— Кетынь, уходи, — сказал я, затем быстро прошел в кибитку, снял со стены винтовку, достал патрон, поставил на предохранитель и повесил снова на столб. Старуха вдруг завыла. Девушка сердито начала ей что-то говорить. Больше никто не стучал. Меня стало клонить ко сну. Я достал спальный мешок, расстелил, снял валенки и начал влезать в него. Все смотрели на мой мешок с изумлением. Винтовку я положил рядом. Только лежа в мешке, я почувствовал, как я устал.

Сабира подбрасывала в костер полынь. Над самым полом дыму было мало, и слезы уже не лились из моих глаз.

— Джуда яхши кизимка Сабира — очень хорошая девушка, — подобрал я комплимент по-киргизски.

Она улыбнулась, показывая крепкие белые зубы.

Незаметно я заснул. Проснулся я, повидимому, очень скоро. В свете тлеющих углей костра около меня стояли двое. Они яростно спорили.

Я увидал молодого киргиза и Сабиру. Киргиз держал в руках мою винтовку. Сабира тоже держалась руками за винтовку и тянула ее к себе.

«Сон или наяву?» — подумал я и услышал шёпот Сабиры:

— Кэрэк эмэс, кэрэк эмэс, не надо, пожалей старика, пожалей дом, — тихо просила она.

Мое положение было довольно нелепо: до того как я успею вылезть из мешка, он меня убьет или убежит с винтовкой. Я тихонько протянул руку к нагрудному карману гимнастерки, вынул браунинг и, отведя большим пальцем правой руки предохранитель, резко выкинул руку вперед и крикнул: «Ташла мультук — бросай ружье!» Киргиз рванул винтовку и бросился к двери. Сабира выпустила винтовку и упала. Я нажал спуск — осечка; дослал новый патрон. Вдруг киргиз, как бы подброшенный пружиной, уже достигнув дверей, взвился в воздух и опрокинулся на спину. На него, как барс, бросился вбежавший Карабек.

Киргиз держал в руках мою винтовку, Сабира тянула ее к себе.

Я мигом выскочил из мешка и бросился к ним.

— Дверь закрой! — закричал Карабек.

Я бросился к двери. Закрывая двери, увидел вдали силуэты лошадей и людей. Сабира что-то быстро объясняла Карабеку, о чем-то просила его, ломая руки в отчаянии. Карабек уже целился в лежавшего. Все это произошло очень быстро. Всмотревшись, я вдруг узнал киргиза — это был пастух Саид. Он сидел, обняв руками колени, и покачивался. Карабек стоял над ним, качая головой.

— Ах, пастух Барона, ай, Голубые штаны! Ружье хотел украсть…

— А что хотел с ним делать? — спросил я.

— Барона хотел стрелять, а то Барон его убьет.

— А, может, меня хотел застрелить?

— Нет, он бы тебя ножиком зарезал, — успокаивал меня Карабек. — Ай, ай, ай… Я говорил: нельзя спать, смотреть надо, зерно есть, продуктур есть, лошадь есть, ружье есть, ай, нельзя так!

Парень не делал попыток сопротивляться, и Карабек повесил винтовку на плечо.

— Ну как дела, Карабек?

— Барон не дает ячмень, говорит: нет.

— Достать надо! — сказал я.

— Я сам знаю, а где достать? Весь кишлак ходил. Народ в кибитки не пускает. Плохо. Я в одну кибитку зашел, смотрю: человек под кошмой спрятан. Знаю: контрабандист, Китай едет. Дорогу ждет.

Пастух заговорил быстро-быстро. Карабек ему отвечал и вдруг засмеялся. Я спросил, в чем дело. Карабек ответил, что пастух просит взять его в караван. Здесь, говорит, Барон зарежет, а Сабиры все равно не даст: Барон думает ее продать за десять тысяч рублей одному баю в Кашгарию.

В дверь постучали.

— Скажи, что сплю, никого не пускай, — сказал я Карабеку.

Карабек, вернувшись, сказал, что приходил Барон, спрашивал о пастухе, требовал, чтобы пустили, кажется, обиделся и ушел.

— Слушай, Карабек, переведи пастуху, что если он обменяет мне пшеницу на ячмень или муку, то я его возьму в караван, пусть докажет, что может работать. Это будет ему сасыгыт: он ружье хотел украсть.

Сасыгыт — это выкуп, который берут с вора, пойманного с поличным.

Карабек перевел. Пастух покачал головой, тихо поднялся и пошел к двери.

— Сасыгыт, сасыгыт… — засмеялся Саид и ушел.

— Тут такое дело, — тихо сказал Карабек, — он поступает в комсомол, он много рассказывает сельсовету, рассказывает в районе, что Барон делает. Только Барон знает это, жить хочет и его зарежет. Все! Давай спать. Азаму хлеба не давал? Нет? Хорошо… Я с Азама цепь бросаю, он злой будет, хорошо будет смотреть.

Сабира, подбрасывая в огонь стебли полыни, сидела у костра, поджав ноги, положив голову на колени, и казалась совсем маленькой. Она думала.

Мы уснули. Ночью мне снились то борьба, то какие-то многолюдные совещания, где все кричали, и крик этот переходил в рев моря. В море падали скалы, скалы грохотали, и моя голова скакала по ним. Я хотел удержать голову, но она скакала с камня на камень, и вдруг сквозь сон я почувствовал, как что-то шевелится у меня под головой. Сон исчез. Первое желание было вскочить. Но я заставил себя лежать. Во-первых, я не знал, грозила ли мне опасность, а, во-вторых, может быть, это тот вор, который украл мое мясо.

Как его поймать? Спальный мешок неуклюж: сразу из мешка не выскочишь. Зазвенело что-то ветеране. «Оружие», — решил я и тихонько под мешком вынул револьвер, отвел предохранитель.

Из куржума совершенно явно таскали сахар по куску. Сахар лежал под моей головой. Поэтому мне и приснилось, что моя голова падает с одного камня на другой. «Поймать вора во что бы то ни стало», — решил я и, круто повернувшись, схватил кого-то за халат, рванул, подмяв под себя, приставил револьвер к голове и сказал по-киргизски: «Лежи, не шевелись».

— Карабек, Карабек, — звал я.

Его ответ послышался… откуда-то снизу. Что за черт! Я еще раз позвал.

Карабек отозвался:

— Товарищ начальник, пусти!

Человек, который тащил сахар, оказался Карабеком. «Неужели он ворует? Плохо..» — подумал я.

— Я, — сказал Карабек, — сахар меняю на ячмень. Сабира женщин звала. Женщины ячмень носят, на сахар меняют. Сабира просила пастуха на работу взять. Мужем ее будет. Она за него ячмень меняет, убегает из дому с Саидам.

Сабира, улыбаясь, подошла.

— Тихо надо, товарищ начальник, по секрету от Барона делают.

Старик полулежал у костра.

— Ведь старик видит и расскажет, — сказал я.

— Раз надо, он не видит, он спал, понимаешь, он боится.

— Карабек, — спросил я, — сколько ты наменял?

— Один пуд ячменя будет, только сахару нет, один чай остался.

Вдруг мне пришла в голову одна мысль.

— Карабек, спроси женщин: рис, хлеб, мыло берут?

— Берут,

— Тогда меняй на ячмень продукты.

— Зачем все, а мы что кушать будем?

— Завтра пойдем на охоту с Саидом и убьем козла.

— А если не убьем?

— Ты же сам говорил, что козлов много.

— Очень много!

— Ну вот и хорошо, меняй!

Всю ночь мы принимали ячмень. Скрипела дверь, женщины, как призраки, возникали в дверях с куржумами, полными ячменя, и исчезали, подобно теням, обменяв.

зерно на продукты. Всю ночь стучали камни, заменяющие гири на чашках весов…

ОХОТА

Мы проснулись, когда яркое солнце врывалось уже во все щели кибитки. Пора было идти на охоту. Но вокруг нас не было ни старух, ни пастуха, ни Сабиры. Карабек увязывал сумки. Какое-то бормотанье доносилось снаружи — странный козлиный голос, с причитаниями и воем. Я прислушался. Ничего нельзя было разобрать кроме обрывков непонятных фраз.

— A-а-а… Сары-кар. Желтый снег. Белый снег… Посох Моисея… А-а-а…

— Кто это там воет? — спросил я Карабека.

— Это опять Палка Моисея, — сказал Карабек не подымаясь.

Я выглянул за дверь. Посреди площади стоял тот самый полоумный дервиш, который приходил в ночь нашего приезда. Лицо его, как всегда, тряслось и плясало. Он стоял на одной ноге в женском чулке, другую ногу он поджал, как цапля. Он смотрел в сторону, противоположную нашей кибитке, и потрясал огромным посохом — Асай-Мсай.