В то же самое время в Козницах пробудился ото сна святой Проповедник, чтобы, как обычно, сотворить полуночную молитву. Он помазал пеплом свой святой лоб и уселся на пороге комнаты прямо на пол.

Но в чем дело? Слова так и вязнут на устах. Недоброе это знамение. Пока стоял на Сионе наш Храм и на алтаре пылал вечный огонь, каждый, кто приносил Господу жертву, мог убедиться, снискала ли его жертва Божию милость или нет. Ежели это был человек праведный, в пламени алтаря являлся ему огненный образ королевского льва, который спускался прямо с Небес и пожирал жертву; но безбожнику в языках пламени являлся образ нечистой собаки. Ныне, когда Храм наш разрушен, у нас уже нет вечного огня на алтаре, а жертвой пылающей стала лишь наша молитва. Но мы все равно знаем, милостиво она принята или нет. Если принята, она вырывается из уст наших так легко и быстро, словно брызжет из наших сердец. Но если наша жертва отвергнута, тогда мы запинаемся, останавливаемся, слова застревают в горле. И понял святой Козницкий, что в эту ночь слезы его нежеланны. Бывало, все сферы помогали ему плакать. Небеса жаждали его святых слез, как поле под паром жаждет весеннего дождя. Ибо в тот день, когда наш Храм Иерусалимский был сожжен, говорит Талмуд, закрылись все врата небесные и уже больше не открылись. Лишь одни Врата слёз не закрывались никогда. Но нынче о нем, о рабби Исрульке Козницком, пожалуй, на Небе даже не вспомнили и плачем его пренебрегли. Конечно, его святой дух мигом распознал причину этого. Сейчас в Небе было не до его плача. В это время острые шуточки святого рабби Нафтули из Ропшиц в том лесном уединении сотрясали все потусторонние миры. Радостью и весельем они наполнили даже самые таинственные покои Господни…

Реб Нафтули — средоточие не только многих забавных историй. Он был, как вы сами изволили заметить, человеком необыкновенным. Нет, не то чтобы он был эдаким еврейским Тилем Уленшпигелем, каким был, например, шут Гершеле Острополер. Реб Нафтули был святым. Он больше жил на Небе, чем на земле. Но пока пребывал на земле, кислой рожи не строил и своим горестным видом жизнь людям не отравлял. Как и каждый истинный святой, реб Нафтули хотел, чтобы мы всегда были веселы и беспечальны.

Хотя и то правда, что с того дня, когда преступная рука Титова сожгла нашу иерусалимскую святыню и римляне, рассеяв нас среди народов, обрекли на горькое гулес (изгнание), наши страдания растут час от часу, как и предрекал нам Моисей. «Ведь и Небо уже не так сине и любовь уже не так сладка, как бывало, когда стояла наша святыня на Сионе», — говорит Талмуд. Однако с того дня, когда сожжен был наш Иерусалим, возводится Иерусалим новый. Возводят его на Небе ангелы Господни, возводят его из наших самых чистых молитв, из похвальных деяний и высоких мыслей, которые посещают нас за изучением Закона. Они усердно возводят его днем и ночью. Ангелы работают, как пчелки. А когда закончат работу, они снесут свое творение вниз на своих огненных крыльях и поставят его на горе Сионской. Придет Мессия, и Господь Бог воссядет на Свой славный престол и станет вершить суд над народами.

Мы, хасиды, не должны волноваться. Приговор нам не может быть плохим. Тогда зачем печалиться? В самом деле, нет причин для уныния.

Святой рабби Нафтули однажды снова взошел на Небо. И увидел он там ангелочка, несущего чудесные сосуды чистого золота.

«Откуда у тебя эти сосуды и куда ты с ними так торопишься?» — спросил его реб Нафтули. «Это сосуды жертвенные, — ответил посланник Божий. — Родились они из молитв уст твоих и из слез очей твоих, и несу я их в новый храм».

У святого рабби Нафтули был сынок, у которого была голова на плечах, только он больше любил играть, чем учиться. Реб Нафтули его уговаривал: «Знаешь ли ты, что святой Бааль-Шем посоветовал человеку брать пример с Искусителя? Так же, как Искуситель никогда не ленится и без устали исполняет миссию, которую Создатель возложил на него, то есть постоянно вводить во грех человека, так и человек должен непрестанно исполнять свое назначение, то есть всякий час служить Создателю и учиться делать добро». — «Все правильно, — отрезал сынок. — Только Искусителю это дается легко. Ему ничего не стоит без устали исполнять волю Создателя, потому как он, Искуситель, не имеет внутри себя никакого другого искусителя. Тогда как внутри меня сидит Искуситель».

В другой раз реб Нафтули сказал сынку: «Дам тебе дукат, если скажешь мне, где есть Бог». — «Папенька, — сказал мальчик, — я дам тебе тысячу дукатов, если ты мне скажешь, где нет Бога…»

Реб Нафтули любил остроумных людей, но слишком дотошных особо не жаловал. Вот история, как проучил он одного такого дотошного.

Один паренек не уставал выпытывать, почему реб Нафтули всегда носит штаны из белого полотна.

«Это я не могу тебе открыть, — сказал святой. — Это тайна».

Любопытный, услышав слово «тайна», стал еще пытливее и еще больше стал приставать к святому.

«Свою тайну я могу доверить лишь тому человеку, который до этого шесть дней будет соблюдать пост».

Паренька так разбирало любопытство, что он и правда постился шесть дней. А потом снова пришел.

«Ну, теперь я открою тебе тайну, но обещай никому о ней не рассказывать, пока я жить буду».

Паренек дал клятву.

Реб Нафтули повел его в комнату, из этой комнаты во вторую, а из второй в третью. Потом вернулся — проверить, все ли двери закрыты как следует, чтобы его тайну никакой незваный гость не подслушал. Парень сидел как на иголках.

Реб Нафтули принял серьезный вид и, наклонившись к уху дотошного паренька, зашептал: «Видишь ли, белые полотняные штаны я потому ношу, что они самые дешевые…» — «И это все?! — воскликнул обманутый любопытный. — И ради этого я постился шесть дней? К чему такой секрет из этого делать?!» Святой рабби Нафтули озорно улыбнулся: «Скажу тебе — почему. Если люди прознают про это, они станут шить себе такие же штаны, и они враз подорожают. Уж тогда мне не достать их так дешево. Но не забудь о своем обещании: ни звука про это никому, пока я жить буду!»

Эти два рассказа — о том, где есть Бог и где нет Бога, и о наказанном любопытстве, — возможно, покажутся вам в какой-то мере знакомыми. Возможно, что кто-то из вас спросит, как они могли забрести в Ропшицы откуда-то из Ренессанса или даже из Античности. Но по сути, в этом нет ничего удивительного. Если могут переселяться души, почему не могут переселяться рассказы?

Один хасид пожаловался реб Нафтули, что всю жизнь, с утра до вечера, надрывается в поте лица, а никакой радости от этого не получает. И еще спросил он святого: обретет ли он хотя бы после смерти блаженство?

«Дурачок, — ответил ему реб Нафтули, — если тебе не дано радоваться на этом свете, несмотря на все твои старания, как можешь ты надеяться, что достигнешь блаженства в мире будущем, раз не прилагаешь к тому никаких усилий?»

Провидец Люблинский когда-то сказал, что Бог не требует от нас никакого особого разумения, но хочет, чтобы мы служили Ему простотой сердца. Ибо сказано: «Будь простым перед Господом, Богом своим!»

«Воистину так, — сказал на это святой рабби Нафтули. — Только для того, чтобы мы были простыми перед Господом, — именно для этого и требуется большое разумение».

О русском, венгерском и немецком языках святой рабби Нафтули отзывался не очень лестно.

«Русский олицетворяет рецихе, или насилие. Венгерский — ныйеф, или чувственность, а немецкий и того хуже — апикорсес, или безверие». И то правда, говорил он, что немецкий похож на идиш, как обезьяна похожа на человека. Да ведь и ложь часто похожа на правду так, что их почти нельзя различить. А затем он задает вам вопрос: «Разве мы, хасиды, виноваты в том, что они, то есть йекес, или немцы, взяли у нас наш прекрасный идиш и сделали из него свой дач, или немецкий?!