Я почувствовал, что у Силиня на кончике языка вертится резкий ответ, но, к счастью, в кабинет вошли доктор Розенберг и Волдемар Ребане, и вопрос так и остался открытым. В отличие от эксперта, врач не стеснялся ходить с зонтиком, и у него намокли только концы брюк. В комнате сразу сделалось тесно и шумно.

— Вскрытие показало, что Вайвар вовсе не был таким крепким, как можно было подумать, — говорил доктор. — Врожденная сердечная недостаточность, с которой его даже в армию не взяли бы. Когда я еще работал на селе, то регулярно вызывал таких мнимых богатырей на профилактический осмотр.

— Если его не взяли бы в армию, то и вся эта рижская эскапада вообще не была нужна! — воскликнул Силинь, узнавший от Аспы причину приезда ее брата в Ригу. — Какая нелепая смерть!

— Всякая смерть кажется нелепой, хотя является естественным концом жизни, — философски произнес Розенберг. — Однако прошу не понять превратно: у меня в юности тоже был ревмокардит, но, как видите…

— Зато быстро прогрессирует склероз: стоит попасть в дамское общество, сразу забываешь обо всем на свете, — поддел его Ребане. — Ты обещал сказать, когда наступила смерть.

— Между девятью и десятью вечера. Мгновенно и, как уверяют, безболезненно… Хотя, — снова начал рассуждать он, — кто может знать, что именно чувствует человек в свой последний миг? Даже те, кто благополучно выкарабкался из клинической смерти, ничего толком рассказать не могут.

— Один выстрел, и человека нет. Это можно было бы счесть случайностью, если бы прошлой ночью не были так же мастерски прострелены фары машины. — В голосе эксперта слышалось нечто, похожее на восхищение. — В убийце погиб стрелок высокого класса.

— Это еще не сказано, — возразил Силинь. — Надо позондировать в спортивных кругах, там тоже бывают всякие подозрительные типы, бляха мастера спорта — еще не знак морального качества. И это могло бы объяснить многое, начиная с переделки пистолета и кончая импортными кедами.

— Ты упускаешь из виду психологический аспект, — не сдался Ребане. — Настоящий спортсмен-стрелок никогда не поднимет оружие на человека, это ему привито годами тренировок. Даже в войну мало кто из них стал выдающимся снайпером, большинство направляли в артиллерию.

— Минутку, товарищи, — оторвавшись от блокнота, вмешался я в разговор. — Разве есть неопровержимые доказательства того, что в обоих случаях действовало одно и то же лицо?

— Относительно действовавшего лица я пока ничего не утверждаю, — сказал Ребане, осторожно выбирая слова. — Теоретически возможно, конечно, что некто украл и использовал оружие и обувь — потому что идентифицировать удалось только их. По калибру, царапинам на пулях, по отпечаткам следов ног. Это из другой оперы, но я сделал вывод, что убийца находился в состоянии аффекта: там, в кустах, он топтался, словно стоял на горячих угольях.

— Значит, ты снова взялся за своего невменяемого?

— Я ни за что не брался, я излагаю факты, — сердито отрезал Ребане. — Через час смогу сказать вам, как он был одет: на ветках осталось так много ниточек, что хватило бы на детский костюмчик.

— Если он изодрал свой фрак, то наденет другой, и мы снова останемся с носом, — пожал плечами Розенберг. — Зато мой пациент как раскрытая книга: вся биография словно на ладони.

— Да, карманы богаты содержанием, — не позволил Ребане похитить его лавры. — Убийца к нему не прикасался, это совершенно ясно, иначе прихватил хотя бы деньги. Девяносто семь рублей с копейками — не коробок спичек. Личные документы в наши дни тоже не валяются на улице, в особенности водительские права. Билеты — автобусный и с электрички, оба от позавчерашнего числа. Самые большие надежды подавал клочок бумаги с телефоном и именем «Тамара». Юрис вчера съездил в пансионат, но номер оказался пустым: однодневная симпатия, успевшая уже обзавестись новым телохранителем. Типичный курортный романчик и, естественно, парень ей ничего существенного не рассказал.

В этот миг у меня возникло решение познакомиться с девушкой. Казалось, я нащупал неплохой дополнительный материал для повествования о разных судьбах брата и сестры. Я, конечно, не верил, что встречу на морском берегу современную Сольвейг, оплакивающую свою первую и единственную любовь: это было бы вопиющим анахронизмом. Но столь же неправдоподобным казался нарисованный экспертом циничный финал. Может быть, Юрис поторопился с заключениями?..

Дверь отворилась, но вошел не мой вчерашний соратник, а Леон Акментынь. Могло показаться, что члены оперативной группы избрали кабинет Силиня местом для кулуарных разговоров. Лейтенант Акментынь тоже поделился последними новостями.

— Я только что из радиокомитета. Штейнберг отпадает. Окончательно и бесповоротно. И не только из-за размеров обуви, как утверждает Оса. Я поговорил с дамами из тамошней охраны, полистал регистрационный журнал. Позавчера Штейнберг работал в вечерней смене, с работы ушел за несколько минут до полуночи. В самом конце выяснилось еще одно интересное обстоятельство: в ту ночь, когда раздели Лигиту Гулбис, Штейнберг находился в своей мастерской — пришел около одиннадцати и только в три расписался в уходе. Причина: аварийный ремонт. Но это формальный повод. Я поговорил с дежурной по душам, и она выболтала мне тайну, известную многим: кассеты и пластинки, которые Штейнберг через знакомых продает на черном рынке, он записывает на казенной аппаратуре. Этим объясняется их высокое качество и спрос, каким они пользуются у коллекционеров. А вам он заявил, что провел ночь у дамы, имя которой не пожелал раскрыть. Ну точно как в том бородатом анекдоте, где муж готов принять на себя все смертные грехи, лишь бы не сознаться жене, что всю ночь играл в преферанс.

Я покосился на Силиня. Он выглядел так, словно все, сказанное Леоном, было ему давно известно, и мне вдруг подумалось, что вся милицейская работа — это нескончаемая череда ошибок и разочарований: день за днем идешь по следам, которые логически выстроил в одну цепочку, и вдруг видишь, что оказался в тупике, потому что на каком-то повороте принял желаемое за реальность, или же расчеты разрушила простейшая случайность. И все надо начинать сначала, с того места, где была допущена ошибка…

Интересно, как распутался узелок, завязавшийся вокруг слесаря Крума? Косвенные улики казались неопровержимыми: человек с сомнительной репутацией, изготовлявший оружие, в обоих случаях находившийся близ места происшествия — ясно, что он мог совершить преступление. Но вот совершил ли?

Ответ мог знать только Юрис Банковскис, который, наверное, уже допрашивал Крума или, может быть, еще шел по его следам. Наверное, именно потому лейтенанта здесь не было. Ничего, на совещание у полковника Дрейманиса соберутся все, тогда я и узнаю, почему Силинь не звонит Штейнбергу, чтобы отменить предупреждение о возможных выездах. Или это маленькая месть облеченного властью лица за обман представителя милиции? Силинь, пожалуй, был на это способен…

В дверь постучали, и в следующий миг все услышали жизнерадостный голос шофера Анджа:

— Отворяй, тебя же не повесткой вызвали!

Он привел Аспу Вайвар.

Сержанта дивизиона автоинспекции я видел впервые. Она была еще красивей, чем я представлял по рассказам. Подобных светловолосых красавиц обычно изображают на рекламных плакатах, призывающих пользоваться услугами Аэрофлота, приобретать билеты вещевой лотереи или хранить деньги в сберкассе, чтобы доставить радость своей невесте. Лишь через мгновение я понял, что застывшие, невыразительные глаза и искусственная улыбка не постоянные особенности девушки, за ними — переживания и страх перед предстоящим объяснением. Стройную фигуру не могла скрыть даже форменная одежда: блузка была чуть более прилегающей, юбка на дюйм покороче и поуже, чем полагалось по уставу. Я представил ее в роли соблазнительницы по сценарию Силиня и не усомнился в том, что в ином туалете Аспа вскружила бы голову не одному недостаточно уравновешенному мужчине и заставила бы его забыть общепринятые нормы поведения. Стоило только чуть более вызывающе подкрасить чувственные губы, несколькими мазками зеленого тона придать взгляду страстное выражение и призывную глубину…