Как ни странно, но именно мисс Мейси обучила меня походке на демонстрационном подиуме. Я узнала, что есть специальные школы для манекенщиц, но Джайлз считал, что посещать такую школу — лишняя трата времени.

— Если девушка грациозна от природы, как вы, Саманта, — сказал он, — то ей достаточно всего лишь усвоить несколько приемов — как держать осанку, как правильно ходить и что делать с руками.

На первый взгляд казалось, что в этом нет ничего мудреного, но на самом деле приходилось часами ходить по студии — туда и сюда, взад и вперед, поворачиваться, улыбаться, снова поворачиваться — и так до тех пор, пока Джайлз и Мэйси не говорили, что теперь все хорошо.

Я казалась себе неловкой и неуклюжей, но Хортенз сказала, что у нее ушло гораздо больше времени на то, чтобы обучиться всему, что требовалось, и что одно время Джайлз даже собирался уволить ее из-за неповоротливости.

Это немного подбодрило меня, но когда я увидела Мелани и Хортенз на нашем первом совместном показе, то поняла, насколько они грациозны и как умеют каждое платье сделать воплощением элегантности.

Вскоре я также поняла, что мы должны работать не только в дневное, но и в вечернее время. Девушки Джайлза должны были показываться на вечерних коктейлях в туалетах, о которых писали в светской хронике, чтобы дамы из общества потом заказывали полюбившиеся им модели.

Мелани и Хортенз дали мне понять, что если кто-либо из мужчин, беседовавших с нами на коктейлях, приглашает нас на ужин, то мы не должны отказываться. Я узнала о том, что все платья, в которых Джайлз фотографировал меня, были созданы в самых знаменитых модных домах — «Пакэн», «Ревилл», «Молинью» и «Хартнелл».

Разумеется, платья, в которых мы появлялись, были моделями минувшего сезона, и владельцы готовы были сбыть их за несколько фунтов, но они по-прежнему отличались неотразимым шиком, и это заставляло всех обращать на меня внимание, когда я входила в ресторан или появлялась на вечерних коктейлях.

А в особых случаях нам даже давали напрокат самые последние модели, и это доставляло нам массу волнений. Я до того боялась случайно порвать платье или опрокинуть на него какой-нибудь напиток, что вечер бывал мне не в радость, поскольку меня не покидала тревога за наряд.

Хортенз рассказала мне леденящую душу историю о том, как однажды молодой человек опрокинул стакан вина на ее белое платье. Магазин, откуда оно было взято, потребовал от нее плату за испорченный туалет, и прошло целых четыре месяца, прежде чем она расплатилась с этим долгом.

Эта история отнюдь не прибавила мне уверенности, и я стала нервничать еще больше, чем прежде.

Вообще-то я не любила брать на прокат туалеты, но Джайлз ужасно сердился, когда ему казалось, что я выгляжу недостаточно эффектно.

Фотографии его были поистине сказочными. Я пришла в восторг, когда впервые увидела их в журнале «Вог», Мисс Мэйси снисходительно сообщила мне, что спрос на мои фотографии постоянно растет и со стороны других журналов.

Сперва я подумала о том, чтобы послать снимки папе, чтобы продемонстрировать, до чего потрясающе я выгляжу, но потом побоялась, что это только расстроит его. Дело в том, что на них я была не похожа на себя. На фотографиях Джайлза я выглядела обольстительной, загадочной, экстравагантной и многоопытной женщиной, а подчас даже слегка порочной.

Молодые люди, которые приглашали меня по вечерам, почти всегда дарили мне орхидеи, говоря, что я напоминаю им этот цветок. Я же никогда не любила эти цветы и не понимала, отчего они так ценятся. Они не имеют запаха, и в них есть что-то неприятное. Разумеется, я об этом не говорила и первое время, придя домой, ставила их в вазу и следила за тем, чтобы они не скоро увяли. Но потом я стала их выбрасывать и, если позволяли средства, покупала себе несколько роз у цветочницы, торговавшей с тележки в конце улицы.

Оглядываясь на свое прошлое, я теперь уже не могу припомнить, кто первым из молодых людей попытался поцеловать меня, провожая вечером домой со званого вечера. В среде светской молодежи считалось весьма престижным появляться в обществе с фотомоделью Джайлза Барятинского. Мелани и Хортенз представили меня некоторым из них, а те в свою очередь познакомили меня со своими друзьями, так что, не прошло и недели, как я уже знала многих молодых людей в Лондоне.

Сперва меня смущала мысль об ужине наедине с мужчиной, и я бывала очень довольна, когда приглашали также Мелани и Хортенз и мы ужинали вчетвером. Но однажды вечером молодой человек, которому симпатизировала Мелани, стал во время ужина отдавать предпочтение мне, и она пришла в ярость. С тех пор девушки стали отказываться ужинать «квартетом», и мне приходилось выбирать — либо принять приглашение какого-нибудь кавалера, либо коротать вечер в одиночестве в пансионе. Последняя перспектива выглядела столь безрадостной, что я готова была идти с кем угодно, лишь бы не оставаться дома.

Вместе с тем каждый, кто приглашал меня по вечерам, считал своим непременным долгом попытаться поцеловать меня на прощание. Это меня крайне удивляло. Я привыкла к тому, что молодые люди могут приставать ко мне с поцелуями только после весьма продолжительного знакомства. Если юноша, пригласивший меня на ужин, ехал на собственной машине, он обычно ждал, когда мы притормозим перед пансионом, выглядевшим особенно мрачно и неприветливо в предутренние часы. Как только машина останавливалась, он обнимал меня за плечи и начинал:

— Вы так прекрасны, Саманта!

Я наловчилась открывать дверцу автомобиля как раз в тот момент, когда мой кавалер нажимал на тормоз, и оказывалась на тротуаре еще до того, как он успевал сообразить, что произошло.

— Доброй ночи! — говорила я.

— Подождите, Саманта! Подождите! — взывал он мне вслед, но я была уже далеко от автомобиля.

Он нагонял меня, когда я была уже у входной двери и нажимала кнопку звонка.

— Разве вы не хотите проститься со мной? — спрашивал он.

— Не здесь! — быстро отвечала я.

Иной раз привратник, который был очень стар, из-за чего миссис Симпсон наняла его за мизерную плату, чересчур долго семенил к двери через холл. Тогда мне приходилось увертываться и выдерживать небольшую борьбу, но я всегда успевала вовремя проскользнуть в открывающуюся дверь.

— Доброй ночи и спасибо за все! — говорила я и скрывалась за дверью до того, как он успевал что-либо предпринять.

Труднее приходилось, когда меня отвозили домой в такси, потому что дверца такси открывается изнутри лишь после некоторых усилий.

Но скоро я поняла, что молодые люди, провожавшие меня домой в такси, не столь развязны и самоуверенны, как владельцы автомобилей и в особенности «мальчики бентли».

Такой провожатый обычно начинал клянчить:

— Позвольте мне поцеловать вас, Саманта! Ну пожалуйста!

— Нет, — отвечала я. — Я не хочу, чтобы меня целовали.

— И вы думаете, я этому поверю? — восклицал он. — Ну, скажите «да», Саманта! Только один раз!

Иногда приходилось выдерживать небольшую борьбу, но мне всегда удавалось избегать поцелуев, только потому что я этого не хотела… До тех пор, пока я не встретила Дэвида. О нет, Господи, я не хочу думать об этом… Но и не думать тоже не могу. Он запечатлен в моем сердце, этот удивительный, волшебный, незабываемый поцелуй…

Наконец-то мы здесь, в особняке Мэлдритов на Гросвенор-сквер, и я очень надеюсь, что леди Мэлдрит не станет спрашивать меня, видела ли я Дэвида в последнее время.

В воображении леди Мэлдрит мы всегда фигурируем парой, поскольку я познакомилась с ним на одном из ее раутов. Впрочем, едва ли она помнит это, да и к чему ей вспоминать о том, что произошло в июне? В особняке леди Мэлдрит перебывало столько народу, что вряд ли она запомнила день, когда я впервые оказалась среди ее гостей. Правда, с тех пор как я вернулась в Лондон, она уже дважды приглашала меня на ужин, но оба раза я в последний момент посылала ей отказ, будучи просто не в силах видеть этот дом, вызывающий у меня слишком много воспоминаний. Но я уверена, что леди Мэлдрит приглашала меня как одну из фотомоделей Джайлза Барятинского.