с бассейном, где голосам вторило гулкое эхо. — Все напились, сорвали с себя одежду и попрыгали в бассейн.

— А кое-кто даже в одежде, — сказала Робин. — Их мать все время шныряла рядом. Помнишь? Не делала никаких замечаний, но все время подсматривала за нами. Она была алкоголичкой. Марк говорил, что она выпивает по полтора литра виски в день.

Скип зажмурился, давая отдохнуть глазам от резкого света, и слушал, как Робин рассказывала ему о ссорах Марка с его матерью. Марк был дерзким, резким, а Вуди был ее любимчиком, ее маленьким принцем, она нянчилась с ним до шестнадцати лет, а потом они стали пить вместе. Скип усмехнулся. Молча слушал, как к тому времени их отец ушел от семьи, развелся, и его оставили без единого цента, потому что все деньги были собственностью матери. В свое время ее отец изобрел какие-то втулки на колеса автомобилей или что-то в этом роде и сделал на этом состояние.

— А потом, когда мать допилась до могилы и огласили ее завещание, угадай, что они узнали? — спросила Робин.

— Все получил этот маменькин сыночек. Я прав?

— Прав. Вуди досталось около пятидесяти миллионов плюс дом.

— А Марка щелкнули по носу за то, что он вечно умничал и задирал Вуди.

— Ну, не совсем. Марк получил два миллиона, но почти просадил их, когда надумал устроить рок-концерт на открытом воздухе в Понтиаке. Его затея провалилась из-за дождя. Потом он купил театр и теперь занимается постановкой мюзиклов. Думаю, Вуди ему помогает. Постановки так себе, но все-таки это шоу-бизнес. Марк стал знаменитым. В журнале «Пипл» ему посвятили целую статью. «Иппи становится яппи. Радикал шестидесятых покончил со своими фокусами и ставит всеми признанные мюзиклы в местном театре». Я не поверила своим глазам.

— Ничего себе! А ведь в свое время эти иппи, члены Международной партии молодежи, принимали активное участие в кампаниях гражданского неповиновения и протестах против войны во Вьетнаме. Они были в рядах шестнадцатитысячной демонстрации в Чикаго в 1968 году во время национального съезда Демократической партии. Впрочем, деньги, думаю, кого хочешь свернут с пути истинного. Были иппи, стали яппи… Чем сидеть в тюрьме за свои убеждения, лучше стать яппи, то есть преуспевающим бизнесменом, и поплевывать на интересы других людей! Так что все путем…

— Меня бесит, что его называют радикалом шестидесятых, — возразила Робин. — Марк был всего лишь пешкой, играя роль радикала перед телевизионными камерами.

— Милая, уж не хочешь ли ты сказать, что мы всерьез пытались изменить мир? Мы были просто бесшабашными бездельниками. Все эти вопли насчет Вьетнама всего лишь вздрючивали нас. Мы бесновались, орали, а главное было — напиться, накуриться дури и поваляться с девчонкой. И куда все сейчас подевались? Думаю, остепенились, влились в истеблишмент…

— Но не все, — сказала Робин.

Стоило видеть, с каким гордым и непреклонным видом она это произнесла. Скип бросил взгляд на имена на белой стене. Ха! Марк, Вуди… Братья Рикс, оказывается, донесли на них.

— Слушай, чего я понять не могу, что именно братья Рикс знали о наших делах. Ровно ничего.

— Многое знали. Марк знал, что я встречалась с тобой в Лос-Анджелесе. Я видела его как раз перед своим отъездом.

— Ну, это еще не значит, что он на нас донес.

— Скип, я это чувствую, понял? Я знаю, что это сделал он.

Робин терпеть не могла, когда ей противоречили. Лицо у нее стало жестким, глаза злыми и холодными.

— Ладно, допустим, они на нас донесли, а теперь сидят на пятидесяти миллионах баксов. И вот ты смотришь на свою жалкую конуру и считаешь, что они у тебя в долгу. Я верно говорю?

— Это мы с тобой считаем, что они у нас в долгу, — уточнила Робин.

— Отлично. И сколько же они нам задолжали?

— Тут есть о чем подумать, — сказала Робин. — Как насчет семисот тысяч? По десять кусков за каждый месяц тюрьмы. По триста пятьдесят тысяч каждому.

— Я просидел дольше тебя.

— На несколько месяцев. Я откинула их для простоты расчета.

— Ладно, и как мы их добудем?

— Я попрошу деньги в долг, взаймы.

— Семьсот тысяч? Могу себе представить, что они тебе на это скажут.

— Сначала я им позвоню.

— А потом?

— А потом как-нибудь ночью их театр взлетит на воздух.

— Ну и ну! Нехилый прием — взорвать к чертям их театр. Мне это нравится.

— А когда дым рассеется, я снова им позвоню.

— Мол, платите или ждите еще один подарочек.

— Нет, это не будет вымогательством, я попрошу у них в долг.

— Именно это ты скажешь копам?

— Скажу, что я никому не угрожала.

— И все равно они примутся за нас, особенно за меня. Я ведь взрывник.

— О тебе никто не будет знать, ты станешь жить в доме моей матери. Она в трехмесячном круизе, так что весь дом в твоем распоряжении.

Скип почувствовал, что идея его захватывает, ему уже не терпелось приступить к делу.

— Нужно будет достать взрывчатку. Я привезу ее в дом твоей матери. Господи, как же я люблю динамит и так давно им не пользовался! Динамит и ЛСД… Боже ты мой, это же будет настоящий кайф! Все как прежде…

Робин улыбалась ему, вскинув казавшиеся непомерно длинными руки, которые дотянулись до него раньше, чем она сама. Руки ее оказались у него на плечах. Ему пришлось откинуть голову назад, чтобы посмотреть ей в лицо, худощавое, обтянутое бледной кожей, с запавшими щеками. Он легко представил себе ее череп, который кто-то держит в руках, и услышал голос учительницы, который говорил: «Возраст этой женщины между тридцатью пятью и сорока. Она была охотницей. Посмотрите на эти торчащие клыки, она была людоедкой».

Челюсть на черепе задвигалась, Робин сказала:

— Когда мы впервые встретились… Здорово мы их тогда надули, да?

— Сама знаешь. Они — пара самых отъявленных сукиных сынов, которые только значились в истории человечества.

Череп улыбался ему.

— Где ты откопал эту фразу про сукиных сынов в истории человечества?

— Не помню…

Господи, вы только гляньте на эту клевейшую девчонку!

— Ты обработала меня так же ловко, как и раньше, и мне это по нраву. Однако предположим на минутку, что нас выдали не Вуди с Марком?

Лицо Робин придвинулось к нему так близко, что он ощутил ее дыхание. За мгновение перед тем, как прильнуть к его губам, она спросила:

— А какая разница?

В субботу перед обедом Крис приехал к своему отцу, у которого была квартира в доме на побережье озера Сент-Клэр.

Доставая из холодильника пару банок с пивом, он сказал отцу:

— Этот врач не только не смотрел на меня, он и не слушал ни черта. Я объяснил, почему ухожу из подразделения взрывных устройств. Не знаю, какое ему до этого дело, но он уже все за меня решил. Видите ли, я ухожу, потому что испытываю страх и не способен заниматься таким делом.

Отец Криса жарил чизбургеры на сковородке с длинной ручкой, держа ее в вытянутой руке, чтобы на него не брызгало масло.

— Достань из холодильника пару луковиц, — попросил он. — Слушай, но, если бы ты не испытывал страх, это было бы ненормально.

— Ну да, только этот докторишка во всем ищет какой-то скрытый смысл, как с этими проклятыми пауками.

— Тебе лук пожарить или ты предпочитаешь сырой?

— Я бы лучше положил на него пластинку зеленого перца, если у тебя есть, а сверху натер бы сыру.

— Кажется, там есть перец, посмотри. И достань сыр. Где это ты узнал такой рецепт?

— Так готовит гамбургеры Филлис. И понимаешь, оказывается, если тебе не нравятся пауки, значит, с тобой что-то не то, у тебя какие-то проблемы с сексом. Так что когда мы закончили разбираться с пауками и я ответил на его вопрос, чувствовал ли я себя когда-либо импотентом, я уже понял, что, если он спросит, почему я перевожусь в отдел по расследованию преступлений на сексуальной почве, он не поверит ни единому моему слову. По его убеждению, для этого я должен быть сексуальным извращенцем.