Мужик понятливо кивнул. Мишка обернулся к Свете:

- Сейчас маленькому больно?

- Что? …Не знаю,… - растерялась та.

- А какого ты тогда тупишь? Быстро собирайся и - к врачам! Ему там, может быть, плохо, а ты здесь по телефону треплешься!? Выбрала время! Давай документы, - и стал принимать бумаги из ее рук: - Медицинский полис – раз, паспорт – два, обменная карта….

Когда бумаги уложили в папку, Света взялась за какую-то сумку:

- Вот – одеяльце и шапочка, чтоб забирать из роддома. А пинетки я не довязала. Может быть, Лиля довяжет? …Нет, не успеет. …Может быть, Вера? Олег, отнеси Вере на работу пинеточки….

- Не трогай Олега, - спокойно, но веско сказал Миша. – Бери документы и выходи. В скорой поеду я.

Олег, стараясь выбросить из памяти драматичный давний случай с родами Жанки, попытался вмешаться:

- Нет, я поеду.

Но Самсонову сейчас лучше было не перечить.

- Ты пинеточки довязывать умеешь? Нет? Тогда бери одеяльце и вали в нашу машину. Поедешь за скорой. Свет, всё забрала? Где ключ от квартиры?... Пошли!

Из скорой Свету выносили на носилках. Мишка и подъехавший через пару минут Олег больше часа толкались в приёмном покое, но добились только телефонного номера справочной и гневного окрика санитаров, везущих на каталке стонущую бабушку. Мишка повернулся к другу:

- Здесь ничего не узнаем. Едем домой. Оттуда звонить будем в «справку».

На следующее утро в цеховой курилке народ лениво перебрехивался перед сменой, когда дверь распахнулась, и ликующий Самсонов выпалил с порога:

- Мужики, поздравьте! У нас сын родился!

- У кого - «у нас»? – ядовито сощурился Андреич.

- У нас с Олегом. Звать – Юрка. Вес – три девятьсот, рост пятьдесят два сантиметра.

- Богатырь! – оценил Арни.

- Гыыы,… а кто рожал? – прыснул Лёха. – Ты ж на работе вчера был. …Неужто Олег?

Мишка обернулся:

- Нет, знаешь, у нас с ним не вышло. Пришлось бабу искать.

- И где нашли?

- У Лёльки на таможне. Взрослая. Бездетная. И всё будет по документам: «Юрий Олегович», и Олег – по паспорту папа! – Мишкин голос радостно звенел. - Мы в пятницу проставляемся в стекляшке, приглашаем всех-всех! – он покосился на Андреича и Севку: - Даже тех, для кого я – «пидорас».

Андреич, которому провалиться от стыда хотелось за свои некрасивые подозрения, первым протянул Мишке руку:

- Поздравляю! Тебя и Олега! И – маму. Как ее зовут-то?

- Света. …Спасибо! – Мишка благодарно пожал руку мастера.

- Пиши на матпомощь «по семейным обстоятельствам». Цех денег даст.

Но Нечаев фыркнул:

- Что он напишет? «Мой любовник нагулял ребенка»? Я таких заявлений тебе пачку принесу!

- Вам что дарить? – Андреич неожиданно для себя был рад такому повороту, и ему хотелось искупить свою недавнюю неприязнь к Мишке. – Вы всё купили-то?

- А что там надо? – Самсонов вскинул честные, наивные глаза. – Есть одеяльце, шапочка и какие-то пинетки….

Семейные мужики, кто знал не понаслышке, что ребенка в детский сад собрать - разоришься, а в школу – стОит вообще как вертолет, хором загоготали.

- Одеяльце! – от смеха утирал слезу Андреич. – Ребенок-то родился голым. В одной шапочке домой понесете? Список вещей на выписку из роддома - тридцать пунктов. У молодой мамаши здесь родня-то есть? Нет? В Молдавии? Ну, вы, блин, встретите ребенка! Я вам свою Татьяну Санну в помощь отряжу, поедете в выходной по магазинам. Блин, папаши!

Когда Мишка убежал делиться своим счастьем в техотдел, Нечаев прошипел ему вслед:

- Любовник - гуляет, а этот дебил – рад! Ребенку-то алименты до восемнадцати лет положены. Самсонову рыдать бы в уголке, а он едва не пляшет. Ебанат!

Рано оставшийся без родителей и выросший на руках чужих людей Андреич, презрительно скривился:

- Дерьмо ты, Сева, а не человек. Плевка на тебя жаль!

- Ну и целуйтесь с пидорасами! – зло огрызнулся Нечаев.

Примечания. 

* Витославицы – музей русского деревянного зодчества на окраине Новгорода Великого. На территории музея проходят фестивали и народные праздничные гуляния. 

* Чучело Масленицы по старорусской традиции сжигают в последний день Масляной недели, Прощеное воскресенье. 

- Идет коза рогатая за малыми ребятами, кто молока не ест - не пьет, того коза забодает-забодает-забодает!...

Выписывая ложкой пируэты, Миша поднес кашу к измазанной лукавой мордочке. Малыш завороженно следил за движением его руки, но как только ложка приблизилась ко рту, плотно стиснул губы.

- Кто такой хитрец у нас? – улыбался Миша. – Кто кашу не ест? Кого коза забодает?

Юрка увернулся от ложки и заливисто засмеялся.

- Не играй едой! – с усталым укором проговорил Олег. – Докармливай, ему пора спать.

- Мы наелись, а спать - не хотим! - Мишка вытер слюнявчиком пухлые Юркины щечки.

- К Светиному приходу надо закачать. Она сказала: еще раз нарушим режим, она его больше не даст.

- Она – психованная дура! – огрызнулся Мишка. – Думает, ребенка не даст, а мы всё равно будем ей еду таскать три раза в неделю? В магазин соберется – позвонит как миленькая: «можете на два часа забрать!» - он передразнил Светины интонации.

Озадаченно слушая спор взрослых, малыш плаксиво скривил губки, открывая взгляду четыре белых, ровных, еще совсем-совсем новых зуба.

- Не хнычь! – Мишка мягко прижался щекой к льняным кудряшкам на пока лысоватом затылке и, подождав, пока Олег перельет молоко из ковшика в бутылку, встал с малышом на руках: - Пойдем укачиваться. Раз сумасшедшая мамаша сказала «спать», будем спать! – а в дверях обернулся и, словно вскользь, бросил Олегу: - Посуду не мой без перчаток! Сколько раз сказано?!

Олег хмыкнул, но беспрекословно вытянул из шкафа резиновые перчатки: оберегая его руки, Мишка мог и настоящий скандал закатить! А в комнате, чувствуется, спать никто не собирался: Миша что-то весело, ритмично и совсем не в колыбельном тоне говорил, и малыш смеялся и гулил ему вослед.

- Был один шалопай дома, стало – два! – улыбаясь, проворчал Олег и подставил под кран кастрюльку и ковшик.

Случается, что благородство человеку труднее прощают, чем подлость. Поняла ли Светлана, что именно Мише обязана, что Олег с ней не порвал, или верила, что если б не Мишка, у нее была бы настоящая семья, но повела она себя очень некрасиво.

Матерью она была «сумасшедшей». Каждый плач, каждое диатезное пятнышко так трудно доставшегося ей малыша доводили ее до истерики. Она по три раза в неделю вызывала на дом детского врача. Ночами звонила в скорую. Когда сестра Лиля, прогостив три недели, укатила в Кишинев, Света начала донимать своими страхами и опасениями Олега. Он терпеливо возил их по поликлиникам, покупал дорогие лекарства и подолгу укачивал ребенка, пытаясь поддержать дурацкий, жестко насаждаемый Светой режим. И каждый раз, когда он уходил, задерганный ее причитаниями и обессиленный давящей атмосферой ее квартиры, Света тут же набирала Мишкин мобильный.

- Олег был у нас! – торжествующе выпаливала она. – Ему нужна семья: жена и ребенок! Ему нужны женское внимание, вкусная еда, глаженые рубашки. Он так сейчас не хотел с нами расставаться! Он собирается придти к нам жить навовсе!

Мишка выслушивал ее большей частью молча. Он верил Лёле и не верил этой полусумасшедшей тетке. Он сам ночами уговаривал Олега перетерпеть дурацкий Светин характер. И видел, что рождение сына принесло его другу только чувство вины и непонятный, иррациональный страх оказаться плохим отцом. Мишке было легче: пусть у него не было родных братьев-сестер, но в провинциальной глубинке отношение к детворе - простое и безыскусное. Самсону было лет двенадцать, когда материна сестра, тетка Лена, приезжая из деревни, оставляла на него своих - мал-мала-меньше! - троих пацанов и отправлялась по магазинам. А он играл с ними в солдатики, кормил овсяной кашей и лупил по жопе, если они дрались или пачкали скатерть и занавески. Когда он вернулся из армии, многие его подружки уже выскочили замуж. Заходя к ним в гости, он охотно тетёшкал чужих малышей, мог покормить карапуза из соски, пока юная мамаша треплется по телефону. А один раз даже укачивал, припевая колыбельную, пока подружка спешно принимала душ, чтобы успеть перепихнуться с горячим заводным Самсоном, пока муж не вернулся с работы. Поэтому Юрки – ясноглазого, теплого Лёлькиного Юрки – Миша ни секунды не боялся.