— Ты ради него на всё готов… а ведь ты его даже не… — Он всё-таки запнулся.

В один шаг оказавшись возле своего канонира, Грир сгрёб его за плечи и хорошенько тряхнул. Прижал к переборке и спросил шёпотом, склоняясь к его уху:

— Ты ему что, завидуешь, что ли? Завидуешь тому, что я ради него на всё готов… или тому, что я его даже не…?

Моран упрямо молчал, с прежним вызовом глядя на него из-под ресниц.

— Так я и ради тебя готов на всё, чёртов ты гордец! А ты считаешь, что я упырь, который только и делает, что ловит и жарит хорошеньких котяток! — таким же яростным шёпотом продолжал Грир, беря его за подбородок. И подумал, что впервые прикасается к Морану после той дикой виноградной ночи. — А я считал, что ты этим как раз доволен.

— Я, знаешь ли, не котёнок! — вызверился вдруг Моран, отталкивая его. — И… я вовсе не считаю, что ты — упырь! И… — Голос его сорвался. — И ты меня тоже уже не…

— А ты этого хочешь? — сглотнув, отозвался Грир едва слышно.

Губы Морана шевельнулись.

— Я не…

Он осёкся.

Они смотрели друг на друга долго — пока Грир не выронил на палубу подзорную трубу и не выругался замысловато, отходя от Морана:

— Не время сейчас болтать всякую ерунду. Пора готовиться к встрече мадам Бланшар. Передать ей, так сказать, штурвал. — Он устало потёр глаза ладонью. — И мне нужна карта североамериканского побережья с обозначением всех портов вплоть до этого сраного Квебека. Если Дидье Бланшар думает, что ему удастся от нас улизнуть, пусть даже не мечтает!

Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как на лице Морана проступает неуверенная, но почти радостная улыбка.

Дидье Бланшар вовсе ни о чём не мечтал.

Он стоял у штурвала своей «Маркизы», над головой его, раздуваемые ветром, разворачивались паруса, звенели натянутые, как струны, шкоты, и тот же ветер развевал ему волосы.

«Надо мною никого, кроме Бога одного», — снова припомнил он.

Дидье знал, что спать ему теперь придётся вполглаза, есть кое-как и носиться по вантам как ошпаренному — за всю команду сразу.

Но ему было наплевать на это.

Он знал, что справится.

Его сестрёнка ждала его, и он не мог её подвести.

— Потерпи, Мадлен, m'amie, я скоро, — пробормотал Дидье, поворачивая штурвал. И добавил почти неслышно: — Прости, капитан.

Мать Дидье — Даниэль Бланшар — была солнцем своей семьи, и когда это солнце вдруг погасло, в доме Бланшаров воцарилась мгла.

И холод.

Дидье до сих пор всем телом ощущал этот промозглый холод, даже сейчас, когда под его босыми ногами были прогревшиеся за день доски корабельной палубы, а спутанные волосы ласково ерошил тёплый бриз.

Он глубоко вздохнул, сам того не замечая.

Была его вахта — до трёх пополуночи. Новый его экипаж, двое толковых парнишек, Кэл и Сэмми, нанятые им на Барбадосе, безмятежно дрыхли внизу. Ветер весело наполнял паруса, помогая механизмам близнецов стремглав гнать «Маркизу» вдоль побережья Атлантики.

Через пару недель, милостью Божьей, «Маркиза» войдёт в устье реки Святого Лаврентия.

Реки, на берегу которой он вырос.

Дидье снова тяжело вздохнул, взглянув в усыпанное звездами, бесконечно просторное небо.

Он не хотел думать ни о том, что оставил позади себя, ни о том, что ждёт его впереди.

Он просто обязан был исполнить свой долг, вот и всё. Господь свидетель, он столько лет забывал о нём.

Восемь долгих лет.

Мадлен Бланшар, появление которой на свет стоило жизни их матери, была красным, жалким, истошно вопившим комочком человеческой плоти, когда двенадцатилетний Дидье, окаменевший от горя, впервые увидел её на руках соседки Женевьевы. Та родила сына три месяца назад и стала кормилицей осиротевшей малышки, тем самым спасая её жизнь, слабенькую, как трепетание крыльев ночного мотылька возле свечки.

Остальные члены семьи Бланшаров пытались спасти себя сами, как могли. Отец, Пьер Бланшар, замкнувшийся в угрюмом молчании, работал в своей кузнице до поздней ночи вместе со старшим сыном, девятнадцатилетним Франсуа, которого смерть матери тоже ударила в самое сердце, но тот, как и отец, никому этого не показывал.

Обязанность вести дом и присматривать за домашней живностью сама собой легла на плечи Дидье — что ещё делать мальчишке? Впрочем, никого шибко не занимало, как он выполняет свои обязанности: куры и утки на птичнике, тёлка в коровнике, а мерин в конюшне не дохли с голоду, и ладно.

Дидье, однако, пытался поддерживать в холодном и мрачном, как склеп, доме, те порядок и чистоту, которые были здесь при матери. Он старательно выметал мусор, разжигал печь, застилал постели, вытряхивал домотканые коврики и варил в чугунке какое-то подобие каши или похлёбки. Он даже цветы в глиняных кувшинчиках расставлял — васильки, ромашки, колокольчики — так, как это любила делать мать. Но ничто уже не могло оживить дом Бланшаров, из которого исчезла сама душа.

Полевые цветы Дидье носил и на могилу матери, где отец с братом поставили вначале деревянный, а потом каменный крест. Только там он мог позволить пролиться слезам, которые всё время горьким и горячим комом стояли в горле. Он падал ничком в траву, покрывавшую маленький холмик у подножия креста, и плакал навзрыд, пока слёзы не иссякали.

Слёзы иссякали, но легче не становилось.

Дидье переворачивался на спину и долго лежал, глядя в опрокинувшуюся над ним безмятежную синеву и гадая, зачем Господь милосердный Иисус забрал маму к себе — неужто там, в раю, она была нужнее, чем здесь, в своей осиротевшей, потерянной семье?

Дидье часто забегал к соседям, в отличие от отца или Франсуа, — которые, кажется, там и вовсе не бывали, — чтобы взглянуть на малышку Мадлен. Девчушка росла, как на дрожжах, гулила, когда он брал её на руки, с удовольствием запуская обе ручонки в вихры брата и нещадно дёргая их. Дидье терпел, жмурился и смеялся.

Тогда он смеялся только с Мадлен.

А Женевьева утирала холщовым фартуком слёзы, глядя на них, и качала головой:

— Как же вы похожи на Даниэль, ангелочки…

И снова плакала.

Младшие дети Бланшаров действительно удались в мать — русоволосые и улыбчивые, с глазами ясными, как прозрачная морская вода поутру. Франсуа же, кареглазый и темноволосый, пошёл в отца и обликом, и статью — был он кряжист, силён и угрюм, как медведь-гризли.

Женевьева очень горевала, когда спустя год после смерти матери Бланшары забрали Мадлен обратно. Случилось это сразу после того, как овдовевший Пьер Бланшар во второй раз женился.

Ровно через год после смерти Даниэль он объявил сыновьям, смирно сидевшим напротив него за столом:

— Назавтра в церкви кюре Гийом огласит мою помолвку с Адель Венсан. В доме нужна хозяйка. — Он тяжело глянул на Франсуа из-под широких бровей. — А ты, парень, женишься на её младшей сестре Инес. Тебе пора уже обзаводиться семьёй и собственными детьми. Кюре Гийом сказал, что обе сестры — добрые католички.

Поскольку сыновья не проронили ни слова, только вскинув на него смятенные глаза — зелёные и карие, — Пьер счёл нужным добавить:

— Венчание через две недели после оглашения.

Дидье и Франсуа опять смолчали, и через несколько минут Пьер кивком головы отпустил их. Проводил взглядом. И только когда убедился, что те уже поднялись наверх, уронил голову, упёршись лбом в скрещённые на столешнице руки, и глухо застонал. Скоро в их доме, в его с Даниэль доме, появится новая хозяйка.

Когда сыновья Пьера Бланшара поднялись к своим комнатушкам под крышей, Дидье нерешительно тронул Франсуа за рукав. Брат повернулся к нему, сдвинув густые, как у отца, брови.

— Слушай, — горячим полушёпотом выпалил Дидье. — Ты взаправду хочешь так вот взять и жениться? Но ведь ты её совсем не знаешь! И не… не любишь.

Франсуа криво усмехнулся:

— Много ты понимаешь, сопляк. Я хочу свой дом и буду его строить. Отец никогда не выберет дурной товар. Так что в постели меня согреет красотка, не сомневаюсь…