И он шагнул.

Удар был таким, что мир перед его глазами враз померк, а дыхание оборвалось. Боль прорубила грудь, и только через несколько мгновений он осознал, что жив, что всё-таки дышит, что старуха-кираса выдержала и спасла его в очередной раз от другой старухи — с косой.

Его отбросило назад, прямо на Дидье, который, подхватив его, не смог удержаться на ногах, и оба они грохнулись на доски мостика, почти что под ноги остолбеневшему капитану испанцев.

Тот в полном ошеломлении ещё раз помянул Пресвятую Деву, а Грир, глянув в отчаянно расширившиеся глаза Дидье, кое-как отпихнул его от себя, с хрипом вобрал воздух полной грудью и проскрежетал:

— Idiota de los cojones! Моран! Не трожь!

Канонир «Разящего» уже замахнулся саблей на прижавшегося к борту окровавленного мальчишку, но, услышав приказ Грира, только свирепо сплюнул и кинулся к нему. Глаза у него блестели тем же отчаянием, что и глаза Дидье, и это очень удивило Грира, но он подумал, что Моран, конечно же, испугался за этого проклятущего обормота.

Руки и ноги у Грира ходили ходуном, когда он поднимался с палубы, оперевшись на плечо Морана. Но он тут же оттолкнул канонира, как до этого оттолкнул Дидье, и бешено процедил сквозь стиснутые от боли зубы:

— Соберите на «Маркизу» всех этих испанских сhungos, живых и дохлых, и выкиньте где-нибудь, por que cono!

Про себя он решил, что «Эль Халькон», почти не пострадавший при абордаже, ему ещё пригодится. На худой конец, можно было бы подарить его маленькой ведьме Жаклин, которой так не повезло с супругом.

Грир мрачно усмехнулся, ощутив во рту знакомый медный привкус крови, и машинально утёр ладонью прокушенные губы.

Он только мельком глянул на белого, как мел, Дидье Бланшара и тут же отвернулся.

Очутившись наконец у себя в каюте после того, как часть команды его фрегата перекочевала на «Эль Халькон», «Маркиза» высадила уцелевших испанцев во главе с капитаном где-то на побережье, а кровь с палубы захваченного брига была смыта, Грир кое-как распутал ремни спасительной кирасы и с превеликим облегчением грохнул её на пол.

Самое смешное, что он отлично понимал Дидье — боевая броня была очень тяжёлой и адски стесняла движения. Но, Господь свидетель, Грир просто покрывался ледяным потом, представляя себе, что это кровь Дидье сейчас смывали бы с палубы «Эль Халькона».

Он передёрнулся, пытаясь наконец изгнать из головы эту картину, и покривился от нового укуса боли, торопливо скидывая с плеч поддоспешник.

Раскрыв шкафчик в углу, он достал оттуда бутылку с лучшим лекарством — ромом. Присев на койку, содрал зубами пробку и щедро глотнул прямо из горлышка.

Рот и горло загорелись пламенем, и хмель враз ударил в голову.

Вот и славно.

Сейчас полегчает. Сейчас он наконец перестанет видеть, как тело Дидье, завёрнутое в парусину, медленно опускается в океанскую бездну с пушечным ядром в ногах.

О том, что сам он вполне мог отправиться на дно в парусине вместо савана, Грир подумал лишь вскользь. Так же, как и о том, что святой апостол Пётр пинком развернёт его от райских врат по направлению к геенне огненной, едва улицезрев.

Оба паршивца — Дидье и Моран — были живёхоньки и здоровёхоньки, по тысяче чертей им в глотки! Вот что было главным.

И конечно же, стоило ему об этом подумать, как канонир «Разящего» и капитан «Маркизы» даже без стука ввалились в его каюту и статуями застыли у порога.

Глаза у обоих блестели прежней тревогой, а Дидье крепко прикусил нижнюю губу. Парень успел сменить испятнанную чужой кровью одежду на свежую, но осунувшееся лицо его было всё ещё вымазано пороховой копотью.

— Пошли нахуй, — исчерпывающе высказался Грир, тяжело глянув на них, отставил на столик бутылку и снова невольно поморщился, расстёгивая нижнюю рубаху.

— Дай помогу, — Моран шагнул к нему, тоже почему-то морщась.

— Я тебе куда велел идти? — устало осведомился Грир, не отстраняясь, впрочем, от его рук, неловко потянувших рубашку с плеч.

Странное тепло — и не только от рома — разлилось у него внутри, когда он почувствовал осторожное прикосновение тёплых пальцев — под виноватым и смятенным взглядом зелёных глаз Дидье Бланшара.

Тепло и неимоверную радость — вот что он ощущал. Потому что оба засранца с такой тревогой на него пялились. Потому что чертяка Дидье был жив и, видит Господь, обязан именно ему, Гриру, этой самой жизнью. Обязан тем, что его бесшабашная душа не взлетела в райские кущи, — вот уж кого апостол Пётр принял бы без колебаний, — а ладное тело не отправилось на корм рыбам.

Воистину, как раз ангел, хранивший Дидье, так вовремя подтолкнул Грира на палубе «Эль Халькона»?

Моран так и охнул, сняв наконец с Грира рубашку и онемело уставившись на его грудь.

Тот тоже скосил глаза вниз — огромный багрово-чёрный кровоподтек расползался по всей правой стороне груди там, где броня кирасы вдавилась в рёбра под ударом пули.

— Б-будто лошадь лягнула, — ошеломлённо пробормотал Моран.

— Прости, кэп! — одновременно с ним выпалил Дидье и снова крепко и отчаянно закусил губы.

Если б мог, Грир, право слово, ликующе прыгал бы, как выпущенный на волю школьник, при виде этих прикушенных в отчаянии побелевших губ, но он лишь проворчал, в упор рассматривая парня:

— Я тебе не девка и не кюре какой-нибудь, чтоб тебя прощать. Бог простит. Только вот что… — Он помедлил, всё с тем же удовольствием наблюдая, как Дидье опускает вихрастую голову, и как напрягается рядом Моран. — В любой следующей стычке ты либо надеваешь броню, либо сидишь запертым в трюме, вот и всё. Выбирай сам, garГon, я тебя не неволю.

Моран нервно хмыкнул, и Дидье яростно сверкнул глазами в его сторону, отчего тот ещё пуще разулыбался.

— Tabarnac de calice! — бессильно воскликнул наконец Дидье. — Она же тяжеленная, как… как конь, броня твоя! И… и это несправедливо — в трюм!

Теперь рассмеялся и Грир, не выдержав. А оборвав смех, вкрадчиво спросил:

— И много коней ты перетаскал, garГon? — Не дожидаясь ответа, он спокойно продолжал: — Тебе дай волю, ты бы не только без брони, но и без штанов бы носился, разве нет? Но ты теперь — капитан. Видел, как капитан «Эль Халькона» был снаряжен?

— Это ему не помогло, palsambleu! — строптиво вскинувшись, отпарировал Дидье.

— Зато мне помогло, — с ударением на каждом слове медленно проговорил Грир, не спуская с него жёсткого взгляда. — Если б не эта броня, я бы здесь не сидел. Подсказать, где бы я был? — И, поскольку Дидье, вновь повесив свою бедовую голову, упорно молчал, Грир беспощадно закончил: — И не толкуй мне тут про справедливость, потому что как раз по справедливости вот эта вот твоя разудалая жизнь, которой ты играешь, как младенец волчком, принадлежит мне. Понял? Мне!

Дидье зыркнул исподлобья, и на его замурзанном смятенном лице так явственно проступило: «Ещё чего!», что Грир опять едва не расхохотался. Однако капитан «Маркизы» упрямо вымолвил:

— При случае я отплачу тебе тем же!

— Мне этого не требуется, — легко и почти ласково ответил Грир.

У него просто пальцы заныли от желания запустить их в нечёсаную гриву этого паршивца, подтянуть его к себе близко-близко и уставиться в блестящие, сердитые и виноватые глаза.

Чтобы тот понял наконец… понял, что ему не уйти.

Святые угодники, да Грир готов был благословлять того испанского сосунка, который так кстати выпалил из своего сраного пистоля и сделал Дидье Бланшара его, Грира, должником!

— Я не собираюсь менять свою жизнь на твою, — закончил он с силой. — А если тебя так уж смущает, что ты теперь мне обязан… — Он выдержал длинную паузу и ехидно усмехнулся: — Тогда верни должок чем-нибудь другим.

Дидье настороженно сузил глаза:

— Это чем же?

— Я подумаю, — кротко отозвался Грир, машинально потирая грудь, на которой всё ещё болтался крестик Тиш Ламберт. — Подумаю и скажу. Потерпи немножко, garГon.

Дидье просверлил его взглядом и вихрем вылетел из каюты — вихрь этот был прямо-таки ощутимым, как порыв пустынного самума… и Грир опять беззвучно хохотнул.