Мы закончили обед примерно в половине девятого, все еще озабоченные одной проблемой — растратой в банке и связанными с нею неприятностями. Я и Хэлси вышли прогуляться. Вскоре к нам присоединилась Гертруда. Сумерки сгущались, заквакали лягушки, стрекотали кузнечики. Но в гармонии природы царила давящая атмосфера одиночества, и мне вдруг захотелось домой, в город, на каменные мостовые, захотелось услышать цоканье лошадиных копыт, голоса людей и играющих детей, увидеть свет фонарей на улицах. Таинственная тишина ночи давила на психику. Звезды, которые в городе не казались такими яркими из-за электрических ламп, здесь просто подавляли своим холодным свечением. И, хотелось мне этого или нет, я стала искать созвездия, названия которых были мне известны, чувствуя, себя незначительной по сравнению с Вселенной. Это было довольно горестное ощущение: мы — песчинки, мы пришли на один только вечер в этот мир, но сколько же зла мы несем друг другу, как отравляем этот короткий миг…

Мы тихонько бродили втроем по дорожкам сада, стараясь избегать разговоров об убийстве. Увы, мы с Хэлси не могли позабыть о нашей беседе накануне вечером, отрешиться от навалившихся на нас неприятностей. Из рощицы нам навстречу внезапно вынырнул детектив Джеймисон.

— Добрый вечер, — обратился он к нам. Но Гертруда никогда не была с ним любезна и лишь холодно поклонилась. Хэлси вел себя более вежливо, хотя все мы были очень напряжены. Они с Гертрудой пошли вперед, а я осталась с детективом. Когда они удалились на такое расстояние, что не могли слышать наш разговор, мистер Джеймисон сказал:

— Знаете, мисс Иннес, чем больше я изучаю это дело, тем более странным оно мне кажется. Жаль мисс Гертруду. Кажется, Бейли, которого она так защищает, пытаясь спасти, просто подонок. Поэтому ей, видимо, тяжелее всех.

Я посмотрела на мелькавшее в темноте светлое платье Гертруды. Она действительно боролась за него, бедная девочка. И что бы она ни стремилась доказать, мне было ее жаль. Если бы она тогда рассказала мне всю правду!

— Мисс Иннес, — продолжал Джеймисон, — в последние три дня вы не заметили здесь никого подозрительного? Не видели никакой женщины?

— Нет, — ответила ему я. — У меня полно горничных, и все они неустанно следят, чтобы здесь никто не появлялся. Если бы здесь кто-то был, то уж Лидди наверняка бы увидела, будьте уверены. У нее зрение, как у телескопа. Мистер Джеймисон задумался.

— Возможно, это и не имеет никакого значения… Здесь трудно что-либо понять, ибо в деревне каждый уверен, что видел убийцу. Либо вечером, либо ночью, либо утром, после преступления. Причем половина «свидетелей» не побоится несколько преувеличить события, чтобы понравиться следствию. Но человек, который возит здесь всех на станцию, рассказывает очень интересные вещи.

— Я, кажется, слышала об этом. Одна из горничных вчера говорила, что он видел на крыше привидение, ломавшее себе руки. А мальчик, который приносит нам молоко, говорил, что видел бродягу. Он якобы застирывал пятна крови на рубахе в ручейке у моста.

Мистер Джеймисон улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

— Ни то, ни другое. Мэтью Гейст, так зовут этого человека, утверждает, что в субботу вечером, в половине десятого, женщина в вуали…

— Я так и знала, что это будет женщина в вуали, — прервала его я.

— Женщина в вуали, — продолжал Джеймисон, — молодая и красивая, попросила отвезти ее в Солнечное. Возле ворот она велела остановиться и вышла, несмотря на все его протесты. Сказала, что дальше предпочитает идти пешком. Она заплатила ему, и он уехал. Итак, мисс Иннес, была вчера у вас такая посетительница?

— Нет, — решительно отрезала я.

— Гейст почему-то полагает, что это могла быть горничная. Нет ли у вас новой горничной? Он удивился, почему она вышла у ворот. Во всяком случае, у нас теперь есть еще и леди в вуали. Она и похожий на привидение посетитель, который был здесь в пятницу вечером, представляют теперь двойную загадку, которую я никак не могу разгадать. И мне никто из вас не помогает…

— Все это действительно очень странно. Хотя я, возможно, могу дать этому объяснение. Дорожка из Гринвуд-клуба в деревню проходит мимо нашей сторожки. И женщина, которая хотела бы попасть в клуб незаметно, могла воспользоваться этой дорогой. В клубе ведь полно женщин.

Кажется, мои слова заставили его задуматься, ибо вскоре он попрощался со мной и ушел. Хотя сама я не была удовлетворена. Но в одном была уверена: если мои подозрения оправданны, — а у меня было полно подозрений, — я сама займусь расследованием и расскажу мистеру Джеймисону только то, что сочту нужным.

Мы вернулись в дом, и Гертруда, которая после разговора с Хэлси успокоилась, села за стол красного дерева в гостиной и стала писать письмо. Хэлси же ходил по восточному крылу дома из комнаты в комнату. То он появлялся в бильярдной, то в комнате для игры в карты, то в большой гостиной, отравляя воздух едким дымом своих сигарет. Через некоторое время я присоединилась к нему в бильярдной, и мы опять стали обсуждать детали событий, имевших место в тот день, когда нашли труп Анрольда Армстронга.

В комнате для игры в карты было довольно темно. В бильярдной, где мы находились, свет исходил только от одного бра. Мы разговаривали очень тихо, как того требовало позднее время, да и тема разговора. Когда я рассказала о фигуре человека, которую мы с Лидди увидели в пятницу вечером на крыльце через окно комнаты для игры в карты, Хэлси пошел в эту темную комнату, и мы вместе с ним встали примерно в том же месте, где в пятницу стояли с Лидди.

Окно слабо светилось серым четырехугольником, как и в ту ночь. Как раз в нескольких футах отсюда мы нашли в холле тело Арнольда Армстронга. Я немного нервничала, поэтому держалась за рукав Хэлси. Вдруг наверху, на лестнице, мы услышали тихие шаги. Вначале я не была уверена, что это действительно шаги, но, взглянув на Хэлси, поняла, что он тоже их слышит. Медленные, очень осторожные шаги приближались к нам. Хэлси попытался освободить свой рукав, но мои пальцы были как парализованные.

Мы слышали шуршание одежды, вероятно — плаща, касающегося перил. Спускавшийся таинственный незнакомец достиг конца лестницы и, увидев наши неподвижные силуэты, остановился. Хэлси оттолкнул меня и двинулся вперед.

— Кто там? — спросил он резко, направляясь к лестнице, потом что-то буркнул себе под нос — по-моему, выругался. Послышался шум падающего тела, наружная дверь захлопнулась, наступила тишина.

Кажется, я закричала. Потом зажгла свет и увидела Хэлси, бледного от ярости. Он барахтался в чем-то белом, теплом и мягком, пытаясь освободиться. На его виске я увидела свежий шрам — видимо, он ударился о нижнюю ступеньку лестницы. Выглядел Хэлси ужасно. Швырнув мне это что-то, опутавшее его, он ринулся к входной двери и исчез в темноте.

На шум прибежала Гертруда. Мы стояли и смотрели друг на друга. В руках у меня было великолепное пушистое одеяло, обшитое по краям светло-зеленым шелком. От него исходил очень приятный запах. Первой заговорила Гертруда:

— Откуда это одеяло?

— Оно… оно было у вора… — сказала я заикаясь, — Хэлси вырвал его, когда пытался поймать этого жулика. Но упал. Гертруда, это не мое одеяло. Я никогда его не видела в доме.

Она взяла одеяло у меня из рук и стала его рассматривать. Потом подошла к двери на веранду и широко ее распахнула. Примерно в сотне футов мы увидели двух человек, идущих к дому. То были Хэлси и наша экономка, миссис Уотсон.

При необычных обстоятельствах самый заурядный случай приобретает таинственную окраску. Что особенного было в том, что миссис Уотсон взяла одеяло и спустилась с ним по винтовой лестнице восточного крыла дома? Ничего. Но уже одно то, что она взяла это одеяло в одиннадцать часов вечера и спускалась крадучись, чтобы никто не услышал ее шагов, а когда мы их все же услышали, швырнула одеяло Хэлси в лицо, как он утверждал, и стремглав выбежала из дому, делало это событие значительным.