Никто не догадывался о том, какую трагедию пережил этот человек. Очень немногие знали о том, в каком мучительном положении он находится, вынужденный жить разорванной, сложной, двойной жизнью. И какой тяжелой могильной плитой давит на него его всемирная слава. Только очень внимательные и чуткие люди обращали внимание на то, что у этого счастливчика, баловня судьбы, достойного зависти, очень печальные и задумчивые серые глаза…
Большинство обывателей видели другое — он известен, он любит славу и деньги. Кутит в ресторанах ночи напролет и устраивает скандалы, ссорится с людьми… И отсюда создавалось мнение: Шаляпин — самодур, окруженный льстецами и шутами, неотесанный мужлан, «большой артист и маленький человек». Многие, ненавидевшие Шаляпина, хотели, чтобы так о нем думала публика, и этот его образ старательно создавался в прессе.
«Слава против артиста», — писали о нем, издевательски называя «генерал-басом» и намекая на то, что он позволяет себе делать грубые замечания артистам во время репетиций, спорить с дирижерами и режиссерами… Его умение жить, неукротимая жажда жизни тоже вызывали зависть. Почему-то особенно много среди тех, кто ненавидел Шаляпина, было журналистов, и они ему мстили, мстили беспощадно, изощренно и жестоко, втыкая в него все имеющиеся в их распоряжении булавки. В газетах постоянно появлялись сообщения о ссорах Шаляпина, о его скандалах и даже драках, в которых он выставлялся не с лучшей стороны.
Но особенно часто высмеивалась пресловутая «жадность» Шаляпина. В 1910 году в «Петербургской газете» была помещена карикатура — Шаляпин в поддевке (он часто ходил в ней) с шапкой в руке поет в петербургском дворе. Обыватели из окон сыплют ему мелочь. Подпись внизу гласила: «Беднейший певец Шаляпин, чтобы прокормиться, решил петь по дворам».
Не оставались без внимания и его частые отлучки за границу. «Когда-то он был наш московский артист… Теперь он порхает больше „по заграницам“, а москвичи ждут, ждут его приезда, запасаются за год абонементами в надежде услышать его», — сокрушался один московский журналист. А «Петербургская газета» поместила новый шарж — «Летний отдых Шаляпина». Из Парижа, хищно оглядываясь, Шаляпин «шагает» прямо в Монте-Карло. Из кармана его сюртука выглядывает стотысячная банкнота. А внизу стихи:
«Старые грехи» — это ему, конечно, напоминали эпизод с коленопреклонением.
Среди этого потока грязи, а иногда откровенной лжи и клеветы, если что-то и спасало Шаляпина в глазах публики, кроме его таланта, так это был образ его семьи — милой, доброй Иолы Игнатьевны и пяти очаровательных ребятишек. Иола Игнатьевна всегда была готова прийти Шаляпину на помощь, встать надежной стеной между ним и теми отравленными стрелами, которые на него сыпались. Все возможное она делала и для того, чтобы скрыть от посторонних глаз то, что происходило в их частной жизни (а если бы публика узнала об этом!), и, может быть, этот облик Шаляпина — любящего отца, главы благополучного семейства, — созданный благодаря Иоле Игнатьевне, и был той последней опорой, на которой держалась в обществе человеческая репутация Шаляпина.
Семье Шаляпина в прессе уделялось особое внимание. Где бы ни появлялась Иола Игнатьевна со своими милыми ребятишками, на нее тотчас устремляли внимание тысячи любопытных глаз.
Так, например, в 1911 году семья Шаляпина появилась на генеральной репетиции оперы «Снегурочка» в Большом театре…
«Нарядный, немного строгий зал Большого театра, выглядящий немного странно с затянутыми парусиной царской и литерными ложами, совершенно переполнен публикой. В антракте давка такая, что нельзя пройти», — описывал репетицию один из журналистов.
Состав спектакля был «звездным». Берендея пел Л. В. Собинов, Снегурочку — А. В. Нежданова. Дирижировал спектаклем В. И. Сук. Среди публики были С. И. Мамонтов, первый постановщик «Снегурочки» в Москве, с Т. С. Любатович, известный артист Малого театра А. И. Южин, художники Л. О. Пастернак, М. П. Клодт и В. В. Переплетчиков, писатель Н. Д. Телешов, а также многие артисты Большого и Малого театров. Но внимание журналистов было привлечено ко второй ложе бенуара с правой стороны, которую занимала семья Шаляпина. Ей было посвящено подробное описание:
«Детишки Федора Ивановича очаровательны, особенно один мальчик, удивительно похожий на отца (имеется в виду Федя. — И.Б.) — то же лицо, те же размашистые жесты…
Забавное впечатление производит маленький Шаляпин: он так же экспансивен, как отец, — то и дело напевает, ласкает сестер, брата.
Знакомые уверяют, что к нему перешел талант отца».
Но самого Шаляпина редко можно было увидеть в кругу семьи. Обычно он появлялся в компании знакомых, друзей. Иногда — очень редко — на фотографиях рядом с ним оказывалось лицо красивой, уверенной в себе женщины: г-жа М.В., г-жа Н. (госпожа никто!). Это была темная сторона жизни Шаляпина, о которой мало кто догадывался, о которой не принято было говорить.
Несмотря на то что у Шаляпина и Марии Валентиновны было уже две дочери — Марфа (1910) и Марина (1912), — Мария Валентиновна по-прежнему оставалась на непонятном положении полулюбовницы-полусодержанки. Но девочки благодаря Иоле Игнатьевне носили фамилию Шаляпина.
Секрет долговечности их отношений заключался в том, что Мария Валентиновна мирилась с тем, с чем Иола Игнатьевна в силу своего характера и воспитания мириться не могла. Она смотрела сквозь пальцы и на измены Шаляпина, и на многие его непредсказуемые поступки. Но Шаляпин был ей нужен, любой ценой она должна была удержать его возле себя, и ради этого всегда нужно было быть ласковой, любящей, всепрощающей… Помогало этому и в высшей степени благородное поведение Иолы Игнатьевны. Она делала все возможное, чтобы оградить Шаляпина от скандалов и шантажа, которому он время от времени подвергался, и одновременно давала ему полную свободу, не создавала никаких препятствий для его жизни с Марией Валентиновной. Иола Игнатьевна без меры одаривала Шаляпина благодеяниями, не требуя ничего для себя. Единственное, о чем она просила его, не забывать своих детей. Но это была сущая малость по сравнению с теми жертвами, на которые шла она.
В 1909 году Шаляпин и Мария Валентиновна жили в Петербурге, снимали три меблированные комнаты в доме № 10 по набережной Крюкова канала.
В 1910 году Шаляпин много гастролировал по России, а в 1911 году, вернувшись из-за границы после всех волнений, пережитых в связи с историей с коленопреклонением, и встретив в Москве (не в последнюю очередь благодаря Иоле Игнатьевне) хороший прием, он, видимо, решил держаться подальше от официального, придворного Петербурга и начал обустраиваться с Марией Валентиновной в Москве.
Возникла неловкая ситуация. В городе, где все хорошо знали Иолу Игнатьевну, появилась вторая семья Шаляпина. Иола Игнатьевна вынуждена была прибегнуть к мучительному для нее объяснению:
«Необходимо, чтобы ты наконец знал все, что происходит в бедной моей душе… Я потеряла всякую надежду на что-либо хорошее, потому что меня совершенно оставило провидение…
Моя несчастная старая мать не знает даже четверти того, что происходит со мной. Во-первых, я не хочу, чтобы она возненавидела тебя, и, кроме того, не хочу отравлять еще больше последние годы ее жизни. Все, что я выстрадала с того момента, как встретила тебя, и в особенности в последние пять лет, ты понять не можешь просто потому, что ты никогда не любил, нет, Федя, ты никого не любил, кроме себя самого. Впрочем, я это прекрасно понимаю, у тебя даже нет времени заниматься всеми этими ничтожными людишками, которые страдают или не страдают около тебя. Это тебя интересовать не может, ты надо всеми, ты знаменитость, кое-кто даже называет тебя гением, поэтому человек, который достиг таких высот, превзошел всех, поскольку природа богато одарила его, так наслаждается лестью искренней и неискренней, что ему, конечно, кажется ненужным и бесполезным хотя бы на одну минуту задуматься о жизни бедной женщины, которая живет рядом с ним и которая имела несчастье встретить и честно полюбить его…»