Он осёкся, когда Грир, схватив его за плечи, мокрые и ледяные, принялся срывать с него проклятую конструкцию.
— На борт! — процедил капитан, сверля его глазами. — К себе иди и лезь под самую горячую воду, какая тут у вас есть! — Он бешено повернулся к Лукасу, и тот съёжился. — Чего сидите?! К борту причаливайте, чтоб вам!
Шлюпка оказалась у борта «Маркизы», как по мановению ока, и Дидье первым взобрался наверх. Его пошатывало, движения были неуверенными, но на лице блуждала всё та же блаженная улыбка.
Он снова вывалился на палубу буквально через несколько минут, едва смыв с себя соль и натянув сухие штаны. И снова зачастил, лихорадочно блестя глазами и запустив пятерню в спутанные вихры:
— GarГons, наш галеон лежит там как на блюдечке! — Он вытянул перед собой ладонь, дунул на неё и расхохотался. — Мы его возьмём… выудим! И… mon Dieu, как же там красиво… как в лесу… как в храме… играет орган… и птицы поют…
Грир ещё сильнее похолодел, хватая парня за мокрый локоть и пристально заглядывая в глаза — зрачки Дидье расширились так, что занимали чуть ли не всю радужку, и это было так жутко видеть ещё и потому, что полопавшиеся сосуды залили алым белки глаз.
— Какие птицы, mon petit? — мягко спросил Грир враз осипшим голосом. — Это море. Ты же был в море. Какие тут птицы?
— Но они пели! — упрямо мотнув головой, возразил Дидье и облизнул губы. — Солнце светило, и галеон лежал там, на дне, среди деревьев… а у тебя тёплая рука, кэп… — Он пошатнулся, хватаясь за плечо Грира. — Я что-то… падаю, morbleu! Ноги не держат…
Разом подхватив начавшего оседать Дидье на руки, Грир дотащил его до каюты и пинком распахнул дверь. Обернулся к маячившим позади бледным потерянным лицам остальных и гаркнул:
— Одеяла несите! И рому! Живо, олухи!
Он так осторожно, как мог, опустил Дидье на койку и быстро его ощупал, тоже как мог бережно — внешних повреждений вроде бы не было, кроме свежего, недавно зажившего шрама на плече… но прямо под загорелой и влажной, покрытой мурашками кожей будто бы что-то похрустывало.
Всемилостивый Боже…
Прикусив губы, Дидье слабо попытался его отпихнуть и с усилием прохрипел:
— Больно, кэп… отчего… это? Я не понимаю… я… умираю, что ли?
Грир сам ничего не понимал, и сердце его сжималось и замирало от беспомощного отчаяния. Но наклонившись к Дидье, он ответил твёрдо:
— Да что ты всё о смерти толкуешь, garГon? Неужто ты считаешь, что я до тебя её допущу? Не-ет, даже и не думай!
— Правда? — выдохнул Дидье и опять, поморщившись, облизнул лопнувшие губы. Тело, сильное и крепкое, не подводившее его никогда, сейчас так внезапно и подло предало его, и, сморгнув, он стиснул руку Грира, будто ища у него защиты.
— Правда, — заверил тот со всей убедительностью, на какую был способен, боясь только, что голос дрогнет, и нетерпеливо обернулся, готовый к убийству застрявших невесть где долбоёбов с одеялами и ромом.
Он не знал, поможет ли Дидье тепло и согреет ли его ром, но надо было что-то делать, а не торчать столбом, беспомощно таращась в его искажённое болью лицо.
— Что с ним? — выпалил влетевший наконец Моран, державший в руках охапку одеял и бутылку, но Грир только отмахнулся. Он всё равно не знал, что отвечать.
Вдвоём они старательно укутали Дидье, и Грир снова отчаянно всмотрелся в его бледное лицо с полузакрытыми глазами. На веках обозначились голубоватые прожилки. Дидье дышал редко и тяжело, но пульс его частил под пальцами, когда капитан взял его за запястье.
Да что же это за напасть такая, Господь Вседержитель?!
— Я, наверно, знаю, отчего это… — раздался позади них дрожащий тонкий голос, и Грир так и вскинулся.
Марк!
— Азот не успел выйти из крови… перейти в дыхание… ты слишком быстро поднялся наверх… — Пацан сглотнул, переминаясь с ноги на ногу и переводя испуганный взгляд с Дидье на Грира. — И кровь стала… как шампанское… бурлит, если открыть бутылку… я не догадался раньше! Простите…
Голос его вдруг сорвался, и он мазнул рукавом по лицу.
— Потом поревёшь, — рявкнул Грир, хватая его за худое плечо. — Что делать, знаешь?
Он совершенно не понимал, о чём толкует оголец, но главное, что это вроде как понимал сам Марк.
— Кэп, не кричи так… ты его пугаешь, — едва слышно, но твёрдо проговорил Дидье со своей койки. — Не бойся, Марк, ты не виноват…
Да он до конца готов бы стоять за своих обормотов!
Выругавшись яростным шёпотом, Грир опять стиснул ладонью плечо мальчишки и прошипел:
— Соображай быстрее, ну!
— Кислород… — заикаясь, прошептал Марк, завороженно глядя в его потемневшее лицо. — Наверное, если взять чистый кислород… он поможет вытеснить азот и тогда…
— Найдёшь? Кислород этот свой? — Дождавшись утвердительного кивка, Грир подтолкнул Марка к дверям, где уже мялся Лукас. — Тащите же, олухи!
— Шампа-анское… — почти мечтательно протянул Дидье, снова закрывая глаза. — В крови… C'est drТle… Кэ-эп! Ты… что… де…
— Ле-жи, — властно распорядился Грир, выпрастывая из-под одеял его босые ноги и выливая себе на ладонь изрядную порцию рома из проворно откупоренной Мораном бутылки. — Забавно ему… забавник выискался. Лежи спокойно, не дёргайся, говорю! Моран, придержи-ка его.
Накачивать Дидье ромом наверняка не имело смысла и, возможно, было даже опасным. А вот растереть его, чтоб восстановилось кровообращение, коль у парня онемели ноги… Пока его остолопы ищут какой-то там кислород.
— Щекотно же, — растерянно запротестовал Дидье, блеснув глазами из-под одеяла, но не сопротивлялся, когда Моран порывисто обхватил его за плечи. — Не ругайся, кэп… я по-другому не мог… не мог их туда отпустить, они же щенята ещё совсем! Ну и ещё… — Слабая улыбка тронула его губы. — Интересно же…
— Ослята вы все, а не щенята, — отрезал Грир, снова плеснув рому в ладонь. — Вечно какую-нибудь пакость выдумаете… Интересно тебе! Прочухаешься — выпорю, так и знай.
Он запретил себе испытывать облегчение от того, что ноги у Дидье, кажется, вновь обретали чувствительность, судя по этому смущённому «щекотно».
Они постепенно согревались в его руках — эти босые ступни, узкие и шершавые, загрубевшие от постоянной беготни, с трогательно выступавшими косточками на щиколотках. Грир глубоко вздохнул, припомнив вдруг: «Чтобы давить виноград, нужны хорошие ноги»…
По тоскливым глазам Морана он увидел, что тот тоже это вспомнил.
— Олухов моих… только не трогай, — попросил Дидье, утыкаясь носом в плечо Морану. — Они так уж… устроены, они должны изобретать… иначе они жить не могут.
Иначе не могущие жить олухи ворвались в каюту, запыхавшись и с чем-то вроде небольшого кожаного бурдюка в руках. И замерли, уставившись на всех.
— Кислород, — бормотнул Лукас. — Надо прижать ко рту и… дышать.
— Слышал? Дыши! — скомандовал Грир, поднося бурдюк к губам Дидье. — А вы, засранцы — вон! Позову, как понадобитесь. — Он снова повернулся к Дидье, тревожно всматриваясь в его лицо и продолжая равномерно массировать ему ступни. — Давай, дыши и болтай чего-нибудь. — Нужно было убедиться, что парень вновь входит в разум. Птицы на дне перепугали Грира неимоверно. — А то ишь — помирать собрался. У тебя же дочка… и мамка небось в Квебеке твоём ждёт, все глаза исплакала по тебе, раздолбаю.
— Нет, — вымолвил вдруг Дидье, подымая какой-то очень усталый взгляд. — Не исплакала… и не ждёт. Она умерла. — Дыхание его пресекалось, но голос был спокоен. — Очень давно. Мне тогда было двенадцать.
Рука Грира дрогнула.
Он привык отнимать человеческую жизнь почти с такой же лёгкостью, что и жизнь какой-нибудь прихлопнутой им мошки. Почему же сейчас его так резанули слова о смерти совершенно незнакомой ему женщины?
Потому что это была мать Дидье.
Потому что в этом ровном: «Очень давно» — прозвучала такая боль, словно это случилось вчера.
— От чего она умерла, Ди? — глухо спросил Моран, заглядывая ему в глаза.
— Родами, — коротко ответил тот, а потом, сделав ещё один судорожный вдох, пробормотал: — Зачем я вам это… я никому…