Дело было так. Однажды моя подруга Тамара Костюк пожаловалась мне на-свою соседку-пенсионерку:

— Представляешь, стала вдруг старуха на меня заявления участковому писать. То я, дескать, в полвторого ночи ванну принимаю, ей спать мешаю, то, напротив, в пять утра музыку на полную катушку врубаю. То моя собака весь день душераздирающе воет, а у соседки от этого давление подскакивает. Просит, значит, оградить.

Участковый, милейший усатый дядька, пришел к Томке домой и спрашивает:

— Что же вы бабулю обижаете?

А она ему:

— Да какая ванна, какая музыка?! У меня весь день расписан, как часы: встаю в восемь, ложусь в одиннадцать. Работа у меня нервная, ответственная. Я операционисткой в банке работаю, так что должна быть выспавшаяся и красивая. Да и собаки у меня никакой нет — пожалуйста, проходите смотрите.

Участковый посмотрел, убедился, что она говорит правду, и посоветовал:

— Вы все-таки выясните с соседкой отношения. А то ведь я должен реагировать на заявления граждан. Если вы днем дома не бываете, значит, я буду отправлять повестки к вам на работу. Так что в ваших же интересах конфликт уладить.

Тамара — к соседке:

— Что же это вы, Прасковья Никитична, такое творите? Зачем наговариваете?

Тут старуха принялась причитать:

— Ох, не знаю, может, и не ты это шумишь. Да только вот я никак уснуть не могу, цельную ночь ворочаюсь с боку на бок. То голова у меня болит, то в груди ломит. Думаю, что все это от плохого питания. Пенсия-то ведь у меня крошечная, вся на оплату квартиры уходит. Знаешь что, займи-ка мне пятьсот рублей, а? Через неделю отдам.

Тамара, не ожидавшая подобного поворота, с чистым сердцем вытащила кошелек и протянула бабульке купюру:

— Конечно, берите, поправляйтесь.

Через неделю соседка уже сама пришла к Томке:

— Не могу пока долг отдать. Видишь, совсем разболелась, еле ноги передвигаю. Ты вот что, дай-ка мне еще пятьсот рублей, я тебе тогда уже сразу тысячу отдам.

Подруга поморщилась, но деньги дала.

А еще через неделю Прасковья Никитична деловито выложила Томусе:

— Вон, в соседнем подъезде Ленка живет, тоже, как ты, в банке работает. Так она своей соседке Олимпиаде Львовне и телевизор новый справила, и путевку в санаторий купила, и с каждым праздником ее поздравляет. А у меня, между прочим, трудового стажа на целых десять лет больше, чем у Олимпиадки! Ко мне, значится, и уважения больше должно быть!

— Я что-то не пойму, вы на что намекаете? — осторожно спросила Томка.

— Я об уважении к пожилому человеку толкую! — взъярилась соседка. — Вы вот, нынешняя молодежь, деньги лопатой огребаете, а сами того не знаете, как тяжело нам трудовая копеечка доставалась! А мы, между прочим, ради вашего светлого будущего все жилы надорвали, вы нам по гроб жизни должны быть обязаны! — Старуха выдержала длинную мхатовскую паузу и вынесла вердикт: — Пятьсот рублей в неделю — от этого ты не обеднеешь. Ну и, конечно, демисезонное пальто мне надо новое справить, шапку норковую, зимние сапоги не помешают...

Подруга сначала растерялась от подобной наглости, но потом твердо сказала вымогательнице:

— Не знаю, с чего вы решили, будто я деньги лопатой огребаю. Но даже если бы это было и так, вы — последняя, кому мне придет в голову давать такие суммы. Да и с какой стати? Я помогаю родителям, бабушке, племянникам. Так что на мою зарплату не рассчитывайте. И кстати, не забудьте вернуть тысячу рублей, которую брали в долг.

— Ах так? — прошипела старая карга. — Ну, ты еще пожалеешь!

С этого дня жизнь Томуськи превратилась в ад. Прасковья Никитична забросала участкового заявлениями, в которых, с неистощимой фантазией расписывала злостную хулиганку Тамару. Дескать, ночью девчонка никакого покоя не дает своими гулянками с пьяными песнями под гитару. Днем она оскорбляет беспомощную пенсионерку нецензурными словами. И в любое время суток выставляет мусорное ведро с ядовитой краской под соседскую дверь, чтобы окончательно отравить и без того безрадостное старушечье существование. Кстати, около квартиры старой карги действительно появилось какое-то вонючее ведро. Видимо, она сама же и притащила его с помойки, чтобы сделать свое вранье более убедительным.

Участковый при очередной встрече с Томуськой отводил глаза, но ничего поделать с кляузницей не мог. Тома тоже не могла — ну, не драться же с семидесятилетней женщиной, в самом деле! А Прасковья Никитична, почувствовав свою безнаказанность, совсем раздухарилась. Раздобыв каким-то образом телефон банка, где работала Тома, она принялась названивать туда. Высоким дребезжащим голоском старуха рассказывала про Тамару разные пакости, нимало не заботясь о том, с кем она говорит — с операционисткой или с президентом банка. По банку поползли слухи, опровергать которые у Томуськи не было ни моральных, ни физических сил.

Рассказывая мне эту историю, подруга чуть не плакала:

— Ну что мне делать? Прямо старушечий рэкет какой-то! Может быть, платить этой вымогательнице? В конце концов, так я лишусь всего лишь двух тысяч рублей в месяц, а не всей зарплаты. Меня же скоро уволят!

— Ни в коем случае! — возмутилась я. — И вообще, чего ты так долго терпела? Надо было раньше мне все рассказать. Давно бы уже освободилась от старухи.

И я повела Томуську к Вовке. Выслушав ее горестный рассказ, он кивнул:

— Так, расклад ясен. Вы как хотите — с рукоприкладством или без?

— Конечно без, — испугалась Томуся.

— Успокойся, это он так шутит, — объяснила я. — Слушай сюда, Качалов. Твоя сверхзадача такая: приехать, поговорить со старухой словами из твоих ролей, поблестеть золотой цепью и уехать. В процессе разговора надо дать понять, что ты Томкин любовник, который за нее в случае чего и замочить сможет. Сделаешь?

И Вовка сделал. Он отправился к Прасковье Никитичне сразу же после съемок — в гриме, наколках, на казенном черном джипе. Что конкретно он сказал божьему одуванчику, осталось для нас тайной. Да это, в общем, и не важно. Важен результат, а он не замедлил сказаться.

Тем же вечером в дверь Томуськи робко поскреблись. Она пошла открывать — и замерла на пороге. За дверью стояла Прасковья Никитична и заискивающе улыбалась. В руках она держала тарелку с блинами.

— Вот, соседушка, испекла блинков и принесла тебе отведать. Все-таки Масленица на дворе!

Тамарка, грешным дело решившая, что старуха хочет ее отравить, стала поспешно закрывать дверь:

— Спасибо, мне не надо.

— Да ты не серчай на меня. — Прасковья Никитична умудрилась протиснуться в щель и теперь стояла в тесном коридоре. — Мало ли что между соседями бывает. Вон Ленка-то из соседнего подъезда уговорила Олимпиаду Львовну переписать квартиру на себя, а потом взяла и сдала бабку в сумасшедший дом. Теперь под следствием за мошенничество. А ты разве же на такое пойдешь?

«Я-то не пойду, да вот ты больно прыткая», — угрюмо подумала Томка. Словно прочитав ее мысли, соседка смущенно проговорила:

— Ну, кто старое помянет, тому глаз вон. Ставь, что ли, чайник, а то блинки совсем остынут...

С тех пор Прасковья Никитична стала как шелковая. Оно и понятно — даже в ее возрасте не хочется принять смерть от руки отморозка на черном джипе. Правда, тысячу рублей Томуське она так до сих пор и не вернула. Ну, да не все же сразу.

После случая с Тамарой спрос на Вовку среди моих подруг вырос необычайно. С его помощью можно было легко уладить самые различные дела: отвадить неугодного кавалера, приструнить сексуально озабоченного начальника, да и просто перевезти с дачи мешки с картошкой. Другая на месте Вовкиной жены Веры уже давно поставила бы вопрос ребром: или я, или эти девицы, что вечно вертятся вокруг тебя со своими просьбами. Но Веруня лишь снисходительно поглядывает на мужа и ваяет на двухконфорочной плите настоящие шедевры кулинарного искусства.

— Слушай, пойдем к нам! — пригласил Вовка. — Верка такой борщ наварила — закачаешься! А то ты, мать, что-то вроде как отощала, смотреть страшно.