Да вот же она куда забралась, совсем в уголок, в десятую палату, милая, родная, хорошая! И мальчик у нее в том же кружке, мелким почерком так и написано: «Мальчик, 3550 гр., 51 см.» За решеткой все это дело, а то так бы и расцеловал!

А может, перепутали они что-нибудь?.. Нет. «Лебедева С. А.» Может, однофамилица? Да с какой же стати? Не было ни одной Лебедевой, кроме нее, ни вчера, ни третьего дня. А если ночью привезли?

Девушки нет в справочной будке — и куда пропадает, будь она неладна! Константин постучал в дверь, куда посторонним вход воспрещается. Выглянула нянечка, совсем незнакомая, из другого отделения.

— Погодите немножко, товарищ капитан, сейчас придет сестра, все вам расскажет. — И закрыла дверь.

«Посторонним вход…» Эх, бывают же черствые люди!

Константин еще раз проверил, не изменилось ли что-нибудь на кружке в десятой палате. «3550 гр., 51 см.».

Он сел на скамью у окна. Чудесный осенний день… дождик сеется… удивительно хорошо! Вес вроде неплохой, кажется, даже немножко больше среднего. А 51 сантиметр… Кажется, в книжке «Мать и дитя» средняя длина для мальчиков…

— Что же это вы, товарищ Лебедев, ко мне на радостях и подойти не хотите?

Ждал, ждал — и проглядел, как девушка в будку вошла!

Константин вскочил, наклонился к окошечку:

— Ну, как ее здоровье? Как она?..

— Хорошо. Сейчас спит. Только что я говорила с врачом.

— Вот спасибо-то вам! А ребенок?

— Вы же видели: три кило пятьсот пятьдесят граммов, пятьдесят один сантиметр.

— Нет, я хотел спросить: ничего он, здоровенький?

— Все нормально. Подробно про ребенка расскажет вам детский врач. Зайдите часов в одиннадцать.

Еще кто-то подошел к будке и ждет. Но невозможно оторваться так быстро, закончить разговор.

— Передачу теперь можно?

Хмурый гражданин стоит сзади и нетерпеливо покашливает. Ладно уж, спрашивай, отойду на два шага, шут с тобой! Тоже небось волнуется… Никого у него еще нет, у бедняги, ни сына, ни дочери!.. Ну-ка, еще спросить:

— Девушка, дорогая, а скажите: что можно передать? Цветы, фрукты — можно? Что-нибудь сладкое?

Какое счастье, что можно наконец… Девушка из будки вдруг позвала вдогонку:

— Товарищ капитан!

Обернулся к ней.

— Товарищ капитан, цветов только маленький букетик можно.

— Знаю, знаю! И чтоб без запаха!

Бесчувственные люди! Маленький букетик!

В кармане — банка с персиковым компотом. Яблоки — в пакете. И небольшой букет — астры.

Очень неудобно так по телефону разговаривать, но передача только с одиннадцати часов, так что время есть, а молчать больше уж невозможно.

— Боброва, пожалуйста, попросите.

Долгая пауза. Наконец непроспавшийся голос:

— Я у телефона.

— Сашка, ты? Сашка, у меня сын родился, представляешь себе… Это я, я, Константин!

Ох и бестолковый же парень! Ага! Понял наконец, поздравляет! Ну то-то!

— Как Тоня себя чувствует?.. Привет ей.

Кому бы еще позвонить? У кого есть телефон?.. Может быть, на службу? Кто сегодня дежурит?.. Кажется, Мережков.

— Майора Мережкова, пожалуйста… Слушай, Василий, это Лебедев говорит. Да ничего не случилось… То есть именно случилось: сын у меня родился! Вот только что! В пять часов утра… Здорова… Да, спасибо.

Отошел от автомата, встретил вдруг Валю, физкультурницу, из Светланкиной школы. Идет себе по другой стороне улицы, сумочкой помахивает и ничего-то еще не знает!

— Валя! Валя!

Вот кто обрадовался от всей души — женщины как-то сердечнее относятся к таким вещам.

Эх, мало знакомых в городе, вот в чем беда!

Что-то нужно было сделать сегодня утром… Да! Уезжает начальство в командировку, велело позвонить около десяти…

И вдруг ляпнул по инерции почти с первого же слова:

— Товарищ генерал, а у меня сын родился! Сегодня! Только что!

Тот удивленно пробасил:

— А!.. Это дело! Поздравляю!

Кажется, как и всем остальным, вес сообщил, а может быть, даже и длину… Глупо ужасно!

Полетели записки через окошечко передач, туда и обратно.

«Светик ты мой, хорошая, дорогая, умница ненаглядная! Одеяло я сегодня купил, голубое, и коляску типа «Победа», обтекаемой формы. А кроваток сейчас нет, говорят, будут во вторник…»

«…Костя, он милый ужасно, совсем не такой сморщенный, как другие дети, только я никак не могу вглядеться хорошенько, потому что лежу на спине и разглядывать приходится, скосив глаза.

Костя, ведь он не дышал и не кричал почти две минуты. Это было ужасно, ему делали искусственное дыхание, даже шлепали его — просто сердце разрывалось. Давай назовем его Димкой, как мы думали, — ему подходит».

Подходит-то подходит, милое такое, уютное имя, но как следует разглядеть сынишку все-таки не удается. И вот что страшно: не перепутали бы. Говорят, номерки у них к ручонкам подвешены, но ведь можно перепутать и номерки. Соседка по кровати — она уже встает — утешает:

— Да что вы беспокоитесь! Таких глазищ во веем роддоме нет, весь в мамку, одно лицо.

Это, кажется, хорошо, если сын похож на мать. Сестра говорит: счастливый будет. Не был бы только маленького роста, потому что для мужчины…

Пока у мужчины видны только одни глазищи, почти всегда закрытые, да розовый носик, немного торчком.

Характером Димка скромный, застенчивый, с ленцой. Ему уже третий день пошел, а ничего еще не ел и не просит. Не умеет еще есть, подумать только! Няни говорят: плохой сосун.

Другие малыши, как их принесут в палату, кричат, надрываются — и вдруг, сразу умолкнув, начинают звучно сосать. А Димка, как с ним ни бьешься, не берет грудь, да и только!

— Нянечка, вы оставьте его еще немного у меня, я еще поучу.

— Нет, уже пора. Принесу в двенадцать, должен порядок знать.

— Да ведь голодный он! Ослабеет.

— Ничего, проголодается — догадается.

И ровно в двенадцать Димка вдруг догадался. Раздвинулись нежные мягкие губы, распахнулись черные глазищи, рассердился вдруг, нацелился, зачмокал, засосал. И какое же это ни с чем не сравнимое счастье! Если бы всего-навсего пять таких минут на свете жить — и то стоило бы!

Через пять минут устал, глазки закрыл, лицо блаженное, умиротворенное. Нянечка его взяла, теперь только в профиль виден — носик торчком. Сыт.

«Костя, милый! Завтра меня выписывают. Ура! Привези, не забудь: мое платье, пальто (если будет прохладный день), туфли, чулки… и так далее, и так далее…

Димке: одеяло новое голубое, одеяло байковое, пеленку с кружевом, теплую распашонку голубую с уткой, кофточку белую с зайцем, подгузник (на всякий случай — два)…»

Константин сидел перед раскрытым ящиком комода и складывал вещи в чемодан, проверяя по списку.

«Кофточка с зайцем белая» — вот она! «Распашонка с уткой…» Еще и еще перебрал стопочку кукольного белья самых нежнейших цветов радуги… Нет распашонки с уткой! «Голубая теплая» есть. Но какая же это утка? Совсем другая птица…

Прозвучал под окном автомобильный гудок. Тяжелые шаги на лестнице.

Это Саша Бобров, он обещал заехать.

— Сашка, слушай… а ну, снимай плащ, у меня здесь стерильные вещи разложены, не смей подходить со своими немытыми ручищами!

Саша Бобров послушно оставил в передней плащ, пошел к умывальнику.

— Полотенце вон там возьми! Пойди теперь сюда, скажи, какая это птица?

— Вот эта, вышитая синеньким и красным?

— Да, вот именно.

— Как тебе сказать… На веточке сидит… на воробья не похожа… может, синица или снегирь? Но для снегиря…

— Можно ее назвать уткой?

— Уткой? Нет, на утку, я бы сказал, не похожа.

— Ну, тогда я не знаю, что делать! Понимаешь, я все по списку, просит она привезти «голубую распашонку с уткой». И вот перебираю я все двенадцать штук… Ромашки есть, зайцы есть, а птица всего-то одна…

— Светлана сама вышивала?

— Нет, эти, кажется, покупные.