Как сформулировал писатель это в своей «Записной книжке»: смерть «в жизни человеческой не случай и не происшествие, а обыкновенная вещь». Чехов считал, что это будут тем «обыкновенней», что и при жизни он был удален от людей в своей Ялте, в своей «теплой Сибири». С годами его одиночество всё усиливалось. Так что разница не так уж и велика: раньше он скрывался от всех во флигеле, а теперь…

Одним словом, Чехов утешает нас: вовсе не трагедия это! Обыкновенная и вечная «человеческая комедия».

Всё понимает и всё приемлет Чехов. Ему внутренне близки почти все герои «Вишневого сада». Да и сама ситуация – продажа имения за долги была пережита им в своё время в полной мере. 16-летним юношей он на 3 года был оставлен (забыт!) в таганрогском доме – «присмотреть за вещами», когда семья его бежала от долгов в Москву («В Москву! В Москву!»).

Ему близка психология Ермолая Лопахина, чьи предки были крепостными. Чехов тоже был «выходцем из народа». Он всегда это подчеркивал: «Во мне течет мужицкая кровь». У Лопахина есть родовые черты Чеховых: дед и отец писателя тоже были предприимчивыми и трудолюбивыми людьми. В их семье тоже было принято всё измерять деньгами. Павел Егорович учил, бывало, сына: «Где деньги, там почет, уважение, любовь, дружба и все их блага, а где их нет, ох, как приходится горько!..» – Вот почему, вспоминая свою раннюю юность, Чехов скажет: «Я страшно испорчен тем, что родился, вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль».

У Чехова, как и у его героя Лопахина, за плечами исковерканное детство с «деспотизмом и ложью» семейного уклада.

Писателю, однако, было известно и то, что дед его, крепостной крестьянин Егор Михайлович, «завидовал барам» не только из-за денег. Он завидовал «не только их свободе, но и тому, что они умеют читать». Завидовал культуре и тянулся к ней. Как Лопахин к вишневому саду.

Подобно Пете Трофимову, юный Чехов давал уроки младшим гимназистам. Одного из них, тоже Петю, но с другой фамилией – Кравцов, он помнил долго.

Другую героиню пьесы, Варю, Чехов наделил своей мечтой: уйти в монастырь. И хоть сам Чехов не был религиозным человеком, но его привлекала идея затворничества и одиночества. Всегда у него была мечта: «Стать бы бродягой, странником, ходить по святым местам, поселиться в монастыре посреди леса, у озера, сидеть летним вечером на лавочке возле монастырских ворот…»

Людей, как и героев пьесы в Раневской, привлекал в Чехове его богатый внутренний мир, его человеческая оригинальность. Но так же, как в своё время Лопахин не был допущен до порога помещичьей кухни, так и многие, даже близкие писателю люди чувствовали определенную границу между собой и Чеховым.

«Нет, право, Антон, мною овладевает какое-то беспокойство, какая-то тоска, отчаяние, когда я чувствую, что ты от меня отдаляешься, и когда я начинаю мало понимать тебя, – писала О.Л. Книппер. – Мне интересен… весь твой духовный мир, я хочу знать, что там творится, или это слишком смело сказано и туда вход воспрещается?»

Так или иначе, но дальше «входа» в этот «сад души» мало кто допускался. Эту избранность и утонченность воплотил Чехов в Любови Андреевне.

Всё в этой прощальной пьесе наполнено её создателем. Это, действительно, самое лирическое произведение Чехова. Здесь он, как человек, открылся, пожалуй, более всего. Вот почему в этой пьесе даже незначительные, на первый взгляд, художественные детали, попадая в контекст его истекающей жизни, приобретают какой-то невероятно глубокий смысл.

Так, действие IV – это эпизод прощания героев с домом и друг с другом. Лопахин предлагает на прощанье… выпить шампанского. Все отказываются… И что же? – Шампанское на прощанье всё-таки было выпито… самим Чеховым. Настоящая мистика деталей. Как известно, Чехов умер в ночь с 1 на 2 июля (14–15 июля по новому стилю) 1904 года. Вот как это случилось, по воспоминаниям его жены Ольги Леонардовны: «Антон Павлович тихо, покойно отошел в другой мир. В начале ночи он проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором ‹…›

Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко, сказал доктору по-немецки: «Ich sterbe…» («Я умираю» – Н.Т.).

Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского…», покойно выпил всё до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда…

Начало светать, и вместе с пробуждающейся природой раздалось, как первая панихида, нежное, прекрасное пение птиц, и донеслись звуки органа из ближайшей церкви. Не было звука людского голоса, не было суеты обыденной жизни, были красота, покой и величие смерти…»

Всё было именно так, как и предчувствовал в своей последней пьесе Антон Павлович Чехов.

О лирическом начале в драматургии А.П. Чехова.

Чеховские драмы пронизывает атмосфера всеобщего неблагополучия. В них нет счастливых людей. Героям их, как правило, не везет ни в большом, ни в малом: все они в той или иной степени оказываются неудачниками. В «Чайке», как помним, пять историй несчастливой любви. В «Вишневом саде» «недотепистость» – характерный признак всех действующих лиц.Всеобщее неблагополучие осложняется и усиливается ощущением всеобщего одиночества . В драме Чехова царит особая атмосфера глухоты – глухоты психологической. Люди слишком поглощены собственными бедами и неудачами, а потому они плохо слышат друг друга. При всей взаимной заинтересованности и доброжелательности они никак не могут пробиться друг к другу, больше разговаривают «про себя» и «для себя». Это порождает и особое чувство драматизма жизни . Зло в пьесах Чехова измельчилось, проникло в будни, растворилось в повседневности. Поэтому в драмах Чехова нет явного виновника и конкретного источника человеческих неудач. Прямой носитель общественного зла в его драмах отсутствует. Возникает ощущение, что в нескладице отношений между людьми в той или иной степени повинен каждый в отдельности и все вместе. Поэтому в пьесах Чехова приглушены конфликты , отсутствует принятое в классической драме четкое деление на положительных и отрицательных героев. Даже «пророк будущего» Петя Трофимов в «Вишневом саде» одновременно и «недотепа» и «облезлый барин», а отчаянный выстрел дяди Вани (пьеса «Дядя Ваня») в профессора Серебрякова – промах не только в буквальном, но и в более широком, символическом смысле: он ошибается в своем идеале, в жизненной цели.

Как же строит свои пьесы Чехов? Прежде всего, драматург разрушает сквозное действие (ключевое событие), организующее сюжетное единство классической русской и западноевропейской драмы. Однако драма при этом не рассыпается, а собирается на основе иного, внутреннего единства. Из множества разных, параллельно развивающихся судеб вырастает единая судьба, формируется общее настроение .

Чехов открыл в драме новые возможности изображения характера . Герой раскрывается не в борьбе за достижение цели, а в переживании событий личного и общественного бытия. Пафос действия сменяется пафосом раздумья. Текст драмы порождает лирический подтекст, действие управляется " подводным течением » (Вл. Немирович-Данченко).

В драме Чехова несколько стушевана речевая индивидуализация героев. Их речь , как правило, мелодична и поэтически напряжена. Эта лирическая приподнятость нужна Чехову для создания общего настроения, пронизывающего от начала до конца его драму и сводящего в художественную целостность царящий на поверхности диалогический разнобой.

Если подойти к «Вишневому саду» с традиционными мерками, то перед нами вроде бы представлена четкая расстановка социальных сил, сложившихся в русском обществе к началу XX века. Уходящее дворянство (Раневская и Гаев), поднимающаяся и торжествующая буржуазия (Лопахин), новые революционные силы, идущие на смену дворянству и буржуазии (Петя и Аня), – всё это показано в пьесе. Однако центральное сюжетное событие – борьба за вишневый сад – лишено того значения, которое отвела бы ему классическая драма. Лопахин, русский буржуа, лишен хищнической хватки и агрессивности по отношению к старым «хозяевам жизни». Да и сами дворяне не оказывают никакого сопротивления Лопахину. Получается так, словно бы имение само слывет ему в руки, а он покупает вишневый сад неожиданно для самого себя.