– Почем я знаю? Смотри сюда, я покажу тебе прикол.

Я вырвал из каталога фигурку и отрезал ей голову. Она соскользнула со стола, а Софи захихикала.

– Что ты делаешь?

Это был мужчина в костюме цветов осени. Я быстренько его вырезал.

– Гляди, если на плечах оставить полоски, их можно будет потом загнуть, надев этот костюм на другую фигурку. Так ты сможешь наряжать их в разные наряды.

– Но это же женщина, и они не носят галстуков.

– Кто тебе это сказал? А каменщика ты можешь обрядить в ночную рубашку.

– Эту прозрачную? Но тогда будет виден бюстгальтер.

– Подумаешь!

Она громко засмеялась, и у нее появился маленький двойной подбородок, зато она не выглядела больше такой бледной, как обычно. Я взглянул на настенные часы.

– Уже два. Черт! Она уже давно должна быть дома.

– Может, она нам чего покупает? Да иди уж!

– Ты молодец. А вот, как что можно приготовить, не знаешь. Может, пойдешь со мной? Я сейчас сварганю нам пару бутербродиков на дорожку, и мы могли бы…

Она помотала головой.

– В вашем клубе так воняет. Я не хочу туда. А Толстый вообще дубина, все время толкается.

– Ну, только не тогда, когда я рядом. Мне нужно покормить животных, понимаешь? Сегодня моя очередь. Они проголодались так же, как и ты.

Она перекладывала на столе вырезанную из каталога мебель: овальные столики, кресла, радиолу.

– Я еще больше проголодалась. Сваришь мне толстых макарон? Их можно есть с сахаром.

– Я ведь тебе уже сказал, мне запрещено разжигать плиту! А вот перед нашим клубом есть место для костра. Возьмем с собой пару картошек и поджарим их там, как в прошлом году в лагере, помнишь?

– Правда? – Она подняла глаза. Рыжие кудри надо лбом были схвачены заколкой – три пластиковые смородинки. Она опять замотала головой и сморщила физиономию. – Юлиан, а почему мы никуда не уезжаем? У меня вон в классе все разъехались.

Я чувствовал, что она сейчас разревется.

– Не верю. Они так говорят, чтобы похвастаться. И среди моих одноклассников тоже никто не уехал. Они сейчас все там, в нашем клубе.

– Врешь! Там только Толстый и дебильные Марондесы. Они засунули мне в трусы морковку.

– Чего? Ну, это же ради прикола.

– Совсем нет. Было очень противно. Морковка была в земле, и там ползало какое-то насекомое!

На вырезанные фигурки закапали первые слезы.

– Я хочу на каникулы! У меня есть солнечные очки, купальник, и папа подарил мне красный чемоданчик. Почему мы никуда не едем?

– Ну, хватит уже… – Я еще раз взглянул на часы. – Ты проголодалась. Хватит реветь. А куда ты хочешь поехать?

Но она заплакала еще сильнее, откинулась на подушку и прикрыла глаза рукой.

– Не знаю. Где есть лошади и озеро, чтоб купаться.

– Тогда, может, поехать на Баггерзее?

– Нет! Там битое стекло.

– Точно, я и забыл. Ну, хватит реветь, пожалуйста. Для плача нет причин. Давай, вытри слезы. Может, мама отправит нас отдыхать на окраину города.

Софи засопела.

– С чего это вдруг? – Она вытащила из-под подушки одного из своих плюшевых медвежонков, маленького и взъерошенного, по имени Мук. – Мы и так живем на окраине!

– Знаю. Но есть ведь и другие места, где бассейны, пони, бег в мешках и много чего еще. Можно и туда поехать. Спеть тебе из «Комиссара Мэгре?»

Ей нравилось, когда я по-своему пел главную мелодию телесериала, подражая французскому. Я умел здорово гнусавить. Но сейчас она не прореагировала, даже головой не кивнула. Похоже было, что она прислушивается. С подбородка капнула слеза.

Я тоже услышал входную дверь, звук поворота ключа, а потом шаги матери по лестнице, гораздо медленнее, чем обычно, и быстро смел обрезки со стола, собрал их с дивана, часть, правда, проскользнула между пальцев.

Лапой плюшевого мишки Софи вытерла слезы, а наша мать, открыв дверь, заглянула в комнату. Вид у нее был усталый. Она сняла туфли, оставив их тут же. На руке небольшой пластырь.

– Ну, как вы тут? Чего-нибудь поели?

Не дожидаясь ответа, она прошла на кухню. Чиркнула спичкой, и вскоре заклубился дым, а моя сестра была уже тут как тут.

– Я хочу картофельное пюре с конфитюром. И сливки с клубникой, но хорошо взбитые. Слушай, Юлиан сказал, что мы можем поехать в зону отдыха на окраине. Это так?

Перебросив пиджак через руку, мать прошла в комнату. Ее нейлоновые чулки оставляли на линолеуме влажные следы. Она завела руки назад, расстегнула молнию и одним движением бедер спустила серую юбку.

– Почему ребенок плакал?

Она посмотрела на меня. С обрезками бумаги в руках, я передернул плечами, сглотнул слюну, а мать, шагнув на ковер, протянула руку в мою сторону. Я отдал ей бумажные клочки. На чулке отстегнулась одна резинка.

– У тебя что, уши заложило? Я спрашиваю, почему Софи плакала?

На свету у нее были голубые, темно-голубые глаза, но в затененной комнате они казались такими же черными, как у плюшевого мишки.

Сестра ковыряла в носу.

– Нет, мама, ничего такого не было. Он меня не обижал. Правда. Я только очень хотела есть. А папа когда придет?

Продовольственный магазин находился в противоположной части поселка, и мне пришлось идти через всю Флёц-Фреештрассе, а потом по Флёц-Рёттгерс и Герцогштрассе. Дорога казалась бесконечной еще и потому, что все дома вдоль улицы выглядели одинаково. Перед каждым узкий палисадник, две кирпичные ступеньки, ведущие к выкрашенной зеленой краской входной двери, первый этаж, оштукатуренный белым, второй – серым, и каждый домик несколько смещен по отношению к соседнему. Так что Флёц-Фреештрассе только казалась прямой, а стоило обернуться, как из-за ступенчатых фронтонов домов она становилась похожей на растянутый аккордеон.

В единственном здании с плоской крышей находился магазин фирмы Spar. О его темную шершавую штукатурку можно было растереть кусочки пенопласта в мельчайшую крошку. В винном отделе я сдал пустые бутылки на двадцать пять пфеннигов и купил репчатого лука. «Требуется подсобная рабочая сила» гласило объявление рядом с весами. «Заявки принимаются только в письменном виде!»

На прилавке были разложены на пробу маленькие кусочки сыра «Гауда». Парочку я съел, а один сунул в карман. Но, пока я шел к кассе, я прочел на пакете с луком, что он стоит тридцать два пфеннига. Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Продавщица, полировавшая тряпочкой яблоки, глядела на потолок, там недавно повесили круглые выпуклые зеркала. На запястье у нее позвякивали серебряные браслеты.

– Извините, мне нужно купить лука на двадцать пять пфеннигов.

Она наморщила лоб.

– В чем дело? А я что, лимонов тебе наложила?

Я ухмыльнулся и показал ей цену на пакете.

– Ну и? Может, мне его еще и почистить?

– Да нет. – Я протянул ей квитанцию возврата денег за сданные бутылки. – У меня только двадцать пять пфеннигов.

Она втянула уголки рта глубоко в щеки. Потом вытащила довольно большую луковицу, взвесила еще раз и написала на пакете новую цену. Восемнадцать пфеннигов.

– Так. А теперь проваливай. У меня полно дел.

Под серебряными браслетами виднелась натертая докрасна кожа. Она опять уставилась в потолок. Я поблагодарил ее и повернул за холодильник, в проход с консервами, макаронами и печеньем. Перед полкой со сладостями стояли оба Марондеса. Старший, Карл, все лицо в прыщах, оскалился мне навстречу и кивком головы показал на своего брата. Франц раскрыл коробку дорогих шоколадных конфет с начинкой и одну за другой засовывал их себе в рот. Сквозь щеку была видна их форма, а когда он глотал, раздавался такой звук, будто его сейчас вырвет. Тем не менее он продолжал набивать рот, пока коробка не опустела. Его брат тоже полез к полке и протянул мне целую пригоршню шоколадных батончиков Milky Way.

Я замотал головой. Большим пальцем я показал назад, на овощи, и хотел было протиснуться между братьями. Но проход был узкий, Карл засунул батончики мне за пазуху и развернулся в противоположном направлении. Я выпучил глаза и беззвучно обругал его. Мускулы на лице напряглись. Но он только пожал плечами и сделал такое движение головой, которое было мне знакомо по детективным фильмам. Мол, сматывайся.