— Уважаемый коллега, я в свою очередь прошу вас от лица его совершенства принять самую искреннюю мою благодарность, — расплылся в улыбке Абрамс.

Улыбка перешла в раскат хохота, как только экран погас. Ну конечно, разве мерсейцы позволят ему передвигаться без конвоя, не насовав прежде «жучков» в его транспорт. И они, конечно же, сознают, что он, предвидя их замысел, разыщет все «жучки», которые можно разыскать. Поэтому нет никакой нужды заниматься этим нудным поиском.

И все же Абрамс им занялся. Небрежность была бы не в его характере. Тем, кто доставил ему красивый новый флайер, он объяснил, что его техники роются в нем для того, чтобы как следует разобраться в работе машины — разные культуры, разная техника, вы же понимаете. Это шаблонное заявление встретили столь же шаблонной видимостью, будто верят ему. Во флайере не было никаких шпионских устройств, кроме одного, на которое Абрамс и надеялся. Командор обнаружил это устройство самым простым способом — дождался, когда будет один, и спросил. Изобретательность, с какой устройство было спрятано, восхитила его.

Но потом он уткнулся в каменную стену — точнее, в горшок с клеем. Шли дни — длинные тридцатисемичасовые мерсейские сутки, а он терял их зря, прикованный к залу в замке Афон, где Хауксберг и его штат заседали вместе с марионетками Брехдана. Приглашали его, как правило, мерсейцы, желающие прояснить какой-нибудь совершенно незначительный вопрос, касающийся Старкада. Прояснив его, Абрамс все равно не мог уйти — протокол не позволял. Приходилось сидеть там и слушать всю эту тягомотину — запросы, пространные речи, придирки, вся мелочность которых была ясна и ребенку; поистине эти зеленые прекрасно владели искусством затягивания переговоров.

Абрамс так и сказал Хауксбергу, когда они однажды вечером возвращались в посольство.

— Знаю, — отрезал виконт. Он осунулся, и глаза у него запали. — Они относятся к нам очень подозрительно. Но в этом есть часть и нашей вины, верно? Нельзя показывать, что Мы теряем веру в благоприятный исход. Пока мы говорим, мы не воюем.

— На Старкаде воюют по-прежнему, — пробурчал Абрамс сквозь сигару в зубах. — Терра не будет вечно ждать, пока Брехдан управится со своим буквоедством.

— Я пошлю туда курьера с докладом и объяснениями. Мы все-таки продвигаемся, не забывайте. Их определенно заинтересовала мысль о системе постоянных совещаний на среднем уровне между двумя правительствами.

— Да уж. Великая блестящая идея, которая будет играть на руку нашим родимым приспособленцам ровно столько лет, сколько Брехдану будет благоугодно ее обсуждать. Я думал, мы здесь для того, чтобы уладить старкадский вопрос.

— А я думал, что это я возглавляю миссию, — отпарировал Хауксберг. — Довольно об этом, командор. — Он зевнул и потянулся. — Еще по глоточку — ив постель. Государь император, ну и устал же я!

В дни, когда его не таскали на заседание, Абрамс занимался библиотечными изысканиями и собеседованиями. Мерсейцы проявляли величайшую учтивость и готовность помочь. Его завалили книгами и периодикой. Офицеры и чиновники могли беседовать с ним целыми часами. В этом вся беда и заключалась. Если не считать ощущения сложившейся ситуации, которым постепенно проникался Абрамс, он не узнал ровно ничего полезного.

Он признавал, что это само по себе показательно. Отсутствие документации о ранних мерсейских экспедициях в район Саксо объяснялось, возможно, тем пренебрежением к созданию архивов, о котором говорил Брехдан. Но по другим планетам информация, как правило, была полнее. Старкад явно обладал каким-то секретным значением. Но это уж не новость.

Сначала Абрамсу помогал Флэндри. Потом пришло приглашение. В целях лучшего взаимопонимания между расами, а также в традициях гостеприимства, не пожелает ли мичман Флэндри совершить путешествие по планете в обществе молодых мерсейцев, равных ему по званию?

— Не пожелаешь ли? — спросил Абрамс.

— Черт побери, еще бы, — выпрямился Флэндри, согнувшийся над столом. — У меня сейчас такое чувство, что все библиотеки во Вселенной надо разбомбить. Но ведь я, наверно, нужен вам здесь.

— Нужен. Это неприкрытый подвох, чтобы еще больше осложнить мне жизнь. Однако можешь отправляться.

— Правда? — ахнул Флэндри.

— Конечно. Здесь нам ходу не дадут. А ты, глядишь, и узнаешь что-нибудь.

— Благодарю вас, сэр! — взвился со стула Флэндри.

— Потише, сынок. Это тебе не каникулы. Будешь изображать из себя испорченного терранского хлыща. Не станем обманывать их ожиданий. И потом это увеличит твои шансы. Глаза и уши держи открытыми, но рот отнюдь не на замке. Мели языком. Задавай вопросы. Предпочтительнее дурацкие; и смотри не слишком докапывайся до сути, чтобы они не заподозрили в тебе шпиона.

— Знаете, сэр, — нахмурился Флэндри, — покажется странным, если я не буду стремиться получить информацию. Думаю, лучше выпытывать, но неуклюже, чтобы все видели, какой я болван.

— Хорошо. Ты быстро схватываешь. Жаль, что у тебя нет опыта — ну, всем нам надо когда-то начинать, и боюсь, ты не столкнешься ни с чем таким, с чем не мог бы справиться своими щенячьими силами. Так что ступай, приобретай опыт.

Абрамс посмотрел, как его молодой помощник вылетел вон, и тяжело вздохнул. Если не считать кое-каких мелочей, он гордился бы таким сыном, как Доминик Флэндри. Хотя никакого проку от этой поездки ожидать не приходится, она послужит еще одним испытанием для юного мичмана. И если он хорошо себя проявит, то Абрамс, быть может, собственными руками отдаст его на съедение.

Ибо нельзя оставлять ситуацию на мертвой точке, как того желает Брехдан. Сейчас командору предоставляются такие возможности, которыми только изменник не воспользовался бы. Но обстоятельства складываются так, что делегация задерживается на Мерсейе на неопределенный срок, и он, Абрамс, не может действовать так, как планировал первоначально. Вместо задуманной им классически четкой операции придется произвести взрыв.

А запалом будет Флэндри.

Мерсейцы, как почти всякий разумный вид, впитали тысячи разных языков и культур. В конце концов, как и на Терре, одна культура возобладала над прочими и постепенно поглотила их. Но на Мерсейе этот процесс зашел не столь далеко. Законы и обычаи земель, примыкающих к Вилвидскому океану, не слишком глубоко укоренились в некоторых частях планеты. Общепринятым языком являлся эрио, но были еще такие мерсейцы, которые владели им хуже, чем родным, усвоенным у своих матерей.

Возможно, поэтому Ланнавар Белгис так и не поднялся выше икана — старшины, по оценке Флэндри — и теперь служил всей компании чем-то вроде денщика. Он даже не мог правильно произнести свое звание. «К» в нем выговаривалось примерно как «кдх», где «дх» звучало как англикское «th», и Ланнавару было почти так же трудно это выговорить, как и англоязычному. А может быть, он был просто лишен честолюбия. Ведь способностей ему было не занимать, о чем свидетельствовал огромный запас историй, приключившихся с ним в космосе за годы службы. И общаться с ним было приятно.

Они сидели втроем — он, Флэндри и Тахвир Темный, звание которого, «меи», примерно соответствовало младшему лейтенанту. Флэндри начинал привыкать к полуофициальным, полувольным отношениям, существовавшим между мерсейскими офицерами и младшим составом. Вместо взаимной отчужденности, принятой на терранских кораблях, здесь наблюдалось некое приятельство, в котором старшие задавали тон, но не давили своим авторитетом — нечто вроде постоянного танца.

— Да, прозорливцы, — басил Ланнавар, — чудной это был мир, и я с радостью убрался оттуда. Но нашему кораблю и потом не везло почему-то. Ничего не получалось так, как надо, понимаете, о чем я? Не скажу плохого слова ни про капитана, ни про экипаж, однако рад был перейти на «Бедх-Иврих». Там шкипером был Рунеи Странник, и с ним мы где только не побывали.

Тахвир дернул хвостом и открыл рот. Каждый раз кому-то приходилось останавливать поток ланнаваровых речей. Флэндри, сидевший в полудреме, встрепенулся и, опередив Тахвира на долю секунды, воскликнул: