Пол был вынужден признать, что долгая прогулка по песку мучительна, даже если идешь в обществе приятных людей, а на небе сверкает новая планета. Радость от того, что он настоял на своем, вопреки желаниям Хамфрейса и командования Лунного Проекта, быстро прошла. Изнурительный марш по песку показался ему бесцельным и необычайно угнетающим.

— Тебе грустно, да? — мягко спросила Рама Джоан. — Ты сжег за собой мосты и связал свою судьбу и судьбу твоей девушки с горсткой безумцев, которые идут хоронить пса.

Они шли в конце процессии, далеко позади кровати, которую несли Кларенс Додд и Войтович.

Пол рассмеялся.

— Ты не права, — покачал он головой. — Марго не моя девушка. Да, я люблю ее, но без взаимности. Мы только друзья.

— Действительно? — Рама Джоан испытующе посмотрела на него. — Вся твоя жизнь может пройти в такой дружбе, Пол!

Пол виновато пожал плечами.

— Я знаю, Марго тоже говорит мне об этом. Она утверждает, что я счастлив, имея возможность окружать ее материнской опекой и отбивая атаки других мужчин. Конечно, кроме Дона. Она считает, что мои чувства к нему, даже если я сам этого не осознаю, — нечто большее, чем братские чувства.

Рама Джоан усмехнулась.

— Может быть, она и права, — заметила она через некоторое время. — Но все же ваше братство — ты, Марго и Дон — выглядит довольно странно.

— Нет! По-своему это совершенно нормально, — с грустью заверил ее Пол. — Мы вместе ходили в школу. Нас интересовали точные науки.

Мы дружили. Потом Дон закончил университет и стал космонавтом. Я занимался журналистикой и стал комментатором, а Марго всегда влекли гуманитарные науки. Но мы решили держаться вместе, поэтому когда Дон получил работу в Лунном Проекте, нам тоже удалось пролезть туда, то есть мне удалось. Уже тогда Марго знала, что Дон нравится ей больше, чем я, и что он, похоже, любит ее. Вот поэтому они и обручились. Но все осталось по-прежнему. Может быть, потому что наше общество искоса смотрит на подобные треугольники. Потом Дон полетел на Луну, а мы остались на Земле. Вот и все, до вчерашнего дня, когда мы встретили вас.

— Наверняка в конце концов должен произойти взрыв, Пол. Такая ситуация не может длиться вечна, — печально произнесла Рама Джоан. — Я расскажу тебе свою историю. Я могла бы припеваючи жить на Манхэттене, будучи женой руководится отдела рекламы одной большой компании. Анна ходила бы в спецшколу, а я время от времени читала бы лекции о мистицизме в женском клубе. Вместо этого я развелась и едва свожу концы с концами, живя тем, что мне платят за лекции, и на проценты от небольшой суммы сбережений. Я ношу эти странные карнавальные одеяния, — с пренебрежительной улыбкой она указала на белую манишку и фрак, — чтобы возбудить в людях большую заинтересованность мистицизмом. «Мужской протест» — шутили когда-то по этому поводу мои друзья. «Нет! — говорила я им. — „Человеческий протест“!» Я хотела свободно выражать свои взгляды и говорить то, что действительно чувствую. Я хотела, чтобы у Анны была настоящая мать, а не хорошо одетая кукла.

— Веришь ли ты в то, что говоришь? — скептически спросил Пол. — В буддизм и тому подобные вещи?

— Не так, как я этого хотела бы, но в такой степени, на которую меня хватит, — сказала она. — Ограниченная вера — это роскошь. Но, если говоришь с убеждением и с пылом, то, по крайней мере, не подражаешь другим. Даже если немного притворяешься, то не теряешь своей личности. Если человек постоянно старается, то в один прекрасный день он может открыть частичку правды — так, как сделал это Чарли Фулби, когда он признался, что о существовании странствующих планет знает только интуитивно, а не потому, что был в космосе, как утверждал до этого.

— Это параноик, — ответил Пол, глядя на Дылду, который шел за кроватью. Справа от него шла Ванда, а слева — худая женщина. — Кто эти две — ученицы, опекунши? — поинтересовался он.

— До определенной степени он действительно параноик, — начала объяснять Рама. — Но ты ведь не считаешь, что только у нормальных людей есть монополия на правду? А те две женщины, это… как бы это сказать… две его жены. Чарли принадлежит к секте, признающей многоженство. Ох, Пол, ты ведь, пожалуй, считаешь всех нас ненормальными?

— Нет! — запротестовал он. — Хотя я чувствую себя уверенней, зная, что большинство людей думают так же, как я.

— Большинство — это, значит, те, у кого есть деньги и власть! — кивнула Рама. — Ну, не хмурься, с одной стороны — большинство, а с другой — безумцы, но все стремятся к одному и тому же: к удовлетворению основных потребностей. Мы возвращаемся в домик на пляже, потому что знаем, что нас ждет кофе и бутерброды.

Во главе шествия аналогичный разговор шел между Хантером и Марго.

— Я начал ходить на такие собрания, потому что проводил социологические исследования, — доверился ей Хантер. — Я встречал там разных людей, ненормальных фанатиков, таких, как Чарли Фулби, и трезвомыслящих, таких, как Рама Джоан, а также совершенно обычных людей, каких можно встретить на каждом шагу. Я поставил себе цель исследовать определенное общественное явление и написать несколько статей. Но через определенное время сам втянулся.

— Почему? — поинтересовалась Марго, прижимая к себе кошку. Ей было холодно без куртки, а Мяу грела ее, словно бутылка с горячей водой. — Эти интересы, доктор Хантер, так же, как и ваша борода, должны были доказать, что вы современны и отличаетесь от других?

— Я хотел, чтобы вы называли меня по имени. Нет, я так не считаю. Хотя немалую роль тут сыграла, наверное, кичливость. — Он погладил рукой бороду. — Просто я встретил людей, которые чем-то увлекались и делали что-то совершенно бескорыстна Это неслыханная редкость в нашем материалистическом, Этоистичном мире, в котором в счет идут только деньги и положение в обществе. Я увлекся этим настолько, что захотел внести свой вклад в общее дело — какие-то доклады, дискуссии, и все прочее. Теперь я подхожу ко всему этому с таким же увлечением, как и Брехт, который зарабатывает на жизнь, продавая пианино, дошел в этом до совершенства — чтобы иметь возможность посвящать остальное время летающим тарелкам и женщинам.

— Брехт холостяк, а вы, кажется, говорили, что у вас есть семья? — несколько иронично напомнила ему девушка.

— Да. — признался с некоторым нежеланием Хантер. — В Портленде осталась миссис Хантер и двое мальчиков, которые придерживаются мнения, что их папочка решительно чересчур много времени проводит среди фанатиков летающих тарелок. А отсюда — пишет слишком мало научных статей и совсем забросил карьеру.

Он хотел добавить, что они теперь наверняка не спят и думают, почему папочки нет дома, когда небо преобразилось, а летающие тарелки перестали быть фикцией, но заметил, что они дошли до забитого досками пляжного домика. Он увидел все еще горящую зеленую лампу, а рядом с ней столик с небольшим конвертом, в котором находились программки, пустые кресла, выстроившиеся рядами… Получит ли когда-либо Додд деньги, которые он отдал в залог, беря эти кресла в похоронном бюро, которое содержали в Окснарде поляки? Он увидел также плащ, который где-то забыл, а под ним — картонные коробки, брошенные во время всеобщей спешки. Неподалеку стоял воткнутый в песок сложенный зонтик, который служил частью примитивной астролябии, когда Брехт впервые исследовал движение Странника.

Видя все это на фоне забрызганного огоньками фиолетово-желтого цвета Тихого океана, Хантер почувствовал неожиданный прилив радости и облегчения от того, что понял, почему они, принужденные к странствию по вине лавины и отогнанные от ворот убежища офицером-службистом, вернулись на это места.

Просто это место было для них домом — здесь они сидели вместе, здесь они стали свидетелями изменений, которые произошли на небе. Каждый в глубине души чувствовал, что, быть может, это его последний дом.

Ванда, худая женщина и Гарри Макхит медленно направились к коробкам.