В 7153-м, то есть до 1 (11) сентября 1645 г. В 7154-м означает между 1(11) сентября 1645 и 1 (И) сентября 1646 г. Никон приезжал в Москву, скорее всего, еще при Михаиле Федоровиче и, судя по цитате, уехал из столицы должником братьев Львовых. Смысл происшедшего очевиден. Сто рублей — деньги великие, и Никон едва ли способен, не залезая в монастырскую кубышку, их наскребсти для отдачи в срок. Ему грозила кабала вплоть до холопства, а спасение сулило одно — взаимовыгодный обмен: он покинет монастырь; Львовы простят ему долг. Полагаю, Никон добровольно пошел на эту сделку, чтобы осуществить какой-то важный проект, на который денег не хватало. Однако с воцарецием Алексея Михайловича положение Львовых изменилось, и уже им понадобилась какая-то услуга со стороны Никона, за которую они аннулировали заем. Какая, легко понять, если вспомнить, что старец Боголеп уезжать с Кожеозера не хотел. Уехал другой, амбициозный ученик Елиазара, невольный «попутчик» Булатникова, с удовольствием воспользовавшийся «добротой» брата главы Посольского приказа. Похоже, в Москву они прибыли вместе, чтобы быстрее уладить дело{19}.

Эта рокировка удовлетворила всех. Львов-младший восстановил власть над Кожеозерским монастырем, продвигая на пост игумена лояльных «строителю» иноков. Львов-старший и Морозов приобрели не очень начитанного, зато энергичного, умного, самоотверженного аскета и подвижника — недостающее звено к теоретически подкованному Ванифатьеву. Недаром Никону мгновенно подыскали хорошую «работу» — архимандритство в Новоспасском монастыре, родовой усыпальнице Романовых. Но все-таки больше всего от сюрприза Боголепа Львова выиграла Россия…

* * *

В отличие от кружков Дионисия и Неронова кружок Ванифатьева создавался искусственно. Поэтому нас не должна удивлять его малочисленность — всего четыре или пять членов (Алексей Михайлович, Стефан Ванифатьев, Федор Ртищев, Никон, и, возможно, Анна Вельяминова, старшая сестра Ртищева). Историки до сих пор ищут «других лиц», в нем участвовавших. Ищут тщетно. Действительно, трудно поверить, что в Москве почти три года «ревнителями благочестия» являлись максимум пять человек. Однако знакомство с Никоном, похоже, побудило Морозова скорректировать планы и предпочесть количеству качество.

Что имеется в виду? Обнаружение первым министром страшного антагонизма между двумя концепциями нравственного перевоспитания народа. Первая опиралась на опыт прошлого, вторая — настоящего. Если Ванифатьев видел идеал в сплоченности существовавших за границей малороссийских и греческих братств, сформировавшихся вокруг монастырей, то Никон — в русском духовном единстве периода борьбы с Золотой ордой и крушения альма-матер православия — Византийской империи — в середине XV века. Позицию царского духовника игумен с Онеги сразу же встретил в штыки, прокомментировав примерно так: «Гречане-де и малые Росии потеряли веру, и крепости и добрых нравов нет у них. Покой де и честь тех прельстила, и своим де нравом работают. А постоянства в них не объявилося, и благочестия ни мала».

Впрочем, Борис Иванович, наверняка, подметил, что главное различие двух подходов заключалось не в содержании, а в форме, точнее, в обрядах. Московская Русь исторически сохранила обрядовые нормы Византии эпохи расцвета, то есть тысячелетней давности. Греки же и украинцы, угодившие под власть иностранцев и иноверцев — османов и поляков, вынужденно пошли на компромисс, изменивший внешний вид богослужений. При всем при том внутренний мир большинства православных из турецких епархий и Киевской митрополии эталону благочестивого образа жизни хорошо соответствовал. Как соответствовала ему и степень благочестивости русского человека времен Дмитрия Донского, Иоанна III Великого или народных ополчений (1611—1612). Правда, завидную силу духа народного в каждом из этих случаев порождал и взращивал не чей-то сознательный порыв, а унижения и притеснения со стороны чужеземного владычества. Политический и религиозный гнет турок и поляков, татар и опять же поляков заставляли людей на Балканах, по берегам Днепра, Волги и Москвы-реки выживать за счет постоянной взаимовыручки и стойко переносить любые лишения и беды. Но стоило гнету исчезнуть, коллективное начало быстро вытеснялось индивидуальным, размывая и ослабляя былое единение. С последним и столкнулась Россия при царе Михаиле Федоровиче.

Многие, очень многие ностальгировали по ушедшей эпохе, в том числе и Ванифатьев с Никоном, видевшие, один юношей, другой мальчишкой, энтузиазм двенадцатого года, и друзья Дионисия Зобниновского, и Иван Неронов с нижегородскими товарищами. Всем хотелось вернуться в те славные дни, и все черпали вдохновение в примерах русского происхождения, то есть в русской истории, недавней и далекой. Об образцах зарубежных помышлять не смели, помня горькие уроки Смуты. Все, кроме Ванифатьева. Проницательный протопоп Благовещенского собора, по-видимому, первым понял, что, оглядываясь назад, реанимировать народную самоотверженность во имя высокой цели не получится. Нужна серьезная мотивация из настоящего. А в настоящем имелись единственно страдания православных общин от ига турецких султанов и польской шляхты. Апелляция к их опыту или помощь им могли в какой-то мере вновь отмобилизовать россиян. Кружок Зобниновского, политикой не увлекавшийся, и Неронов, к политике неравнодушный, подобное отвергали из-за разности обрядовых норм «у нас» и «у них». Заимствования греками и малороссами католических черт воспринимались ими как капитуляция перед римским Папой, а ориентация на юго-западный пример, как наведение моста для проникновения в Святую Русь вредной, еретической западной культуры.

Морозову-прагматику взгляды Ванифатьева, наоборот, импонировали. Ведь союз с Украиной практически гарантировал победу в грядущей войне с Польшей за Смоленск. И перспективы такого альянса осенью 1645 г. уже просматривались на внешнеполитическом горизонте. Зато на горизонте внутреннем после нашумевшего чуть ли не на всю Европу русско-датского спора о методах крещения наблюдался заметный рост авторитета соратников и учеников архимандрита Дионисия — Ивана Васильевича Шевелева (Наседки), Михаила Стефановича Рогова, Симона Леонтьевича Азарьина. Под патронажем дворецкого А.М. Львова ключарь Наседка (в 1621—1622 гг. сопровождал боярина в Данию) и протопоп Рогов в звании справщиков (с осени 1638 г. или весны 1639 г.) теперь координировали деятельность Московского печатного двора. Азарьинав 1645 г. избрали келарем Троице-Сергиевой лавры. В ноябре 1646 г. справщики опубликовали важную для православных книгу приятеля-келаря «Службы и жития и о чюде-сах списания преподобных отец наших Сергия Радонежьского чюдотворца и ученика его преподобнаго отца и чюдотворца Никона», в феврале 1647 г. — первый тираж нравоучений Ефрема Сирина, спустя полгода, в августе, второй. Между тем Азарьин по просьбе Боголепа Львова взялся за сочинение жития учителя — Дионисия Зобниновского. Сам брат «посольского» министра в ту пору трудился над житием Никодима Кожеозерского (Хозьюгского).

А в марте 1647 г. вперые свет увидел печатный вариант «Лествицы» Иоанна Синайского — автобиографической истории о тридцати ступенях самоочищения души. Книгу к изданию подготовил соловецкий монах Сергий Шелонин, приехавший в столицу за три года до того с рукописью «Алфавитного патерика» — сборника житий святых. Однако патриарх Иосиф считал первоочередным распространение в народе личного опыта «Лествичника», игумена Синайского монастыря, жившего в шестом веке нашей эры. И за успешную работу щедро отблагодарил Шелонина возведением в мае 1647 г. в архимандриты костромского Ипатьевского монастыря. Судя по вышеизложенному, умеренное крыло просветителей свято-троицкой школы с 1645 г. разворачивало в стране мощную кампанию внушения народным массам высоконравственного образа жизни, избрав главным оружием Книгу биографического, житийного жанра. Чего «радикал» Иван Неронов категорически не принимал, по-прежнему, насаждая благочестие в Нижнем Новгороде проповедями да кулаками, и по-прежнему без ощутимого успеха.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: