Первое, что приходило в голову в связи с упомянутым инцидентом, – это то, что по ошибке могли выдать два совершенно одинаковых номерных знака. Был послан запрос. Разумеется, сразу же последовала куча возражений от соответствующих структур, занимающихся выдачей номерных знаков, однако факт оставался фактом, и АДАК[6] неоднократно указывал на подобные случаи путаницы, я помню одно фото в газете АДАКа, на котором изображены два разных автомобиля с одинаковыми номерными знаками. В случае Каммерера было еще интереснее: речь шла не только об одинаковых номерных знаках, но и о двух совершенно одинаковых автомобилях – та же марка, тот же тип, возможно, даже цвет, во всяком случае, если судить по черно-белой фотографии, серые оттенки выглядели совершенно одинаково – и о двух совершенно одинаковых нарушениях правил дорожного движения, а именно о проезде на красный свет.

Каммерер жил за городом, довольно далеко, даже за пределами округа Мюнхен. Выдачей талонов о прохождении технического осмотра занималось одно из ведомств ландрата округа Мюнхен. Я даже точно помню, какого именно, но это к делу отношения не имеет. На наш запрос о том, что, дескать, возможно ли, что номерной знак для машины герра Каммерера был выдан вторично другому лицу, последовал возмущенный ответ. Мол, такого не может быть. Не может быть потому, что не может быть никогда.

Если изложить все в сжатой форме: в течение всей следующей недели на беднягу Каммерера обрушился целый шквал протоколов о нарушении правил дорожного движения – тут тебе и запрещенный левый поворот, и вновь проезд на красный свет, и опасный обгон на автобане. Согласно моим указаниям все эти протоколы собирались. Иногда на указанное в них время Каммерер не мог предъявить алиби, но и без того было ясно, что в нашей округе разъезжают два авто с одинаковыми номерами. Дело, заведенное в Аугсбурге, по согласию всех заинтересованных лиц было весьма элегантно замято – судья просто-напросто положил его под сукно до лучших времен. А машина Каммерера обзавелась новым номерным знаком. На этом все и кончилось, воцарился покой. На два месяца.

Досадную историю стали уже было забывать, Каммерер пришел в себя, снова отдавшись работе и карьере, но тут вновь произошло нечто. И по той же схеме: превышение скорости, проезд на красный свет, нарушения правил парковки и так далее… Снова проклятие, если можно так выразиться, но с паузой, обусловленной новым номерным знаком. Однако на сей раз история приобретала совершенно иную окраску и соответственно иной характер. Служебный. Самый главный из прокуроров, начальник нашего ведомства, был поставлен в известность, и даже генеральный прокурор проявил определенный интерес к этой странной истории. В конце концов, Каммерер все же был прокурором, таким образом, речь могла идти о его диффамации, а тут, как выразился герр земельный прокурор, «необходимо было принимать срочные меры».

Все это понятно. Но какие?

Первой напрашивалась версия о мести, о хорошо продуманном и рассчитанном не на один день акте. Так сказать, измотать жертву, подавить ее морально. Каммерер уже во время первой волны ложных протоколов стал рыться в памяти и не только в ней, но и в многочисленных делах, поднимая протоколы допросов и судебных заседаний, пытаясь отыскать подозрительные случаи, такие, когда обвиняемый вел себя дерзко, вызывающе, возможно, даже угрожал ему либо упорно отказывался признать свою вину, считая себя невиновным и незаслуженно осужденным.

Вы спросите: всего лишь считая себя невиновным и незаслуженно осужденным? А не будучи уверенным в собственной невиновности?! Ах да, во времена моей юридической деятельности я с пеной у рта старался доказать, что невиновного никогда не осудят напрасно. Но даже тогда я вынужден был признавать, что и судьи, и прокуроры – тоже люди, а человеку свойственно ошибаться. Одно я могу заявить во славу правосудия, поскольку все-таки имею о нем кое-какое представление, посему могу делать определенные выводы: не помню случая, чтобы судебные органы осудили бы кого-нибудь просто так, с бухты-барахты, зная наперед о его невиновности, иными словами, намеренно совершили бы судебную ошибку. Ну а если прокурор или, скажем, судья вдруг стали бы выдвигать на первый план свои представления о вине или невиновности того или иного обвиняемого? Я рассказывал вам об одном подобном случае. Если такое и могло быть и если такое и было, то ведь предусмотрены некие механизмы, могущие воспрепятствовать этому. Не сочтите за цинизм – для любого прокурора куда легче прекратить производство уголовного дела подозреваемого, если он не уверен до конца, что того можно изобличить. Распоряжение прокуратуры о прекращении производства по делу нередко укладывается в два предложения, а предъявление обвинения, в особенности если речь идет о непростых случаях, занимает по два десятка страниц. Их, знаете, не очень-то высосешь из пальца.

И еще одно. Вообще-то мне, как юристу, высказывать подобные мысли не к лицу, но поскольку я юрист на пенсии, все-таки выскажу: даже если кто-нибудь обвинен ошибочно, он тем не менее вполне мог совершить нечто, достойное наказания, но не попался. Ах, я уже говорил об этом? Разве?…

Итак, вернемся к нашему Каммереру. С началом новой серии ложных обвинений он вновь перелопатил и свою память, и старые дела и сумел-таки выудить из них три случая, когда речь могла идти о кампании мести со стороны осужденного. Два случая отпали сразу автоматически. По ним Каммерер требовал применения самых строгих мер наказания, но оба осужденных в настоящий момент находились в тюрьме. И хотя нередко удивляешься тому, как находящиеся в местах заключения лица умудряются воздействовать на события за пределами тюремных стен и какие для этого существуют способы, не считая даже обычных записок, однако подобное применительно к случаю Каммерера представлялось нереальным, тем более что речь шла уже о двух попытках… Один из осужденных Каммерером скончался, другой выехал за пределы страны и так далее; единственным оставался некий сутенер с отчетливо выраженными склонностями к насильственным действиям, который на последнем судебном заседании, вскоре после объявления приговора, «выкатил пожелтевшие глаза и налился кровью от гнева», как рассказывал Каммерер, а затем прорычал, что, мол, и судью, и прокурора, и даже секретаря суда «превратит во фрикадельки», как только выйдет на свободу. К этому времени сутенер, отсидев свое, вышел на свободу. Вопреки известной поговорке, что «пес, который громко лает, не кусает», кстати, применимой к кому угодно, только не к собакам, упомянутый сутенер находился некоторое время под негласным наблюдением полиции. Однако против всех ожиданий объект наблюдения являл собой яркий пример ресоциализации – бывший сутенер устроился куда-то финансовым маклером, если, конечно, подобное занятие можно считать приобщением к общественно полезной деятельности. Во всяком случае, он приложил усилия к тому, чтобы стать нормальным членом общества, и за ним не водилось ничего такого, что указывало на то, что именно финансовый маклер (экс-сутенер) был зайцем, преследовавшим охотника.

Время шло, в нашем учреждении все понемногу привыкли к напастям, свалившимся на голову Каммерера, и к тому, что пострадавший все чаще и чаще взывал к участию. Сам-то Каммерер привыкать к новым обстоятельствам не собирался, куда там! В особенности с началом новой волны мистификаций, когда на его машине красовался уже другой номерной знак. Эта вторая волна повергла беднягу в такую депрессию, что я стал всерьез опасаться за его психическое здоровье. Но вскоре произошло нечто, заставившее сказать «Шутки в сторону» не только меня, но даже и генерального прокурора. На одной из загородных дорог где-то в районе Дайнинга, как раз на том отрезке, что проходит через лес, в сумерках или даже вовсе в темное время суток – это было в начале октября – автомобилем был сбит ехавший на велосипеде пожилой человек, вскоре скончавшийся в больнице от полученных травм.