Недвижной цепью облаков,

И в их кругу колосс двуглавый,

В венце блистая ледяном,

Эльбрус огромный, величавый,

Белел на небе голубом.[8]

Когда, с глухим сливаясь гулом,

Предтеча бури, гром гремел,

Как часто пленник над аулом

Недвижим на горе сидел!

У ног его дымились тучи,

В степи взвивался прах летучий;

Уже приюта между скал

Елень испуганный искал;

Орлы с утесов подымались

И в небесах перекликались;

Шум табунов, мычанье стад

Уж гласом бури заглушались…

И вдруг на долы дождь и град

Из туч сквозь молний извергались; Волнами роя крутизны,

Сдвигая камни вековые,

Текли потоки дождевые —

А пленник, с горной вышины,

Один, за тучей громовою,

Возврата солнечного ждал,

Недосягаемый грозою,

И бури немощному вою

С какой-то радостью внимал.

Но европейца всё вниманье

Народ сей чудный привлекал.

Меж горцев пленник наблюдал

Их веру, нравы, воспитанье,

Любил их жизни простоту,

Гостеприимство, жажду брани,

Движений вольных быстроту,

И легкость ног, и силу длани;

Смотрел по целым он часам,

Как иногда черкес проворный,

Широкой степью, по горам,

В косматой шапке, в бурке черной, К луке склонясь, на стремена

Ногою стройной опираясь,

Летал по воле скакуна,

К войне заране приучаясь.

Он любовался красотой

Одежды бранной и простой.

Черкес оружием обвешен;

Он им гордится, им утешен;

На нем броня, пищаль, колчан,

Кубанский лук, кинжал, аркан

И шашка, вечная подруга

Его трудов, его досуга.

Ничто его не тяготит,

Ничто не брякнет; пеший, конный — Всё тот же он; всё тот же вид

Непобедимый, непреклонный.

Гроза беспечных казаков,

Его богатство — конь ретивый,

Питомец горских табунов,

Товарищ верный, терпеливый.

В пещере иль в траве глухой

Коварный хищник с ним таится

И вдруг, внезапною стрелой,

Завидя путника, стремится;

В одно мгновенье верный бой

Решит удар его могучий,

И странника в ущелья гор

Уже влечет аркан летучий.

Стремится конь во весь опор,

Исполнен огненной отваги;

Всё путь ему: болото, бор,

Кусты, утесы и овраги;

Кровавый след за ним бежит,

В пустыне топот раздается;

Седой поток пред ним шумит —

Он в глубь кипящую несется;

И путник, брошенный ко дну,

Глотает мутную волну,

Изнемогая, смерти просит

И зрит ее перед собой…

Но мощный конь его стрелой

На берег пенистый выносит.

Иль ухватив рогатый пень,

В реку низверженный грозою,

Когда на холмах пеленою

Лежит безлунной ночи тень,

Черкес на корни вековые,

На ветви вешает кругом

Свои доспехи боевые,

Щит, бурку, панцырь и шелом,

Колчан и лук — и в быстры волны

За ним бросается потом,

Неутомимый и безмолвный.

Глухая ночь. Река ревет;

Могучий ток его несет

Вдоль берегов уединенных,

Где на курганах возвышенных,

Склонясь на копья, казаки

Глядят на темный бег реки —

И мимо их, во мгле чернея,

Плывет оружие злодея…

О чем ты думаешь, казак?

Воспоминаешь прежни битвы,

На смертном поле свой бивак,

Полков хвалебные молитвы

И родину?… Коварный сон!

Простите, вольные станицы,

И дом отцов, и тихой Дон,

Война и красные девицы!

К брегам причалил тайный враг,

Стрела выходит из колчана —

Взвилась — и падает казак

С окровавленного кургана.

Когда же с мирною семьей

Черкес в отеческом жилище

Сидит ненастною порой,

И тлеют угли в пепелище;

И, спрянув с верного коня,

В горах пустынных запоздалый,

К нему войдет пришлец усталый

И робко сядет у огня, —

Тогда хозяин благосклонный

С приветом, ласково, встает

И гостю в чаше благовонной

Чихирь[9] отрадный подает.

Под влажной буркой, в сакле дымной, Вкушает путник мирный сон,

И утром оставляет он

Ночлега кров гостеприимный.[10]

Бывало, в светлый Баиран[11]

Сберутся юноши толпою;

Игра сменяется игрою.

То, полный разобрав колчан,

Они крылатыми стрелами

Пронзают в облаках орлов;

То с высоты крутых холмов

Нетерпеливыми рядами,

При данном знаке, вдруг падут,

Как лани землю поражают,

Равнину пылью покрывают

И с дружным топотом бегут.

Но скучен мир однообразный

Сердцам, рожденным для войны,

И часто игры воли праздной

Игрой жестокой смущены.

Нередко шашки грозно блещут

В безумной резвости пиров,

И в прах летят главы рабов,

И в радости младенцы плещут.

Но русский равнодушно зрел

Сии кровавые забавы.

Любил он прежде игры славы

И жаждой гибели горел.

Невольник чести беспощадной,

Вблизи видал он свой конец,

На поединках твердый, хладный,

Встречая гибельный свинец.

Быть может, в думу погруженный,

Он время то воспоминал,

Когда, друзьями окруженный,

Он с ними шумно пировал…

Жалел ли он о днях минувших,

О днях, надежду обманувших,

Иль, любопытный, созерцал

Суровой простоты забавы

И дикого народа нравы

В сем верном зеркале читал —

Таил в молчанье он глубоком

Движенья сердца своего,

И на челе его высоком

Не изменялось ничего;

Беспечной смелости его

Черкесы грозные дивились,

Щадили век его младой

И шепотом между собой

Своей добычею гордились.

Часть вторая

Ты их узнала, дева гор,

Восторги сердца, жизни сладость; Твой огненный, невинный взор

Высказывал любовь и радость.

Когда твой друг во тьме ночной

Тебя лобзал немым лобзаньем,

Сгорая негой и желаньем,

Ты забывала мир земной,

Ты говорила: «Пленник милый,

Развесели свой взор унылый,

Склонись главой ко мне на грудь, Свободу, родину забудь.

Скрываться рада я в пустыне

С тобою, царь души моей!

Люби меня; никто доныне

Не целовал моих очей;

К моей постеле одинокой

Черкес младой и черноокой

Не крался в тишине ночной;

Слыву я девою жестокой,

Неумолимой красотой.

Я знаю жребий мне готовый:

Меня отец и брат суровый

Немилому продать хотят

В чужой аул ценою злата;

Но умолю отца и брата,

Не то — найду кинжал иль яд.

Непостижимой, чудной силой

К тебе я вся привлечена;

Люблю тебя, невольник милый,

Душа тобой упоена…»

Но он с безмолвным сожаленьем

На деву страстную взирал

И, полный тяжким размышленьем,

Словам любви ее внимал.

Он забывался. В нем теснились

Воспоминанья прошлых дней,

И даже слезы из очей

Однажды градом покатились.

Лежала в сердце, как свинец,

Тоска любви без упованья.

Пред юной девой наконец

Он излиял свои страданья:

«Забудь меня: твоей любви,

Твоих восторгов я не стою.

Бесценных дней не трать со мною; Другого юношу зови.

Его любовь тебе заменит

Моей души печальный хлад;

Он будет верен, он оценит

Твою красу, твой милый взгляд,

И жар младенческих лобзаний,

И нежность пламенных речей;

Без упоенья, без желаний

Я вяну жертвою страстей.

Ты видишь след любви несчастной, Душевной бури след ужасный;

Оставь меня; но пожалей

О скорбной участи моей!

Несчастный друг, зачем не прежде

Явилась ты моим очам,

В те дни, как верил я надежде

И упоительным мечтам!

Но поздно: умер я для счастья,

Надежды призрак улетел;

Твой друг отвык от сладострастья, Для нежных чувств окаменел…

Как тяжко мертвыми устами

Живым лобзаньям отвечать

И очи, полные слезами,

Улыбкой хладною встречать!