Он думал о штурмовиках, которые отправились в форт, и хоть внушал себе, что известий от них ждать не стоит, что вся операция обречена на провал, все равно никак не мог отделаться от мыслей, что все еще может получиться — они походили на какие-то детские мечтания о чем-то несбыточном, но вполне осуществимом, если очень этого желать.

Зря он на что-то надеялся. Разочарование с каждой минутой росло. Он совсем отчаялся, когда пришло время для артиллерийской подготовки.

«Ну что же, я на них и не рассчитывал».

Он вышел на улицу и смотрел, как там на западе все пылает, озаряясь до небес красными всполохами, будто там тонет, да все не может утонуть, солнце, которое должно уже было исчезнуть несколько часов назад. Он сам провожал его взглядом.

Ветер доносил бесконечный, непрекращающийся гул, похожий на предвестника кошмарной бури, которая сметет все, что попадется на ее пути. Не стоит ее опасаться. Ведь этот огненный вал идет на запад.

Шифровка от штурмового отряда.

Из-за гула Брусилов поначалу не разобрал слов, потому что они тоже казались частью этого гула, обернулся на голос. Рядом стоял адъютант, протягивая листок бумаги.

— Что там? Читай.

— Форт полностью захватить не удалось, — адъютант остановился, точно не мог разобрать слов.

— Я так и знал, — кивнул Брусилов.

— Они взяли два верхних этажа и все орудия, — в голосе адъютанта появилось удивление, — готовятся к отражению атаки. Просят поддержки с воздуха.

— Хм, что ж ты сразу о главном не сказал, ротозей? Что значит — форт не взяли полностью? Если они захватили орудия — то они взяли этот чертов форт. Пусть шифровальщики сообщат им, что поддержка с воздуха будет, я распоряжусь поднять в воздух эскадру Страхова, и сообщи Деникину, чтобы поторопил свою «Железную» дивизию. В его же интересах поторопиться. Не думаю, что штурмовики долго продержатся.

В санитарной комнате для всех раненых места не нашлось. Их пришлось отнести на этаж выше, ведь большинство из них самостоятельно передвигаться не могли, и в том случае, если австро-венгры все-таки вырвутся из каменного мешка, раненые штурмовики совсем будут беззащитны. Их перебьют за несколько минут. Даже если им оставить оружие, они не смогут сопротивляться.

«Мы потеряли инициативу, — думал Мазуров, — теперь главное — удержать то, что уже захватили».

Иприт выветрился. Раненым сняли противогазы, хоть как-то облегчив страдания, но они держались стойко, почти никто не стонал, а если и слышались стоны, то это только от тех, кто уже впал в беспамятство и не мог себя контролировать, до крови прикусывая губы, чтобы с них не сорвался крик боли. Живым-то тоже сейчас несладко, забот множество — забрать боеприпасы у мертвых штурмовиков, а то свои уже на исходе, приготовиться к отражению атаки…

Кого-то перевязывали, а то кровь все никак не хотела останавливаться, проступая через бинты, другим смачивали пересохшие губы, кололи обезболивающее, пока на это еще было время. Начнется атака — о раненых совсем забудут, принесут новых и положат рядышком.

Бетонный пол был холодным. Полежишь на таком с часок — совсем окоченеешь, кровь начнет стыть в жилах, уйдет боль, как от анестезии, а вместе с ней и жизнь. Под тела подложили одеяла, найденные в одной из комнат, и ворохи одежд, снятые с мертвецов.

Верхний этаж стал напоминать осажденный госпиталь. Над головами, над многометровой толщей воздуха и бетона, там, где-то на поверхности, рвались бомбы, осыпая ее осколками, как каплями дождя.

Мазуров услышал рокот приближающихся бомбардировщиков, когда их еще укрывала темнота, посмотрел в небеса, стараясь разглядеть их тела, и ему почудилось даже, как отблески звезд и луны играют на стеклах кабин и пропеллерах.

Нагруженные бомбами, бомбардировщики тянулись медленно, точно после сытной еды, когда совсем не хочется двигаться. Но прежде чем они появились, обстановку, видимо, разведали истребители, а Мазуров их так и не увидел, всецело занятый тем, что происходило в форте.

Он побежал быстрее внутрь.

«Успеть бы их встретить».

Зенитное орудие вырывалось из рук, разбив Мазурову ладони чуть ли не до крови. Поедая пулеметную ленту с крупнокалиберными патронами, оно с чавканьем раскусывало их, выбрасывая прочь теплые, дымящиеся гильзы, которые начинали покрывать пол толстым слоем, так что ходить по нему стало неудобно, да Мазуров пока и не хотел никуда уходить.

От дыма слезились глаза, все расплывалось перед ними, двоилось или даже троилось, и поэтому казалось, что бомбардировщиков, приближающихся к форту, гораздо больше, чем на самом деле. Впрочем, их и действительно было много. Он насчитал не меньше десятка тяжелых бомбардировщиков «Цеппелин», которые размерами не уступали «Муромцам» и были способны нести почти такой же груз. На каждом не меньше тонны бомб. Да еще полтора десятка аэропланов сопровождения.

Поначалу он слышал, как слева и справа стреляют еще две зенитки, а сейчас не мог разобрать — то ли они замолчали, то ли он настолько оглох, что уже ничего не различает, кроме гула крови в своих ушах. В такт с зениткой у Мазурова сотрясалась каска на голове, все норовя съехать на лоб и брови, а он, чтобы ее поправить, не мог оторваться от орудия, точно был к нему прикован. Руки его и вправду будто приклеились к зенитке.

Аэропланы шли слишком низко, чтобы сбросить бомбы наверняка, чтобы не промахнуться в этой темноте, но зато они представляли из себя неплохие мишени.

Но сколько Мазуров ни обстреливал их, все им было нипочем, точно крупнокалиберные пули для них были не страшнее комариного укуса, а ведь на самом деле любое попадание превратит в труху их крылья, пробьет насквозь борта и стекла кабины. Вот только так тяжело в них попасть.

Мазуров израсходовал первую ленту, штурмовики уже держали наготове новую, зенитку они перезарядили в считаные секунды, и Мазуров успел сделать несколько выстрелов, когда один из бомбардировщиков наконец-то выбился из строя, ткнулся носом вниз, словно туда сместился весь находящийся на нем груз и двигатели уже не могут удержать равновесия. Мазуров так и не понял, кто в него попал. Аэроплан сорвался в штопор.

— Попали, попали, господин майор, — радовался позади него штурмовик, как ребенок, пришедший на интересное представление.

Мазуров лишь на мгновение остановился, потом опять стал нажимать на гашетку.

Аэроплан рухнул свечой, вошел в землю под прямым углом и почти сразу же взорвался ослепительной вспышкой. Над ним навис огненный гриб, выхватывая из темноты ряды колючей проволоки, повешенной на деревянных крестах. Аэроплан проделал в них огромную брешь, но от него самого, наверное, почти ничего и не осталось — фанера и брезент сгорели в несколько мгновений, разве что двигатели превратились в оплавленные и обугленные куски металла, похожие на метеориты. Взрывной волной их разметало на десятки метров, а на месте взрыва осталась глубокая воронка.

Неожиданно истребители сопровождения вырвались вперед, сомкнули строй перед бомбардировщиками, точно легкая пехота перед гоплитами фаланги, стали отрываться от них, все больше и больше удаляясь. От них потянулись огненные прерывистые линии трассирующих пуль, но стреляли они не по форту, а во что-то, что находилось за ним, причем в небесах, и оттуда, с небес, и к ним потянулись точно такие же огненные линии.

Мазуров догадался, что причиной тому — русские истребители. Та поддержка с воздуха, о которой он просил. Он их не видел. Но чувствовал, что не один теперь.

«Чуть бы раньше, — с грустью подумал он, — всего на несколько минут. Тогда бомбардировщики не успели бы сбросить бомбы. Истребители остановили бы их перед фортом».

На самом краю форта, там, где земля переходила в бетонное покрытие, врезался второй «Цеппелин». В небо поднялись куски земли и бетона. Часть стены, прежде скрытая под поверхностью, обнажилась. Но остальные бомбардировщики уже зависли над фортом, открыли люки и начали сбрасывать свой груз.