За 25 лет в стране произошло много такого, что было немыслимо при старом режиме. Сыновья ремесленников становились маршалами империи, новыми дворянами, носившими звучные титулы, собранные по всей Европе: герцог Эльхингенский, герцог Отрантский, князь Московский! Крестьяне, прибравшие к рукам национальное имущество, наживали большие состояния. Неведомого происхождения буржуа, приехавшие из своих провинций, голосовали за казнь потомка Людовика Святого. Все те, кто имел веские основания страшиться Реставрации, становились ревностными сторонниками имперской диктатуры. Благодаря ей за какие-нибудь 15 лет французские товары вышли на рынки всей Европы, а армейские поставщики нажили миллионы.

Реорганизовав Францию после революционного лихолетья, создав административные и законодательные институты, которые во многом действуют до сих пор, Наполеон оставил после себя демографически и политически ослабленную страну. Печальный князь Меттерних и циничный герцог Талейран были одними из тех, кто в течение полувека обеспечивал мир в Европе. Но народная любовь слепа: идолом французов, особенно молодого поколения, всё ещё остаётся Наполеон.

Одинокий и нелюбимый вандомский воспитанник тоже трепетал, вспоминая наполеоновскую эпопею, и, поскольку отныне было уже невозможно добыть славу мечом, мечтал о том, чтобы создать целый мир силой мысли и воображения. Существует свидетельство о раннем возникновении у него честолюбивых замыслов. «Ничто, ничто кроме любви и славы не может заполнить моего большого сердца», — писал он сестре в 1819 году. А 13 лет спустя молодой романист, уже осенённый крылом славы, поверял своей подруге Зюльме Карро: «Есть призвания, которым надо следовать, и что-то неодолимое влечёт меня к славе власти».

Это устремление было свойственно героям его книг, будь то Луи Ламбер, Рафаэль де Валантен, Люсьен де Рюбампре, Эжен де Растиньяк и многие другие.

Мощнейшее социальное потрясение, которое создало почву для появления и выражения подобных устремлений, — потрясение, свершившееся с космической скоростью (сравним: династия Капетингов царствовала в течение семи столетий), пока ещё не затронуло по-настоящему искусство и литературу, которые не сказали нового слова. Оно подспудно вызревало в течение нескольких лет при благословенном и сугубо католическом правлении Людовика XVIII и Карла X в головах ещё совершенно неизвестных молодых людей — Гюго, Делакруа, Жерико, Берлиоза, Дюма, Виньи, Мюссе… И Бальзака.

Ледигьер — это название узкой улочки старого Парижа, которая берёт начало от улицы Сент-Антуан, что рядом с площадью Бастилии, и тянется в направлении Сены, к зданию, которое сейчас является казармой республиканской гвардии, а дальше ведёт к библиотеке Арсенала. На этой улице в мансарде дома 9 в августе 1819 года, вернувшись из Лиль-Адана, где у одного из друзей он проводил отпуск, поселился Оноре де Бальзак.

Получив в начале года звание бакалавра права, молодой человек, которого родители желали видеть нотариусом, объявил о своём намерении заняться литературой. Если верить Лоре Сюрвиль — и здесь опять-таки ничто не мешает ей верить, — это намерение Оноре повергло семью в настоящий шок. Не считая того, что он показал себя жадным читателем, молодой человек не выказывал какого-либо особого предрасположения к литературе. А кроме того, как всем известно, «это же не профессия». И всё же уступил непреклонной решимости сына Бернар Франсуа, так как по натуре был довольно снисходителен, а возможно, ему хотелось посмотреть, что из этой затеи получится. Но он поставил своё условие: у Оноре будет не более двух лет на то, чтобы добиться ощутимого результата.

Госпожа Бальзак занялась практической стороной дела. Оноре хотел жить один, чтобы никто не мешал ему работать. Мать подыскала сыну новое жильё и положила ему крайне скудное денежное пособие, рассчитывая на то, что столь аскетичные условия жизни остудят его фантазии.

Была ещё одна причина такой скаредности. Незадолго перед тем господина Бальзака отправили в отставку, что его совсем не порадовало, так как означало сокращение доходов семьи. Надо было уменьшить и расходы, и поэтому было решено, что семья переедет в Вильпаризи, к юго-востоку от столицы, где будет снимать дом.

Так Оноре вновь оказался один, на сей раз в своей парижской комнате на улице Ледигьер.

Этот образ молодого человека, который в тишине мансарды создаёт гениальные творения или готовится сделать революционные научные открытия, мечтает о славе и любви, а денег у него едва хватает на писчую бумагу и свечи, стал одним из романтических клише. Его прототипом послужил поэт Никола Жильбер, умерший в 1780 году в нищете тридцати лет от роду. Несколько его строк стали знаменитыми:

Позднее его судьба внушила Альфреду де Виньи замысел романа «Стелло». Но этот образ — если не проклятого поэта, то, по крайней мере, бедного и одарённого молодого человека, достоинств которого общество не признаёт, — во многом вышел из романов Бальзака, а там появился потому, что такой была его собственная жизнь.

Подобно тому как в романе «Луи Ламбер» Бальзак собрал свои воспоминания о Вандомском коллеже, «Шагреневая кожа», написанная в тот же период, содержит мотивы, отсылающие ко времени его жизни на улице Ледигьер. Рафаэль де Валантен, сирота без каких-либо средств, в стремлении достигнуть достойного положения рассчитывает только на свой философский гений. Квартал, в котором он поселился, не тот, где жил молодой Бальзак, но его комната — это первая комната Бальзака: «Не было на свете ничего более безобразного, чем эта мансарда со стенами грязно-жёлтого цвета, источавшими запах нищеты… Крыша там то и дело обрушивалась, и через дыры на месте выпавшей черепицы было видно небо…» Неизвестно, попадал ли дождь в чердачную комнату Оноре, но несомненно, что условия существования там были довольно суровые. Стол, стул, узкая кровать, кое-какие предметы обихода, скудные денежные средства, которых хватало только на самое необходимое, — вот чем он вынужден был довольствоваться, если уж сам так решил.

В 20 лет Бальзак был плотным, коренастым юношей с густой тёмной шевелюрой, красивыми чёрными и, как говорили, лучистыми глазами. Замкнутый вандомский подросток превратился в робкого молодого человека, по крайней мере, если верить Лоре Сюрвиль. По её свидетельству, на одном из балов, куда они были приглашены, Оноре решил потанцевать, но упал, чем вызвал смех присутствующих. Не следует сгущать краски, но, вероятно, он считал себя некрасивым и не особенно в себе уверенным, будучи в то же время, разумеется, убеждённым (и здесь одно другого не исключает), что на самом-то деле он человек совершенно незаурядный. Послушаем, как его герой Рафаэль излагает свои юношеские амбиции:

«Я хотел отомстить обществу, я хотел овладеть душами всех женщин, подчинить себе все умы, видеть, как на меня устремляются все взгляды, когда лакей в дверях салона произносит моё имя… Уже в детские годы я стучал себя пальцем по лбу и говорил, как когда-то Андре Шенье: “Здесь есть кое-что!”». Сцена появления в салоне в высшей степени символична: в Париже эпохи романтизма, в этом городе — символе успеха, доступ в салоны был эквивалентом нынешнего появления на телеэкране. Бальзак сам позднее будет пытаться удивить Париж своим именем с частицей де, тростью с набалдашником, инкрустированным бирюзой, и экстравагантными нарядами.

«Здесь есть кое-что…» Это ещё надо было доказать. Можно себе представить первое утро Оноре в мансарде, где всё начиналось. Наверняка он составил план действий и режим работы. «По утрам я отправлялся за провизией на день, прибирал комнату. Я был одновременно и хозяином, и слугой, с невероятной гордостью я изображал из себя Диогена», — писал он.