И все же, успев собрать все свои силы, передал приказание Дикону:

— Сток! Дикон, Сток. Проберись в Святилище. Будь со мной в контакте! Я теряю сознание.

Он даже успел услышать начало ответа, но тут удар, туман, темнота..

Два декана вели Жарля по серому коридору вниз, в подвалы Святилища. Эти подвалы били окутаны завесом тайны, в них был запрещен вход жрецам низших рангов. Все лифты, за исключением одного, тщательно охраняемого, останавливались двумя этажами выше. Говорили, будто в подвалах ведутся научные исследования, включая и природу самого человека. Рассказывали, что ежедневно в подвалы отправляют партию прихожан, причем всех явно с признаками психического расстройства, а поднимают оттуда уже полностью безумных людей.

Ходили также слухи, будто отправляют туда и жрецов, уличенных в преступных намерениях или деяниях.

Жарль старался не думать о своем ужасном невезении: Иерархия схватила его как раз в тот момент, когда он уже решил вступить в контакт с Новым Ведьмовством.

Не исключено, Иерархия знала, что он скрывается у матери Джуди.

Или мать Джуди предала его? А может, кто-то из Нового Ведьмовства, даже сам Черный Человек? Нет, он не должен допускать таких возможностей! Жарль уже сделал вывод для себя: новые ведьмы на стороне добра, они представляют собой силы, с которыми он решил войти в союз.

Один из сопровождающих его деканов заговорил. Жарль знал, что оба — подчиненные Дета.

— Интересно, каким он станет, когда его поднимут отсюда?

Его компаньона данный вопрос не интересовал.

— Кто его знает? Я наблюдал многих таких, все были разные. Но в одном я уверен: Брат Домас не против заполучить этого человека. Домас всегда радуется, когда к нему приводят кого-то новенького.

— Да, старый проказник!

Они подошли к открытой двери. Оттуда пахнуло запахом химической лаборатории, но, помимо этого, Жарль ощутил различные излучения, действующие на нервную систему. Как призрачные руки, они ощупывали его, проверяли его эмоции — тревожили, возбуждали, успокаивали, приводили в ярость.

Жарль осмотрел комнату. Первое, что ему бросилось в глаза, — кресло с ремнями. Это плохо. Но механизм и инструменты предназначены для психологических исследований. Это хорошо.

— Правильно, тебе нечего беспокоиться. Мы не будем мучить тебя физически. А что касается психологических пыток — так это только эксперименты.

Какой странный голос — в нем отсутствовала индивидуальность.

Голос человеческий, но без эмоций. Как будто на ленту записали множество человеческих голосов, произносящих одни и те же слова.

Глаза Жарля нашли того, кто говорил с ним. Приземистый толстый жрец, грязная, в пятнах мантия которого украшена изображением человеческого мозга. Эмблема Шестого Круга.

Жарль поднял глаза, взглянув на его лица Странно, его лицо, как и голос, тоже было каким-то обобщенным, несмотря на индивидуальные черты: двойной подбородок, толстые губы, редкие брови. Словно с помощью солидографа на одно лицо спроецировали черты множества лиц, окончательно уничтожив всякую индивидуальность.

Если что и имело индивидуальность, так это глаза. Они смотрели на Жарля жадно, почти с любовью, будто он — самая интересная вещь на свете, конечно, не потому, что он Армон Жарль, а потому, что он человек.

Эти глаза так заворожили Жарля, что он с трудом оторвался от них и посмотрел на невысокого человека в черном. Странно, как это он не заметил его сразу. Ведь это был Дет.

— Вот мы и доставили его для тебя, брат Домас, — сказал Дет. — И Его Высокопреосвященство Гонифаций просил предупредить тебя: этот человек не должен сойти с ума. Он нам слишком дорого достался. Учти это пожелание, иначе тебя ждут неприятности.

Не отводя глаз от Жарля, Домас быстро ответил:

— Не нужно меня пугать, маленький человек. Ты прекрасно знаешь, что мои методы чисто эмпирические и результаты непредсказуемы. Если человек сойдет с ума, значит, так и будет. Я не могу ничего гарантировать.

— Я тебя предупредил, — повторил Дет.

Брат Домас приблизился к Жарлю, двигаясь удивительно легко для своей комплекции.

— Я изучил твое лицо и личное дело, прослушал твою речь на Большой Площади, — он кивком показал на солидограф, но глаза его не отрывались от Жарля. — Ты идеалист, очень интересный идеалист.

Его манера разговора напоминала тон хирурга, обсуждающего необычный случай.

— Я оставлю вас, — сказал Дет, — и проинформирую архиепископа, что ты намереваешься просто проводить эксперименты.

Брат Домас посмотрел на него:

— А твой мозг тоже интересует меня. Я бы с удовольствием запустил в него свои пальцы.

Лицо Дета застыло.

— Маски, маски? — проговорил Домас. — Разве ты не знаешь, что я лучше всех людей умею скрывать свои мысли?

Дет быстро вышел из комнаты в сопровождении деканов.

И снова глаза Домаса устремились на Жарля. Теперь они пристально изучали его, стараясь проникнуть прямо в мозг.

— Большая искренность, — продолжал Домас, кивая, будто он увидел ее в зрачках Жарля. — О, да, негативизм.

С огромным усилием Жарль отвел глаза от него.

— Нет, нет, я не занимаюсь гипнозом, — сказал Домас. — Гипнотизм только мешает работе. Как плохое анестезирующее, он приглушает реакции.

Его осмотр немного погодя закончился.

— А теперь ты, может, сядешь сам? — и указал на кресла.

Жарль заметил, что к нему сразу же приблизились жрецы. Эмблемы, представляющие собой переплетение нервной и циркулярной систем, свидетельствовали, что это жрецы Третьего Круга.

Двое из них, схватив Жарля за локти, повели к креслу. Он начал сопротивляться только для того, чтобы доказать самому себе — он, мол, еще человек. Он умудрился ударить одного из жрецов, но тут пришли на помощь другие, усадили его в кресло, затянув ремни.

И. все это время брат Домас комментировал:

— Давай, сопротивляйся, потом мне будет легче.

Жрецы отступили назад. Кресло было на удивление удобным. Но Жарль не имел возможности повернуть головы.

К нему подключили электрические и записывающие приборы. Шприц вонзился в его руку. Снова брат Домас прочел его подозрения.

— Нет, это не препарат для извлечения правды. Получить от тебя информацию, которой ты обладаешь, — это наша побочная цель. Мы хотим узнать гораздо больше, чем просто информация.

Брат Домас сел прямо перед креслом. Контрольная панель солидографа находилась у него под руками.

— Что такое личность? — спросил он совсем другим тоном. — Просто точка зрения. И ничего больше. Точки зрения меняются. А меняется ли при этом личность? Требуется ответ, разумеется. Личность изменяется, но очень медленно, постепенно, поэтому изменения незаметны. Твои точки зрения изменились! Твое досье доказывает, что они менялись у тебя чаще, в большей степени, чем у человека среднего уровня. И тем не менее ты ощущаешь себя таким же человеком. Это поднимает интересный вопрос.

Он говорил, словно читал лекцию ученикам.

— Для мыслящего человека нет более поражающего ощущения, чем воспоминания о точках зрения, о взглядах, которые он исповедовал и от которых отказался. Человек помнит их в подробностях, но эти воззрения больше не привлекают его, у него сложилась новая система взглядов. Вообрази, память и интуиция доказывают ему, что он остался тем же самым человеком.

Но память может вызывать любые образы. Она холодна и бесстрастна. У памяти мораль. Представь себе человека, которым ты восхищаешься, и человека, которого ты ненавидишь. Вообрази, что это две жизни одного и того же человека. Предположим: память связывает эти две стадии.

Да, личность меняется. Вся проблема в том, чтобы ускорить это изменение.

Ты начинаешь понимать, какие намерения у нас относительно тебя?

Нет, твое нынешнее сознание не будет стерто и заменено другим. Это равносильно тому, чтобы убить тебя. Ты забыл, что я говорил о памяти. Личность меняется, но память — индивидуальное сознание — остается целой и невредимой.