Плюнув на все чудо-механизмы близнецов, он рывком вставил вёсла в уключины одной из шлюпок и принялся грести к «Разящему» так яростно, что даже механизму наверняка было бы трудно с ним тягаться. Грир ловил на себе бросаемые исподлобья угрюмые взгляды Морана, неподвижно застывшего на носу лодки, и так же мрачно усмехался углом крепко сжатого рта. Тяжёлое злое возбуждение, нахлынувшее на него там, возле проклятой бочки, требовало выхода, и немедленного.

Грир прекрасно знал, что Моран это понимает. Мальчишка был напряжён, как тетива арбалета, как струна треклятой виолы, но в синих его глазах Грир не видел и тени страха, лишь вызов, да такое же тёмное вожделение.

Если бы cтервец хоть раз опустил перед ним эти упрямые глаза, сдаваясь на его милость!

Если бы хоть раз дал понять, что нуждается в его милости, в его… ласке!

В ласке?!

Проклятье, да если бы Гриру вздумалось приласкать Морана, тот бы просто-напросто руку ему откусил!

Если б сперва со смеху не лопнул, увидев такую его непонятную, непростительную бабью слабость.

Грир был твёрдо уверен, что Моран всегда ждал от него того же, что и в первую их ночь — что Грир будет брать его, ломая. Принуждать. Распинать на койке, с наслаждением слушая, как стоны боли переходят в стоны похоти.

Да, мальчишка всегда ждал от него только этого, поэтому и нарывался до последнего.

И Грир ни разу не заставил его ждать слишком уж долго.

Кровь Христова, да если бы эти синие глаза хоть раз взглянули на него, Эдварда Грира, так, как они смотрели сегодня на Дидье Бланшара!

Ох, Дидье…

Грир стиснул зубы и снова поймал на себе вызывающий взгляд Морана. Стервец будто мысли его читал!

Свирепо выругавшись себе под нос, Грир причалил к борту «Разящего» и на сей раз не отказался от помощи рычагов, поднимающих шлюпку наверх.

Палуба была пуста. Даже часовые удрали на берег — воистину детская беспечность экипажа «Маркизы» была заразной, как чума!

Не удержавшись, Грир с силой саданул кулаком по планширу и мрачно повернулся, наблюдая, как Моран легко перемахивает через борт — тонкой и гибкой тенью.

Будто танцуя.

Надо поскорее отправиться к чёртовой матери — в свою каюту, остаться там наедине с бутылкой рома и…

— Иди уже напейся и остынь, — бросил Моран, всё с тем же вызовом прожигая его глазами — насквозь, до костей и требухи. — И подрочи на Ди… раз тебе всё равно не видать его, как своих ушей.

«Ну почему ты просто не убрался молча прочь, щенок? — тоскливо подумал Грир, одним ударом сбив его с ног. А потом поднял с палубы за шиворот и толкнул впереди себя — в каюту. — Ну почему, чёрт тебя раздери?!»

Утром капитан «Разящего» тысячу раз пожалел о том, что вообще родился на свет Божий. К адской головной боли, раскалывавшей ему череп, будто индейский томагавк, прибавлялось отвратительное чувство вины, горячей жёлчью разъедавшее душу.

И деться от этого чувства было совершенно некуда.

Кое-как разлепив запухшие веки, Грир с тоской оглядел пустую, провонявшую сивухой и похотью каюту и длинно выругался.

Не помогло.

Вот томагавк гурона — тот действительно помог бы. Раз и навсегда.

Грир еле-еле сполз с койки, пошатываясь, вывалился на палубу, отлил за борт и хмуро осмотрелся по сторонам.

Мелкая зыбь тошнотворно покачивала «Разящий», рассветные лучи солнца нестерпимо резали глаза, суки-чайки плюхались на воду с хриплыми воплями, да ещё и охорашивались при этом, как бабы, а деревушка на берегу, чтоб ей провалиться, будто вымерла после буйной пьяной ночи — даже собаки не лаяли.

Тоже пьяные небось.

И на борту «Разящего» было тихо, как на погосте.

Моран где-то растворился, слава Всевышнему.

А забубённая команда фрегата, видать, ударилась в загул, совершенно забыв о своих прямых обязанностях. Как и команда «Маркизы».

Грир поразмыслил над тем, не вздёрнуть ли ему самолично каждого третьего, когда паршивцы наконец соизволят вернуться на борт. Или, что ещё лучше, каждого второго. Чтоб оставшимся поганцам, включая экипаж «Маркизы», впредь было неповадно… неповадно…

Он закрыл глаза и снова тоскливо выругался.

И тут где-то на юте раздался невнятный шум. Вроде как плеск вёсел и чьи-то приглушенные голоса.

Проклятущие раздолбаи вернулись? Да нет, они бы драли глотки похлеще, чем крачки на гнездовье. Тогда кого там черти принесли?

Мимолётно пожалев, что при нём нет ни ножа, ни пистолета, Грир направился на ют, бесшумно ступая босыми ногами по палубе и чутко прислушиваясь.

Не доходя до юта, он внезапно замер.

Моран, стоя у борта, протягивал кому-то руку, помогая вскарабкаться наверх.

Дидье.

Да быть не может!

— Ты что… с «Маркизы», что ли? Ты разве не на берегу заночевал? — запинаясь, спросил Моран, изумлённый не менее Грира.

— На «Маркизе» ночевал, ага, — безмятежно отозвался Дидье, проводя пятернёй по своим вихрам и смешливо сморщив нос.

Прохвост был свеж, как огурчик, и бодр, как скворец. Будто это и не он вчера упился вусмерть и свалился возле бочки с вином, нетерпеливо дожидаясь, когда его подберёт какая-нибудь лахудра.

— Ну, а эта, как её… — Моран помедлил, нахмурившись. Его мысли двигались в том же направлении, что и мысли Грира. — Аделина?

— Ангелина, — мягко поправил Дидье и, беспечно щурясь на солнце, повёл плечом. — Ночевала в своей постели, nombril de Belzebuth! Или в чужой, откуда мне знать, garГon?

На нём была обычная заношенная моряцкая фуфайка и латаные-перелатаные штаны — никаких свежеотстиранных Ангелиной рубах и вправду не наблюдалось.

Грир поймал себя на том, что облегчённо переводит дух.

— Я сегодня и на ноги не встал бы, — добавил Дидье серьёзно, — если б вчера сразу же не добрался до «Маркизы» и не влез бы под кипяток в нашей баньке.

— Кипято-ок? — так и охнул Моран.

— Ну почти, — широко улыбнулся Дидье, и эта улыбка, будто в зеркале, отразилась на бледном лице Морана.

Перестав улыбаться, Дидье вдруг внимательно вгляделся в это лицо, и канонир ответил ему сумрачным вызывающим взглядом.

Тоскливым взглядом.

Грир едва не зажмурился. Он видел то же, что и Дидье, то, что не хотел видеть — запёкшиеся губы парня, тени под глазами, синяки на шее.

Дидье вдруг рывком сел на корточки и низко опустил голову, пряча глаза.

Повисла мёртвая тишина, и Грир тоже перестал дышать.

— Ди… ты чего? — шёпотом спросил Моран, с невольной гримасой боли присаживаясь рядом. — Ты…

— Прости, — глухо вымолвил тот, не подымая головы. — Я… подставил тебя. Я не хотел, чтоб так вышло. Проклятье, я не хотел!

Всё, что сейчас хотел Грир — немедленно исчезнуть отсюда. Лучше всего — вниз башкой, за борт.

— У нас всегда так, — Моран, покривившись, упрямо вздёрнул подбородок. — Это мой выбор. Брось, Ди.

Он неловко коснулся плеча Дидье, и тот, вскинув голову, порывисто накрыл ладонью его пальцы.

— Бери мою шлюпку и двигай на «Маркизу», — тихо сказал он, помолчав с минуту. — Иди в свою старую каюту, помойся и отлежись.

Вспыхнув до корней волос, Моран отрицательно мотнул головой:

— Вот ещё!

— И-ди, — непререкаемо сказал Дидье и встал, решительно поднимая его с палубы за локти. — Мои оглоеды дрыхнут. А ваши сейчас с берега вернутся. Я тут подожду, пока кэп… проспится. Дело у меня к нему, palsambleu! Иди-иди. Слышишь?

Моран крепко сжал губы, а потом зло выпалил:

— Мне жалость не нужна, понял? Ничья… ничья… а твоя — тем более! Я, может, сам так хотел, понял?! Ну что ты так смотришь? Презираешь меня? Да я сам-то себя…

Он задохнулся, когда Дидье вдруг бережно, но крепко обнял его, удерживая на месте.

— Ш-ш-ш, — шепнул он едва слышно. — Тихо, garГon, успокойся. Я понял. Понял, что ты наказываешь себя за что-то. Понял, что кэп этого не видит. Всё понял.

— Ты слишком чистый, ты… дурак! — отчаянно выдохнул Моран, пытаясь высвободиться. — Где тебе понять?!