Бабочка жила только первый полдень и не знала, что уже наступила осень. Не знала она и того, что это последний солнечный день. Лето ушло, и осталось совсем немного времени, чтобы собрать цветы и проводить птиц.

Бабочка появилась утром из серой куколки, прилепившейся к сухой ветке. Она увидела огромное солнце, много света, и, дитя лета, бабочка начала славить лето. Вдруг на ветках берез она увидела желтые листья. Но бабочка решила, что такими одинаковыми, без запаха цветами цветут деревья. Она устремлялась ввысь, качалась в воздухе и опять спускалась, стараясь найти душистые цветы. Но лето уже ушло. И цветов не было. Даже вереск, который цвел такими яркими чистыми цветами, тоже поблек. Но бабочка не видела этого. Это был ее первый день, и она не могла не радоваться, не могла не порхать на своих пестрых крылышках под чистым небом.

Бабочка села на цветок. Он не успел увянуть, потому что сюда еще не донеслось утреннее дыхание осенних ночей, которое закрывает цветам глаза. Цветок, как и бабочка, радовался солнцу. Но он знал, что наступила осень, что пришел последний летний день, чтобы собрать свои последние цветы.

И цветок рассказал бабочке о том, что в душистом чабреце уже отзвенели косы кузнечиков, что клен такой желтый не потому, что он покрыт цветами, и что холодные ночи уже ласкают луга и поля… А краснозобые зарянки еще до зари улетели через теплую долину в далекие края.

Бабочка не знала, что такое осень. Но она верила словам цветка. Она поднялась в воздух и, качаясь в его волнах, запела:

Бабочка не знала, что такое осень. Но она верила словам цветка. Она поднялась в воздух и, качаясь в его волнах, запела:

Бабочка пела, то воспаряя ввысь, то опускаясь на цветок, счастливая, что светит солнце, что оно греет щедро и ласково.

Цветок ожидал бабочку и обрадовался, когда она вернулась. Потому что вокруг больше не было бабочек. Не было вокруг и цветов. И веющему ветерку, который привык шептаться с листьями и раскачивать головки цветов, не с кем было поговорить.

— Возьми и меня!.. Возьми и меня!.. — говорил дующему ветру, раскачиваясь на своей тонкой ножке, цветок. Страшно было ему еще одну холодную ночь оставаться одному.

Бабочка села на цветок и распахнула крылья, которыми накрыла цветок. Поместится цветок на разноцветных крыльях бабочки, тогда она сможет унести его в теплые страны.

Вечерний закат ярко пылал. Желтоватые облака тянулись к заходящему солнцу, надеясь согреться в его потухающем огне. Гасли зори, а в небе стыли синеющие облака. Вереницами тянулись птицы. Они грустно кричали на лету, созывая друг друга… Высоко в поднебесье их ожидал дальний путь.

После осенней ночи медленно всходило солнце. На траве белел утренник. Ветки березы побелели от заморозка. Сегодня пожелтеет много листьев. И много листьев упадет на землю, не дождавшись вечера.

Лучи солнца скользнули по деревьям. Они коснулись сидевшей на белом стволе березы бабочки… Ее спокойно распластанные крылья сверкали, цвели потому, что на них лежал цветок. Бабочка подняла цветок на свои крылья, но не смогла взлететь с ним до птичьей тропы.

Мне жаль белых медведей в зоопарках. Не только потому, что эти величавые обитатели ледяной вольницы обречены день-деньской изнывать на раскаленном от солнца бетоне и барахтаться в затхлой воде убогого бассейна, а еще и потому, что каждый белый мишка в зоопарке — это его загубленная там, на севере, мать, которая могла бы подарить миру еще не одного белого медвежонка[1].

Дело в том, что для зоологических садов отлавливаются только крохотные медвежата. А никакая медведица добром своего детеныша не отдаст.

Мне вспоминается медведица, которая однажды весной на далеком чукотском берегу вместе со своим малышом бежала от охотников в ледяной простор океана.

Медведица к той поре уже была большая и мудрая. Зверь в полном расцвете сил. Как и все белые медведи, она кочевала по океану вместе с ледяными полями. Куда ветер и океанское течение помчат льды, туда и медведи отправляются. Белый медведь — водный житель, на сушу выходит редко. И плавает он лучше, чем бегает. Я нимало не был удивлен, когда чукчи-рыбаки рассказывали мне, будто видели белого медведя, преспокойно плывущего в открытом море, в свободном от льда пространстве, чуть ли не в пятнадцати километрах от берега. Видимо, зверь собирался добыть тюленя или промышлял рыбу. А то и просто плавал в свое удовольствие.

И та крупная медведица, о которой пойдет наш рассказ, тоже странствовала по льдам, охотилась в полыньях на тюленей. Ей не страшен был никакой зверь; ведь в северных морях белый медведь сильнее всех. Разве что клыкастый, матерый морж ему опасен. И то лишь на воде: моржи плавают и ныряют не хуже медведей, но на льду и на суше еле ползают.

Наступила полярная ночь, долгая, почти на целых полгода. Белые медведи и в полярную зиму дрейфуют на своих ледяных кораблях. А те медведицы, у которых к весне ожидается один или два детеныша, идут на берег, устраивать берлогу. Вышла в ту зиму подыскать себе логовище и наша белая медведица.

Она выбрала себе глубокую ложбину меж прибрежных скал. Отменная оказалась ложбинка! Медведица в ней устроилась, а ветер все задувал, пурга щедро порошила снегом, покуда не засыпала медведицу, плотно укутала. Медведица прорыла только тесную отдушину, чтобы проходил воздух. В лютую стужу полярной зимы из этого отверстия вился легкий пар от медвежьего дыхания. Ближе к весне, когда солнце уже поднималось над горизонтом и кругом становилось светло, медвежье оконце издалека чернело над занесенной снегом кручей прибрежных скал.

Малыш медвежонок уже проживал в берлоге с мамашей. Он жался к теплому материнскому боку, но еще чаще, примостившись у матери в охапке, поглядывал на отверстие, через которое под снежный пласт проникал снег. Медвежонок был белейший, а глазенки — черные, словно пуговки. Он хорошо различал свет и тянулся к нему. Но медведица не пускала, она держала его в берлоге, питала сытным своим молоком и ждала, когда детеныш подрастет и как следует окрепнет для кочевой жизни в океанских льдах.

В то утро чукотский охотник Тинаукутагин ехал вдоль побережья, заложив в упряжку всю девятку своих собак. Снег был слежавшийся, плотный, нарты скользили легко, собаки резво мчали. Тинаукутагин погонял упряжку и высматривал медведицу. Ему велено найти логово белой медведицы и взять детеныша. Он нужен какому-то большому зоопарку, там давно ждут белого медведя. Для Тинаукутагина это приличный заработок. И лицензия на отстрел белой медведицы при нем… Тинаукутагин — охотник. Старый, дошлый охотник. С самого начала весны он разыскивает медвежью берлогу.

Вдруг Тинаукутагин резко налег на шест, прилаженный к нартам и с силой воткнул его в снег. Заметил отдушину в медвежьем логове… Нарты стали, собаки не повезут дальше, оглядываются на хозяина. А хозяин выпряг одну собаку, указал ей на черное отверстие в снежной круче и послал взглянуть, есть ли в берлоге зверь. Этот пес не только возит нарты, но и лучше всех чует медведя.

— Ступай, гляди медведя, — сказал Тинаукутагин собаке. Если берлога пуста, собака тотчас вернется обратно. Если в логове зверь — не уйдет, будет стоять и лаять.