Странно. Силис затягивает явку намного дольше обычного. Он пропускает уже третий трамвай.

— Придётся сегодня немного поработать, Имант… У тебя, кажется, сохранился кусок красной материи…

Силис умолкает. Переполненный трамвай останавливается напротив нас. Рабочие, усталые и хмурые после изнурительного трудового дня, расходятся от него в разные стороны.

Опустевший вагон делает рывок вперёд и тащится дальше, наполняя улицу звенящим гулом.

— Так вот, — продолжает Силис. — Напишешь на материи золотой краской лозунг: «Да здравствует Советская Латвия!»

— Но я никогда в жизни не писал такими красками, да ещё на материи.

— Чему только учат тебя в гимназии?

Силис так естественно разыгрывает удивление, что я невольно улыбаюсь. Действительно, почему бы в гимназиях не заняться обучением подпольщиков и. отвести для этого, скажем, нудные уроки закона божьего, на которых челюсти разламываются от зевоты?

— Значит, напишешь лозунг, а завтра утром, в шесть пятнадцать, передашь флаг человеку, который подойдёт к тебе на улице Попова, около дома номер 4. Возьми с собой журнал «Атпута». Это условный знак. Пароль: «Скажите, пожалуйста, который теперь час?» Ответ: «Не знаю, часы мои остановились. Но не больше семи»… Только смотри, сделай поаккуратнее. Меня предупредили, что флаг нужен для рабочих большого завода… Ну, всё. Прощай!..

Силис ушёл.

Золотой краски дома нет, а магазины вот-вот закроют. Нужно торопиться.

К москательной лавке подбегаю в самый последний момент. Обвязанный платком лавочник (видно, болят зубы) опускает железную штору.

— Из-за одной пачки открывать не буду, — морщась говорит он и тут же предлагает: — Возьмёте две?

— Да зачем мне так много!

— Ну, как хотите.

Он поворачивается ко мне спиной и вновь берётся за штору.

Что же делать? Обшариваю карманы, собираю всю мелочь. Есть! Как раз на две пачки.

Впопыхах забываю спросить лавочника, как приготовляется краска. Дома начинаю разводить порошок. Где там! Комки плавают на поверхности, ни за что не хотят смешиваться с водой.

Придётся спросить отца. Он мастер на все руки, всё знает и умеет. Недаром соседи всегда обращаются к отцу, если у них что-либо случается со светом или водопроводом.

Отец сидит за большим обеденным столом, низко склонившись над книжкой «Правила уличного движения». Три раза он сдавал нашему участковому надзирателю Осису «экзамен» на получение прав велосипедиста и все три раза полицейский «проваливал» его каверзными вопросами. Осису нужны вовсе не знания, а хорошая взятка, лата в два-три. Однако отец заупрямился. Он поклялся, что не даст ни сантима этому «рыжему чёрту» и всё-таки получит права. Теперь он готовится к четвёртой схватке с блюстителем порядка, из которой надеется выйти победителем.

— Отец!

— Что тебе, Имант?

— Как развести этот порошок?

Кладу на стол обе пачки. Отец снимает очки и удивлённо смотрит на меня.

— Зачем тебе понадобилось?

— Велели в гимназии плакаты написать к «празднику песни»…

— Вечно они что-нибудь придумают. — ворчит отец. — Дерут по сто двадцать латов в год и всё мало. На краску, небось, деньги у матери выпросил?

Разговор принимает невыгодный оборот.

— Да нет же, нам её выдали, — вдохновенно сочиняю я и для большей убедительности добавляю:

— По две пачки, ещё и останется… Ну, скажи же, как её развести?

— Смешаешь с горячей водой, затем добавишь жидкого клея. Иначе краска, когда высохнет, слетит, — поясняет отец. — У тебя гумми-арабик, есть? Давай-ка, я сам сделаю.

Ох, уж эти мне умелые руки! Пожалуй, он захочет и плакат написать. Надо выкручиваться.

— Я ещё бумагу для плакатов не получил. Завтра возьму.

— Что ж ты тогда зря шум поднимаешь! Завтра и разведёшь… Отец, поднявшийся было с места, опять садится и принимается за чтение.

Беру со стола пачки и ухожу в свою комнатушку. Придётся обождать, пока отец с матерью улягутся. А то ещё, того гляди, зайдут ко мне.

Я тщательно скрываю от родителей свою работу в подполье. Так требуют правила конспирации. Малейшее нарушение их — и не оберёшься неприятностей. Вон у Жука, моего товарища по ячейке, мать случайно обнаружила в кармане листовку. Теперь парень ходит сам не свой. Только соберётся куда-нибудь — мать в слёзы, отец ругается: «В тюрьму захотел? В могилу нас загнать стараешься?»

Нет, уж лучше обождать немного. Совсем ни к чему рисковать спокойствием в семье.

Часы бьют одиннадцать. Наверное, мать с отцом уже улеглись.

Приоткрываю дверь:

— Папа!

— Что тебе ещё?

— Разбуди меня завтра в половине шестого.

— Куда ты собрался в такую рань?

— Нужно взять у одного парня учебник химии. У нас завтра контрольная, а у меня своего нет.

— Ладно, ложись спать.

— Я ещё немного почитаю.

Закрываю дверь и тихонько поворачиваю ключ. Мать, чего доброго, ещё вздумает проверить, хорошо ли я укрыт.

Наливаю в баночку воды и развожу в ней золотой порошок. Затем по совету отца, добавляю в краску клея.

Красная шёлковая материя аккуратно разостлана на столе. С линейкой в руках размечаю буквы.

Д-а з-д-р-а-в-с-т-в-у-е-т С-о-в-е-т-с-к-а-я Л-а-т-в-и-я!

Если немного сузить буквы, то как раз вместится. Беру кисточку и начинаю вырисовывать…

Быстро летит время. Уже бьёт два часа, когда я делаю последний мазок. Отступаю на шаг и любуюсь своей работой. Конечно, не так, как у настоящего живописца, но в общем вполне прилично.

Раздеваюсь, гашу свет и с удовольствием вытягиваюсь в постели.

Флаг остаётся на столе. Буквы должны ещё как следует подсохнуть, иначе испачкается красное поле.

— Имант!

Ах, как не хочется вставать!

— Имант! Уже без пятнадцати шесть.

Ого! Вскакиваю с постели и протягиваю руку к выключателю. Но света нет.

— Отец, почему не горит электричество! Испортилось что-нибудь?

— Нет, пробки в порядке, я уже смотрел. Наверное, на станции…

Через минуту я уже одет. Снимаю со стола флаг, аккуратно складываю его и прячу под пиджак.

Отец при свете керосиновой лампы опять сидит за своими «Правилами уличного движения». Какой он сегодня прилежный! Правда, у него ещё много времени. Смена отца начинается в семь, а завод неподалёку.

У плиты, окутанной клубами пара, хлопочет мать. У неё сегодня большая стирка. Владелица нашего дома госпожа Каудзит прислала целую корзину залитых вином скатертей и салфеток. Да ещё свёрток мужского белья принесла барышня Эмма, пожилая, чопорная экономка богатого вдовца, живущего по соседству.

— Покушал бы, Имант!

— Некогда, мама… Вернусь — тогда…

Незаметно беру с книжной полки последний номер журнала «Атпута» и выхожу из квартиры.

Парадная опять заперта. Это штучки дворника, создавшего себе дополнительный заработок. Ровно в десять часов вечера он запирает дверь на ключ и требует с каждого уходящего и приходящего по десять сантимов. Кроме того, он таким путём получает точные сведения, когда приходит домой каждый квартирант, и я готов поклясться, что они не остаются не известными молодчикам из охранки.

Но я уже давно научился оставлять дворника в дураках. С силой приподнимаю дверь за ручку и несколько раз основательно встряхиваю её. Она отворяется. Надо бы ещё и закрыть, но у меня нет времени.

Мимо дома проходит трамвай. Вскакиваю на подножку. Пожилая кондукторша с укоризной покачивает головой.

— Вам куда?

Плачу за билет, прохожу в вагон и усаживаюсь…

На скамьях одни рабочие. Какие у них жёлтые, худые лица! Да, нелегко даётся кусок хлеба на рижских фабриках.

Интересно, кто же всё-таки придёт сегодня на явку? Внимательно осматриваю своих соседей. Может быть, из них кто-нибудь? Вот этот симпатичный юноша в углу? Или пожилой, сердитый с виду рабочий, с резкими, будто вырубленными из дерева, чертами лица?

Не стоит гадать! Может придти любой из них. Всем им живётся несладко в ульманисовском «раю».