Ежесекундно рискуя быть облитыми помоями или ещё чем похуже такими же вот венцами творения, путники буквально протискивались меж нависающими со всех сторон осклизлыми стенами и заборами, проваливаясь местами по колено в зловонную жижу. Концентрация дерьма на единицу площади просто зашкаливала! Гм… Близкой и понятной видится нам грустная история злосчастного переулка, бывшего в стародавности Забойным, потом потихоньку эволюционирующего в Смердиловку, а со временем как-то само собою, из-за облюбовавших его несметных полчищ бродячих собак, сволакивающихся со всей округи поживиться хорошо выдержанными мясными деликатесами, ставшего Пёсьей Промежностью. Каковое неприличное, но весьма, должно отметить, подходящее название к нему до настоящего времени и прилипло.
Давным-давно уже окрест не встречались ни кошки, ни крысы, ни даже ма-а-ахонькие мышонки, ибо собаки свирепствовали по-страшному! Вся территория жёстко контролировалась клыкастой облезлой братвой, и горе несчастному пьянчужке, по недоразумению заплутавшему в здешних краях с перепою. Редко кому удавалось вернуться без серьезных потерь, да и вообще удавалось… Иногда, потехи ради, сюда свозили искалеченных, обречённых на смерть узников. Раскрасневшаяся, взгорячённая несвежим элем и свежей кровью заживо разрываемых на куски, надрывно визжащих человечьих тел, толпа тогда с радостным плотским гиканьем облепляла окрестные заборы. Развлекуха! Хе-хе!
Вот и сейчас утробное рычание, злобное подлое потявкивание доносились из-за каждого столба, чахлого куста, из каждого тёмного тупичка, закутка. Десятки, сотни горящих недобрым огнём глаз провожали нежданных гостей. То тут, то там метались клацающие зубами тени, готовые напасть в любую секунду. Но не нападали. Троон с сотоварищами не боялись собак, боялись, скорее, собаки. Псин отпугивал запах несущего смерть, безжалостно агрессивного металла. Это ведь, согласитесь, ни в коей мере не честный поединок клыков и когтей и не беспомощный связанный кусок рыдающей от страха и боли плоти! Металл безоглядно убивает всё, к чему прикоснётся. Он не знает ни пощады, ни милости! Юрий, разумеется, этой местной специфики взаимоотношений четвероногого и двуногого зверья не разумел, оттого внизу живота у него противно захолодало…
— Держать строй! Не отставать, курзоны гнойные гааш! — наконец-то обернувшись, зычно рявкнул Троон. — Рубить в куски всяку сучью тварь! Мать ваша — кар-р-роста!
Бывало, после очередной эпидемии, унёсшей жизни доброй трети, а то, кстати, и поболее, благословенных жителей Карсты, городские власти озабочивались тамошней нездоровой санитарно-эпидемиологической обстановкой, и тогда каторжники, сжигая лёгкие тяжёлыми миазмами, захлёбываясь собственной рвотой, вручную разгребали, вычищали дочиста эту самую адскую Промежность, но, увы, ненадолго… Проходил месяц, другой, напасти отступали, город обновлялся, оживал, жизнь обретала привычное русло, новые люди, новые чаяния, страхи притуплялись, и всё возвращалось на круги свои. Включая грязь непролазную. Удивительная беспечность! Когда-нибудь именно она погубит человечество. Не грязь, разумеется, други мои, беспечность! А может, и грязь, кто знает…
«…Что потом? …Потом, видимо, подадут черепаховый суп, и я, так полагаю, планируюсь в роли бульонки-Тортилы. Не пойдёт! — дурацкие мысли не по теме лезли в голову. — Э-э-эх! Жаль новые шузы, провоняют напрочь! Нипочём не отмыть ведь потом, не отдраить! Хвала Вааглу, портянки не промокли вроде пока, сухие… Хорошая пропитка, надо бы спросить в отделе техобеспечения пару тюбиков. И в Завидово пригодится, за грибами, за ягодой, на рыбалку… Какого лешего нас сюда понесло?»
Однако маршрут был выбран мастером Трооном не случайно. Таким образом конвой миновал большинство питейных заведений, избежав тем самым массы ненужных соблазнов, и, что гораздо важнее, время в пути сократилось минут на пятнадцать — двадцать, не менее. В условиях же ветреного промозглого ненастья, согласитесь, каждая тёплая сухая минутка на вес золота. Да ещё ночью, в добрый праздник, когда все вокруг веселятся и бражничают. Тем более что зимой здесь не сильно-то и воняет.
«…Если сейчас же втихую успеть подрезать верёвки, как вариант есть маза сигануть во-о-он за ту большущую кучу мусора и мигом отползти во двор. Там воротина приоткрыта. Вываляюсь в грязи, конечно, как свинья в баларужине, зато единственный реальный шанс избежать арбалетной стрелы. Наверняка с той стороны засов какой-нибудь имеется. Здесь без засовов не живут. Не выжить попросту. Или подпереть есть чем… Совершенно определённо сразу вся троица за мной не ломанётся. Ишь разожрали хари, колбасники, поперёк себя шире, бубёныть! Так что одновременно втроём в одну калитку нипочём не пролезть. Придётся ребятишкам, значит, того… этого… поодиночке, выходит, протискиваться… Хм! Тут-то я им козью рожу и устрою! Легко! — маразм крепчал, пленник умоблудствовал. — Потом освежую, в чан с мясом, и дело шито-крыто! В фарш для пельменей человечинки, наверное, тоже неплохо добавлять… Собачек можно подкормить… Вон их сколько тут, бедняжек бездомных! Того и гляди куснёт гадина какая-нибудь! …Фу! Мерзость! И чего только я этим добьюсь? Да ничего хорошего! — мозг потихоньку отработал в нужном направлении. — Пять трупов! К утру за мою буйну голову вывесят такой ценничек нехилый — родные вши наперегонки стучать побегут! Даже если в результате невероятных усилий удастся выбраться за стену, сколько ещё протяну? День? Два? Всё равно наверняка поймают и непременно жесточайше выпотрошат… Оно мне надо? Больно ведь! …Старину Роланда опять же до кучи подставлю. Вместе, между прочим, с семьёй. А за оборудованием кто присматривать будет, обеспечивать, так сказать, его бесперебойное психофункционирование? …Дед Пихто? …Нетушки! Пусть будет по-роландовски. Германец велел — в тюрьму, значит, в тюрьму!»
Приняв во внимание сии разумные доводы, Маршал как-то сразу успокоился и, перестав мандражировать, смиренно поплёлся навстречу утренней заре вкупе с собственной судьбою. Внезапно впереди идущий остановился, верёвка провисла и напирающие сзади конвоиры, зазевавшись, по инерции затолкали Маршала прямиком в спину командира.
«До чего ж вонюч, подлец! — Юра брезгливо поморщился. — В носу свербит!»
«Стоять! Назад! — в голосе Троона послышалась странная, едва уловимая дрожь. — Прочь с дороги, мерзкие твари!»
Сей же момент раздался до того ужасающий, леденящий душу вой, что никаких более команд конвою, уж поверьте, не занадобилось! Оттормозились будьте-нате, встали, точно столбы вкопанные! Это вам не просто там какое-то жалкое щенячье подвывание! Его Величество Вой, величавый и всепоглощающий, прозвучал столь грозно и сильно в своей наводящей неуемный страх, животной красоте, что, честно признаюсь, у всех, включая нашего безбашенного конфедерата, поджилки затряслись! Народ тут же инстинктивно сдал назад. Поводок, ясное дело, натянулся.
«Отставить раком пятиться! Гааш вашу мать!!! — мечище уже соскочил с плеча и угрожающе маячил в руках стражника. — Стоять! Пленника в каре! Сомкнуть ряды! Держать строй!»
Внезапно вкруг опустилась удивительная тишина. Не было слышно ни лая, ни рычания снующих поодаль шавок, ни завывания злющего ветра, продолжающего втихомолку теперь неистово крутить снежные вихри, ни громогласных призывов Троона к оружию, словно в любимой детской сказке: разевает щука рот, а не слышно, что поёт. Юрию вдруг припомнилось Завидово зимой, когда на его родной водно-моторной базе оставалось совсем мало народу. Никто по ночам не горлопанил, дурацкими трёхсотсильными движками под окнами не рычал, загулявших жён, выпивох-мужей, разбосяковавшихся обкуренных детишек на всю округу отборным матом не разыскивал. Оставались лишь на голубом глазу вороватое начальство, пенсионеры-старожилы, вполне заслуженно ищущие в белой тишине уединения и покоя, да чуток сибаритствующих люмпенов, понурых, усугубляющих застарелую подагру халявной горькой, в пьяных больных соплях затем обиженно дующихся на весь белый свет, прикрывая собственную полнейшую несостоятельность мифическими плаксивыми историйками о фатальной несправедливости судьбы-злодейки. Все — тихушники по определению, а посему общее состояние зимнего спокойствия ими почти не нарушалось. Порою же становилось так тихо… Тихо-тихо… Что слышно было, как падает снег… И в этом наступившем чудесном безмолвии отчётливо прозвучал едва-едва слышный, мягкий голос, почти шёпот: