Остановившись у второй развилки, отвели коня в лесок, сами засели в кустах ивняка.

Ждать пришлось недолго. Послышался скрип колес, затем из низинки появилась каурая лошадь, впряженная в двуколку. На двуколке восседал широкоплечий старик с отменной бородой: она была не просто седая, а с синим отливом, как снег по весне. Ошибки быть не могло: он, отпевец.

Мария вышла навстречу. Старик взглянул на нее пронизывающим взглядом и продолжал спокойно ехать.

— Эй, синий, поворачивай-ка в лес! Живо! — скомандовала Мария.

Старик не вздрогнул, не дернул вожжи, не стегнул коня, отозвался тихо:

— Нельзя мне возвертаться.

Вот тебе раз! Да за кого он ее принял? Уж не за одного ли из тех конников, которые, напялив крестьянскую одежду, поджидали его?

— Ты, паразит, будешь слушаться? Думаешь, я шучу? Так красные партизаны с белыми гадами не шутят! — Мария сунула руку за пазуху, намереваясь выхватить наган.

Старик так же спокойно сказал:

— Не пужай, Марья, я уж пуганый.

Это «Марья» прозвучало столь неожиданно, что обескуражило партизанку.

— Как, как ты сказал? — пробормотала она.

— А как слышала. Баба ты лихая, да только и я не трус. Ежели надо, давай говорить ладом, без пукалок, — старик придержал коня, посмотрел на Марию вопросительно.

— Но откуда ты взял, что я Марья? — вместо ответа спросила она.

— Я не взял — меня упредили. Страшная Мария обрядилась, мол, в одежу Пантюхи Аверьянова и отправилась кого-то выслеживать. Наказали: будь особливо осторожен.

Старик вроде сам давал ей в руки нить, рассказывая о том, о чем должен был молчать даже при допросе. Это вызывало недоверие к его словам. Все же Мария спросила возможно строже:

— Кто упредил?

Старик прищурил левый глаз, уперся в нее хитрющим правым.

— Бойка́! Так вот прямо и сказать?

— Ну, а не скажешь… Василий, иди-ка сюда, — позвала она второго разведчика. И когда тот подошел, сказала ему: — Бери за узду, веди в лесок, на дороге разговаривать неспособно.

Василий вел коня в поводу, старик продолжал сидеть на двуколке, Мария позади, держа браунинг наготове. Когда забрались поглубже в лесок, Мария, продолжая держать руку за пазухой, сказала строго:

— Ну, дед, выкладывай все начистоту.

— Не пужай, говорю! Хочешь, давай толковать мирно.

— А может быть, раскланяться да разъехаться? — усмехнулась Мария.

— Нет, теперь уж так запросто не разъехаться, — согласился отпевец. — А дотолковаться, поди, можно: люди ведь мы.

Не доводилось еще Марии «дотолковываться» с врагом. От одного этого слова у нее все закипало в груди, но пересилила себя, сдержанно кивнула: слушаю, мол, выкладывай свои условия.

Старик вдруг занервничал, принялся беспокойно оглядываться по сторонам. Мария одернула его:

— Не верти башкой! Здесь никто нас не видит и не слышит.

— Верно, верно! Да вишь…

Оглядываться отпевец перестал, но зачастил так, что слова наскакивали одно на другое, и трудно было понять, что он говорил. Впрочем, основное Мария поняла. Старик уверял, что его принудили стать связным, угрожали пристрелить, как собаку. Сам он смерти не боится, пожил, слава богу. Но у него сын погиб в германскую, сноха надорвалась на пашне, теперь еле бродит, старуха — того хуже, а внучат трое. Куда они без него? Вот и уступил, хотя раньше перед медведем не робел, пятерых повалил. А теперь видит: белым все равно скоро конец. И ежели красные оставят его в покое при внуках, то он готов сказать, кто у них предатель.

До омерзения противно было Марии слушать, как захлебывался словами старик. Обещать что-либо от имени партизан ей никто не поручал. Но, кроме старика, другой же никто не назовет имя предателя. И она пообещала:

— Скажешь — пальцем не тронем.

— Поклянись именем Христовым.

— Ну, в Христа я теперь не верю! — жестко сказала Мария. — Даю слово красной партизанки.

Старик разочарованно вздохнул. Потом произнес опять удивительно спокойно, будто не он нервничал за минуту до того:

— Космачев это.

Марию так и подбросило.

— Врешь!

— Чего мне врать? Он велел передать есаулу, что Путилин хочет объединиться с Роговым, а сегодня отряд уходит в тайгу. На ночевку остановятся возле приисков. Удобно напасть ночью.

Сведения были точные. И ясно: их передал отпевцу кто-то из командиров. Но Космачев… На него не падало и тени подозрения. К партизанам он примкнул еще весной, показал себя умным и храбрым бойцом и был назначен командиром резервного взвода. Так называлось в отряде подразделение, занимающееся обеспечением партизан всем необходимым: продовольствием, конями, телегами для обоза, боезапасами. Собственно, основные обязанности взвода были хозяйственные. Но так как при необходимости он принимал участие в боях, то и назвали его резервным.

— А чем ты докажешь, что Космачев, а не кто-то другой передал тебе эти сведения? — недоверчиво спросила Мария.

— Доказать не могу. Он мне завсегда на словах. Ежели, мол, перехватят, так ничего не докажут. Ни пакета, ни бумажки при тебе, ни оружья. Старик безобидный. Ездишь по деревням, покойников отпеваешь, при случае коновалишь — и все тут.

— Ладно, тогда сами проверим.

— Это вам запросто. Ежели есаул прискачет к приискам, значит, не сбрехал я, — оживился старик. Только больно лукав Космачев-то, не провороньте. Прихлопнули бы окаянного, тогда бы я вздохнул свободно.

— Не учи, без твоих советов обойдемся! Но что теперь с тобой делать?.. — задумалась Мария. — Отпустить — нельзя, пока не проверим, правду ли нам сказал. Да и если правду…

— Задерживать тоже не советую, — деловито промолвил связной. — К обеду не буду в селе — разыскивать начнут. И кто знает… Может, Птицын с маху на партизан нападет.

«В самом деле, как с ним поступить? — размышляла Мария. — Надо немедленно скакать в отряд, пока ни о чем не догадался Космачев. Но как оставить деда?.. А почему обязательно его оставлять здесь?» — пришла мысль. И Мария скомандовала:

— Отпрягай лошадь, поедешь верхом, чтобы не тарахтела твоя телега.

— Без седла-то куда?..

— Ничего, стерпишь.

Остановились неподалеку от Низинки. Марья поскакала к Путилину, оставив деда под охраной разведчика: Космачев пока не должен видеть связного.

Партизаны толпились на обширной поляне. Стояла та переломная пора осени, когда пожухлая листва еще не успела осыпаться с деревьев и сравнительно теплая погода перемежалась с похолоданиями, хлесткими ветрами, поэтому многие из партизан, готовясь к дальней поездке, достали из торок привезенные с фронта или снятые с колчаковцев шинели, припасенные из дому пиджаки, а некоторые уже обрядились в полушубки. Поляна гудела множеством голосов, раздавался хохот, тут и там вились табачные дымки, ржали лошади, оседланные, привязанные к пряслам и деревцам.

Мария застала Путилина в штабе. Он успел надеть свой видавший виды пиджак с полысевшим меховым воротником, курчавую поярковую папаху и теперь опоясывался широким ремнем с прилаженной к нему кобурой.

— Никого нет? — едва вбежав в избу, спросила Мария.

— Один.

— Надо сейчас же арестовать Космачева.

— Космачева?! — Черные брови Путилина полезли на лоб. Он схватил Марию за плечи, усадил на скамью. Уставился на нее пытливо: — Говори!

Мария рассказывала торопливо и сбивчиво, Путилин то и дело перебивал ее вопросами — человек точный, он хотел знать все, до мелочей. Выслушал и задумался… Космачев. Пришел весной, сказал, что он из села Краюшкина, что у него колчаковцы расстреляли брата за то, что скрывался от мобилизации, самого Космачева, пытавшегося увильнуть от поездки в обозе, выпороли плетями. При первом же удобном случае он сбежал к партизанам. В стычках с милицией и карателями не прятался за чужую спину. Назначили командиром резервного взвода. Оказался человеком хозяйственным, умел раздобыть продукты, не притесняя крестьян, кроме богатых мужиков и купцов, да и с теми договаривался по-мирному; наладил починку одежды и сбруи, заботился о раненых… Словом, Путилин был доволен тем, что приметил этого сметливого человека и поручил ему самое кропотливое дело. И вот те на! Пригрел колчаковского разведчика…