Книга «Памяти погибших» была издана в Париже под редакцией Н. И. Астрова, В. Ф. Зеелера, П. Н. Милюкова, князя В. А. Оболенского, С. А. Смирнова и Л. Е. Эльяшева. В сборник материалов, посвященных памяти членов кадетской партии, расстрелянных большевиками, вошли воспоминания очевидцев и непосредственных участников событий, биографические материалы, фотографии. Алданов, в частности, так отзывался об издании: «Книгу эту нельзя читать без волнения. А. А. Шахматов, умерший от истощения и голода, физик Трифонов, „прочитавший в „Известиях“ о своем якобы уже состоявшемся расстреле за несколько часов до самого расстрела“, сцены ареста Щепкина и засады в его квартире — все густо насыщено трагедией, быть может с инквизиционных времен небывалой <…> К книге этой должно быть такое же отношение, как к вечному огню, горящему под Триумфальной аркой» (Современные записки. 1930. № 41. С. 541).

Подобным мотивом («Поклониться памяти людей честных и мужественных, ведших неравную борьбу, но не отступивших…») вдохновлен и Зайцев при написании отклика. Многих из упомянутых в книге Зайцев знал лично, и его воспоминания-миниатюры о Шингареве, Кокошкине, которому сдавал когда-то экзамен, Щепкине, Алферовых, Астровых воссоздают их неповторимые облики, вызывая у читателя живое сочувствие.

Как и многие записи «Дневника…», эта имеет кольцевую композицию: в начале и в конце Зайцев вспоминает дни осени 1919 г., проведенные им в усадьбе Притыкино, свои ощущения того, как «погибала в свисте вьюг вековая Россия».

Привязанность Зайцева к Италии и ее культуре не могла не порождать интереса и к ее религии. Интерес к католической вере обрел новые грани, когда Зайцев стал воцерковленным христианином (произошло это, по его признанию, в годы революции).

Поводом к написанию очерка «Глас Ватикана» послужил выпуск энциклики Папы Пия XI «Quadragesimo anno» («В год сороковой»), Автору «Странника», «Голубой звезды», «Блаженных» близок стиль и дух этого писания: «Слова Пия XI маломатериальны, легки, как негромкий лепет, касаются жизни — самого в ней тяжелого и трагического, — а производят впечатление спиритуального. Взор писавшего направлен ввысь, все пишется „по звездам“…»

Изложив вкратце социальную философию энциклики (равновесие труда и капитала, отрицательное отношение к идеологии социализма, неприятие борьбы классов и обобществления собственности), Зайцев сочувственно подчеркивает то, что, по его мнению, еще важнее: «…для Папы здешнее устроение есть лишь тень устроения вечного, для социализма „здешнее“ — все. Это — бездна, разделяющая их. Человек „в мире“ (социализм) или человек „выше мира“ (христианство)».

Вторая часть очерка — описание диспута христианских социалистов, свидетелем которого оказался Зайцев. В споре ему чудится «нечто знакомое, может быть, русско-интеллигентское». Сценка, воссозданная с добрым юмором, повествует о том, как пылким социалистам, революционерам, считающим себя, однако, католиками, предъявляется энциклика: «Святой Престол указал тебе твердо, как думать». Кипение страстей, споры, обвинения церкви и защита ее — все это вселяет в Зайцева оптимизм. Ватикан, конечно, неколебим, «но в том сложном, разнообразном организме, какой есть христианство, в частности католицизм, — думаю, очень полезны бродильные начала, беспокойство, критика, одушевление».

Далее следуют весьма любопытные размышления Зайцева о христианстве, двух его ветвях и о том, что может ожидать христианский мир в ближайшем будущем. «Для русского, православного человека зрелище католицизма очень интересно. Интерес этот серьезный и сочувственный. В сущности, никогда больше, чем сейчас, не ощущалась необходимость сближения, братского союза против общего врага».

Взгляд на отношения христианства и социализма в первой трети XX в. был в целом единым у Католической и Православной церквей: положениям папских энциклик созвучны тезисы, которые высказал еще в 1910 г. богослов В. А. Троицкий (впоследствии архиепископ Илларион, новомученик). Наиболее прямолинейные социалисты открыто заявляли о своей вражде к религии. Так, в постановлении французской социал-революционной партии 1901 г. говорилось: «Граждане члены партии обязываются ни при каких обстоятельствах не выполнять каких бы то ни было религиозных актов совместно с представителями какого-либо вероисповедания». Приведя эту цитату, В. А. Троицкий формулирует позицию церкви: «Представители церкви не заискивают пред социализмом, подобно некоторым „обновленцам“, но решительно отрицают несогласное с христианством. В этом видно уважение и преклонение пред истиной христианской, а если кто не уважает своих верований, тот никогда не научит и других уважать эти верования», и далее отдает должное инициативам церкви католической: «Католическое духовенство, которое отличается именно уважением к своей церкви, давно уже высказалось против социализма и вступило с ним в борьбу»[27].

Православие Зайцев воспринимает как более старшую ветвь христианства, перед его взором стоит картина небывалых в истории гонений на веру: «…первому ему пришлось принять и выстрадать Голгофу нынешней эпохи. Странным образом сейчас мы ощущаем себя как бы старше наших западных братьев. <…>…Величайший, громовой удар антихристианства выпал на долю нашей Церкви». У католиков отсутствует трагедийность, свойственная миросознанию русского человека, пережившего революцию. Определяя дух папского послания словом «бестревожность», Зайцев задумывается, не развернутся ли в будущем гонения и на католическую церковь — вплоть до высылки духовенства из Ватикана. По его мнению, имея общего с православием врага — богоборческие режимы современности (радикалы-социалисты в Испании, коммунисты в России, фашисты в Италии), западное христианство медленно, но неукоснительно также входит в полосу трагедии, однако «в одном можно вполне быть уверенным: с великою твердостью и мужеством встретит католическая церковь гонения».

Мужественному сопротивлению богоборцам, подвигу самопожертвования, гонениям за веру посвящена написанная вскоре после «Гласа Ватикана» следующая глава «Дневника писателя» — «Война». Зайцев делится впечатлениями от посещения павильона Католических миссий, бывшего частью международной Колониальной выставки, проходившей в Париже в 1931 г. Выставка впечатляла своими масштабами, ее посетило около 34 миллионов человек. Были и многие русские эмигранты, о чем косвенно свидетельствуют строки из письма М. И. Цветаевой к А. А. Тесковой от 3 июня 1931 г.: «Нынче на Колониальной выставке (весь Париж перебывал, я — кажется — последняя)…»[28]

Озаглавливая свой очерк, Зайцев имеет в виду войну с силами зла, которую ведет Церковь на протяжении веков: «…кровь проливается в ней лишь одною стороной. Другая претерпевает и несет свое оружие: Крест, Распятие, Евангелие, школу, больницу, борьбу против рабства. Генеральный штаб этой армии — Рим». Автор рассказывает об экспонатах, о миссионерской деятельности католической церкви, о подвиге милосердия, когда тысячи юношей и девушек отправляются в иные страны, чтобы послужить больным и немощным, научить вере, в безвестности и смирении сложить свои головы. Однако картина эта воспринимается автором не однозначно-идиллически. В порыве ехать в чужие страны Зайцев видит молодой порыв, романтический восторг, готовность «биться за веру среди диких». Но в самой стране, во французской глубинке вера в упадке, а людей, готовых вести миссионерскую работу среди убожества, власти лавочников и мещан, — не находится. Зайцев приводит свои свидетельства: «Наши крестьяне, на берегах Марны, складывали скирды пшеницы, жгли какие-то кучи, заходили в бистро. На Успение, 15 августа, никто, даже заезжий на велосипеде аббат, не служил в церкви». В современной французской провинции, номинально католической страны, он видит «убожество, тесноту и мрак духа».