Жозефина помолчала, видимо, ожидая от него ещё какой-то реакции, но так и не дождалась. И запальчиво бросила:

— Скажите же, чего вы хотите!

О, Жозефина Сорель поистине была страстной женщиной.

— Вы замужем, мадам? — внезапно спросил Дидье с искренним интересом. И продолжал, даже не удосужившись услышать ответ: — Думаю, что нет. Мужчина нипочём не допустит, чтобы над ним верховодила женщина. Вы одиноки, и ваша семья — вот эта община.

Жозефина на миг опустила длинные тёмные ресницы, из-под которых упрямым огнём блеснули её раскосые глаза.

— Что ж, вы правы, — бесстрастно ответила она. — Община избрала меня старейшиной, потому что я обладаю некоторыми… способностями, и я приняла эту честь. И отвечаю за благоденствие этой деревни, так же как и за благоденствие вашей собственной семьи, капитан.

Дидье лениво поднял бровь, забавляясь и опять же не замечая того, что копирует обычные манеры Грира:

— Способности? Какие же это способности, мадам, если не секрет?

— Всемилостивый Господь сподобил меня исцелять людей, капитан, — после некоторого раздумья спокойно пояснила Жозефина, сцепив перед собой тонкие смуглые руки.

— Во-от как? — хмыкнул Дидье. — Отец Гийом сказал бы, что вы ведьма, мадам, и повелел бы выгнать вас вон из деревни, вываляв перед этим в смоле и в перьях.

— Он умер, — проронила Жозефина с ледяной улыбкой, и Дидье тихонько рассмеялся:

— В вас ни на грош нет христианского смирения, верно, мадам?

— Так же, как и в тебе, мальчишка! — крикнула она, прожигая его яростным взглядом. — Как ты смеешь раздевать меня своими бесстыжими глазами?! Я знаю, из-за чего тебя изгнала твоя семья и деревня, Дидье Бланшар!

— Я сам ушёл, — ровно отозвался Дидье, но Жозефина уже не слушала. Гневные обвинения так и рвались с её уст.

— Я презираю таких, как ты! Ты самовлюблённый щенок, который привык вытворять то, что ему заблагорассудится! Ты не был здесь много лет, и твоя семья тебя не интересовала! Чего же ты хочешь от нас теперь? Доказать, как ты могуч? — Голос её вдруг опять сорвался. — Твоя проклятая пушка изувечила наш пригорок!

Ventrebleu!

Она умела больно жалить, эта женщина. Похуже целого роя ос.

И она действительно любила эту деревню.

Наклонив непокрытую голову, Дидье сдержанно проговорил:

— Вы вольны думать обо мне всё, что вам угодно, мадам. Да, я не был здесь восемь лет. С того пригорка я когда-то катался на санках. И скажите спасибо, что я не приказал своим людям целиться по церковной колокольне. Для меня, в отличие от вас, здесь нет ничего святого или дорогого. Кроме моей сестры Мадлен, из-за которой я сюда и пришёл.

В каюте воцарилась тяжкая, давящая тишина. А потом Жозефина воскликнула, криво усмехнувшись:

— Вот оно что… Ты же пират! Висельник! Распутник! Ты ни одной юбки не пропускаешь! Кто же доверит тебе девочку?

— Возможно, вы, мадам? — подняв бровь, спокойно предположил Дидье. — Иначе ваша колокольня, как пить дать, отведает ядер из моих пушек. — Он помолчал и добавил уже мягче, взглянув в её побледневшее лицо: — Вы сказали, что знаете, как я уходил отсюда, мадам. Я вернулся и вынужден действовать так, как сейчас, чтобы получить возможность хотя бы поговорить с Мадлен. Если б я пришёл с миром, мне не позволили бы даже на минуту увидеть её.

— Это право вашей семьи, — отрезала Жозефина.

— Поэтому вы, мадам, побеседуете с моей семьёй и убедите их дать мне разрешение увидеться с Мадлен, — всё так же мягко, но непреклонно произнёс Дидье. Он ненавидел давить на людей, особенно на женщин, но у него просто не оставалось иного выбора. — И если она захочет, я увезу её отсюда. — Он вскинул руку, обрывая протестующий возглас Жозефины. — Я буду ждать вашего ответа до утра, мадам, а если не дождусь, открою огонь по церкви, уж не взыщите. И не вздумайте посылать кого-нибудь брать «Маркизу» штурмом. Мы будем начеку, так что вам нет смысла глупо жертвовать членами своей драгоценной общины. И… знаете что ещё? — Он почти весело усмехнулся, сделав над собой усилие, и вкрадчиво закончил: — Вашу юбку я, так и быть, пропущу.

Не сказав в ответ ни слова, Жозефина ещё раз смерила его острым взглядом, а потом резко повернулась и шагнула прочь из каюты, брезгливо подобрав пресловутую юбку кончиками смуглых пальцев.

Будто боялась испачкаться.

Дидье услышал её повелительный голос, приказывающий сопровождавшим её парням спускаться в лодку.

Он сел за стол и устало опустил голову на скрещённые руки, упершись в них лбом.

Распутник.

Висельник.

Самовлюблённый щенок.

Дидье поднял голову и потёр ладонями лицо.

Как же точно она его описала.

Он именно таков.

Patati-patata!

«Разящий» мирно покачивался на волнах в устье реки Святого Лаврентия, там, где желтоватая пресная вода смешивалась с солёной и прозрачно-бирюзовой морской водой. Моран, сумрачно косясь на Грира, сам вызвался поискать на берегу лоцмана из местных, и Грир ему не препятствовал. Пусть мальчишка доказывает ему и себе собственную деловую сметку в своё удовольствие.

Капитан «Разящего» скупо улыбнулся, глядя, как к борту фрегата приближается маленькая шлюпка с Мораном и предполагаемым лоцманом на борту. Нахохлившийся угрюмый Моран страшно напоминал Гриру сердитого воробья, но упаси Боже было сказать ему об этом — заклюёт ведь насмерть!

От этой крамольной мысли Грир ещё пуще развеселился.

Хотя поводов для веселья, прямо сказать, было немного.

Со времени последнего откровенного разговора, когда Грир непреклонно сообщил парню, что отныне прикоснётся к нему, только если тот сам его об этом попросит, они лишнего слова друг другу не сказали. Добровольный целибат давался Гриру не так уж и легко, но он утешал себя мыслью о том, что безруким-то калекам живётся ещё труднее.

Моран тоже не был безруким, но явно страдал бессонницей, о чём свидетельствовали предательские круги под его лихорадочно горящими синими глазами. Но упрямец явно не собирался сдаваться.

Это раздражало Грира столь же сильно, сколь возбуждало и умиляло. Ему так и хотелось притиснуть стервеца к планширу, пусть даже на глазах всего экипажа, и впиваться губами в припухший упрямый рот, пока тот наконец не запросит пощады.

Но он, чёрт побери, дал себе и ему слово и вынужден был его держать.

Тем временем второй его стервец был уже где-то совсем рядышком. В гаванях, куда заходил «Разящий», Гриру сообщали, что видели «Маркизу» три дня… два дня… день назад.

Грир не знал, что станет делать, настигнув наконец Дидье Бланшара, но совершенно точно знал, что капитану «Маркизы» отчаянно требуется его помощь.

Прямо сейчас.

— Поднять якорь! — зычно скомандовал Грир, едва дождавшись, пока шлюпку, на которой пришвартовались Моран и лоцман, втащат на борт.

Надо было торопиться.

На рассвете следующего дня к борту «Маркизы» подплыл чернявый, как галчонок, мальчишка на плотике, — на таких вертящихся в воде юрких плотиках не раз плавал в детстве сам Дидье, — и, запрокинув голову, тонко прокричал, что капитана Бланшара ждут в доме его отца нынче же в полдень. И, не дожидаясь ответа, поспешно налёг на свой шест.

Ровно в полдень Дидье, который не спал и не ел больше суток, прицепил к поясу, кроме шпаги, ещё и пару пистолетов и прыгнул в самоходную шлюпку. Он строго-настрого приказал Сэму и Кэлу не спускать глаз с берега, но огня без его приказа не открывать, что бы ни происходило там, на берегу.

Дидье твёрдо знал, что если даже Жозефина Сорель подстроила ему ловушку, его смерть или увечья не стоят гибели его деревни.

Но больше никто не должен был об этом знать.

Запретив себе думать о чём бы то ни было, кроме предстоявшего разговора, Дидье выбрался из шлюпки на шаткие деревянные мостки пристани, поймав канат, брошенный ему давешним мальчишкой, и отправил шлюпку обратно на «Маркизу». Он усмехнулся, заметив изумлённо округлившиеся глаза этого галчонка, увидевшего, как шлюпка сама собой, без людей, руля и паруса, послушно плывёт назад к кораблю.