Вчерашний день безвозвратно канул, и увидеть его можно лишь сквозь призму последующих событий. И поэтому уход каждого дня, каждой минуты — невосполнимая утрата.

Но Джесс Эрроусмит не думала ни о чем подобном — до поры до времени. Она привыкла целиком отдаваться работе, и в это зимнее утро ее внимание было полностью поглощено комнатными цветами, горшками и компостом. Если она и позволяла мыслям уклоняться от столь важных вещей, то лишь в сторону приятной перспективы выпить чашечку горячего кофе или посидеть десять минут с газетой — скромная награда за хорошо сделанную работу перед тем, как приступить к следующей.

На улице было холодно, но просторная оранжерея радовала теплом. Потолок из матового стекла смягчал мертвящую белизну зимнего неба. Джесс работала, не разгибая спины, в окружении запахов — дорогих ее сердцу, но слишком привычных, чтобы воспринимать их по отдельности: сырого торфа, тщательно промытого гравия, прелых листьев. Мерно капала вода. В следующем ряду, за завесой из ветвей и листьев, трудился другой садовник.

Она взяла поддон с сеянцами и стала бережно очищать от земли один крошечный стебелек с корнями-ниточками. Потом воткнула растеньице в горшочек глубиной в три дюйма и утрамбовала вокруг него компост; прикрепила ярлычок. В конце мая этот новый сорт герани пойдет по одному фунту двадцати пяти пенсам за штуку. Деньги, естественно, достанутся не Джесс: ведь она всего лишь наемный работник. Но об этом она сейчас тоже не думала — только о работе.

Она ловко втыкала в землю сеянец за сеянцем, пока не опустели все поддоны. Тогда она выстроила горшочки с сеянцами в несколько аккуратных рядов, проверила ярлычки и отнесла пустые поддоны в мойку. Там она промыла их в ледяной воде и поставила для просушки.

Наконец-то она смогла выпрямиться и помассировать тыльными сторонами ладоней одеревеневшую спину. Потом вытерла руки о рабочие брюки из грубой материи и, откинув со лба прядь волос, с облегчением вздохнула.

В комнате отдыха никого не было. Джесс оставила сапоги за дверью и вскипятила воду, чтобы приготовить себе растворимый кофе. Согрела о кружку закоченевшие пальцы. Села в кресло с продавленным сиденьем и стала рассеянно листать дамский журнал, оставленный кем-то на соседнем кресле. Статья об уходе за кожей сопровождалась фотографиями ухоженных женских рук с идеально отполированными алыми и лиловыми ногтями. Джесс сравнила их со своими — с потрескавшейся кожей и въевшимся черноземом — и засмеялась.

— Хоть кому-то весело, — послышался рядом чей-то голос.

Вошедшая женщина была старше Джесс — должно быть, перевалило за пятьдесят. Полную фигуру обтягивал комбинезон из синтетики.

Джесс подняла на нее глаза.

— А, Джойс. Ты что-то припозднилась.

Джойс достала из персонального шкафчика чай, сахар и порошковое молоко. И снова заперла шкафчик.

— В цехе все утро творилось что-то несусветное — содом и гоморра. Тони вечно нет на месте, как нужно что-нибудь поднести. Не могу же я сама таскать тяжести: хватает с меня и дома.

Джесс вымыла за собой кофейник и чашку с блюдцем. Оживления как не бывало. Они проработали вместе три года, и Джесс прекрасно знала причину раздражительности подруги.

— Как мама?

— Без перемен. Нет, что я говорю — все хуже и хуже. Каждый день она теряет крохотную частичку себя. Вернее, это я ее теряю: она ведь не понимает, что происходит. Перестала даже есть самостоятельно — приходится давать ей пюре с ложечки.

Джесс сочувственно слушала — чем еще она могла помочь? Никто не в силах снять с Джойс бремя жалости и ответственности за старушку мать. Джесс встала и обвила рукой плечи подруги.

— Пойду работать.

Джойс всхлипнула.

— Ты такая добрая. Правда. Как думаешь — это мне испытание свыше?

Холодный воздух обжег Джесс щеки и пальцы, но она с наслаждением вдохнула его, натягивая пальто. И пошла проверить уже укоренившиеся растения в дальнем конце питомника.

В Дитчли, родном городе Джесс в дюжине миль от питомника, двое парней подъехали к спортивному залу на окраине. Улица кишела легковушками и грузовиками, в магазинах толпился народ, однако в зале оказалась лишь небольшая горсточка желающих размяться. С уверенным, почти надменным видом парни прошли в раздевалку и облачились в спортивные брюки, майки без рукавов и широкие кожаные ремни тяжелоатлетов. Вернувшись в зал, они подождали, пока из динамиков под потолком не польется новая мелодия, и начали тренировку. По прошествии нескольких минут их тела заблестели от пота. Парни не щадили себя — выкладывались без остатка.

Наконец тот, что постарше, сказал:

— Отлично, Дэн. Теперь попеременно вращательные движения и отжимания.

Младшему, Дэну, исполнилось девятнадцать. Это был красивый смуглый юноша, немного более поджарый и не такой мускулистый, как его товарищ. Он взял из сетки у зеркала пару гантелей и, взвесив их на ладонях, начал совершать спиралеобразные движения то одной, то другой рукой по очереди. На предплечьях явственно обозначились отвердевшие мускулы, на шее проступили жилы. От напряжения его лицо исказила болезненная гримаса — оскал, обнаживший зубы. Товарищ внимательно наблюдал за ним.

— Девять, десять. Давай, Дэнни, давай, малыш. Одиннадцать, двенадцать. Еще тройку — и конец.

Выполнив заданное число упражнений, Дэнни испустил победный клич и бросил гантели на пол.

— Теперь отжимания.

Дэнни знал: друг не даст ему передохнуть между упражнениями, да и самому не хотелось выглядеть слабаком. Он поднял гантель и начал сгибать и разгибать руку в локте, то поднося гантель к плечу, то опуская. Вверх-вниз, вверх-вниз. При этом он считал вслух. Досчитав до пятнадцати, он проделал то же самое другой рукой.

— Готово!

Дэнни положил гантель на место и, отирая потный лоб, рухнул на лавку. Роб выбрал пару гантелей потяжелее и посмотрел на свое отражение в зеркале. У него были длинные, до плеч, курчавые волосы с бронзовым отливом. Стряхнув со лба непокорные завитки, он начал работать с гантелями; на руках взбугрились трицепсы. Однако уже через несколько секунд гантели показались невесомыми.

Дэнни открыто восхищался приятелем. Меняя руки, Роб бросил на товарища взгляд исподлобья и улыбнулся.

— Понял, как это делается?

— Так точно, Арни[1]!

Роб дал ему легкого пинка. Дэн фыркнул и ответил тем же. Они немного повозились, не причиняя друг другу настоящего вреда.

— Пошли отжиматься от скамьи, — скомандовал Роб.

Плечом к плечу они направились в дальний конец гимнастического зала, где громоздились сваленные пирамидами штанги. Дэн поводил плечами, стряхивая усталость.

Когда они вышли на улицу, как раз закончился обеденный перерыв, и мимо, спеша занять свои рабочие места, стайками проносились молодые девушки. Стоя со спортивной сумкой через плечо, Дэнни нахально уставился на двух подруг. Одна из девушек улыбнулась.

— Тяпнем по кружке пива? — предложил Роб.

Дэнни кивнул в знак согласия.

Яркий свет из витрины магазина электротоваров придал волосам Роба металлический блеск. Красивое лицо казалось жестким из-за тонкого носа и большого рта с изогнутыми, как у женщины, губами. Широкими плечами под кожаной курткой он проложил путь сквозь толпу покупателей. В одной руке болталась спортивная сумка.

В баре было тепло и накурено; пахло пивом и сигаретами. В глубине зала работал телевизор. В бильярдной через арочный проход был виден мужчина в рабочем комбинезоне. Опираясь на кий, он ждал, пока его противник прицеливался для очередного удара. Роб бросил на борт бильярда монетку и направился к стойке. Взяв по пинте пива, друзья сели за столик и вытянули длинные ноги. После утомительной тренировки было приятно расслабиться.

— Делаешь успехи, — произнес Роб и выпятил нижнюю губу, чтобы сдуть пену. Дэнни насторожился — не насмехается ли он? Но лицо Роба было серьезно.