— Как? — спросил Иван Николаевич.

— Ничего, — ответил я. — Приятная музыка.

— А ну–ка, Виктор, повтори эту пластинку еще раз, — предложил Пронин. — И обязательно с переводом…

Виктор охотно завел патефон еще раз и, когда баритон запел, стал ему подтягивать, напевая песенку в русском переводе:

Ночь нам покой несет, и, когда все заснет на земле,

Спускается с горних высот голубой ангел во мгле,

Он неслышно входит в наш дом, наклоняется

к нашим устам

И спрашивает нас об одном — о тех, кто дорог нам.

И, не в силах ему противиться, — это мать, невеста, жена, —

Нарушаем мы тайну сердца, называем их имена.

А утром с ужасом слышим, что любимых настигла смерть.

И тоска проникает в душу, и чернеет небесная твердь.

Мы ничего не знаем, не видим божьих сетей,

Не знаем, что это ангел уносит лучших людей,

И вечером, одинокие, беспечно ложимся спать,

И в пропасти сна глубокие падаем опять…

Так не спите ночью и помните, что среди ночной тишины

Плавает в нашей комнате свет голубой луны.

— Ну как? — еще раз спросил Иван Николаевич.

— Занятно, — ответил я. — Мрачновато, но с настроением.

— А перевод? — спросил Пронин.

— Неплохой, — признал я. — Кто это?

— Вот он! — Пронин кивнул на Виктора. — Его работа. На этот раз Железное оказался на высоте.

— Молодец! — воскликнул я. — Когда это ты научился?

— Чему тут удивляться? — скромно возразил Пронин. — Разве ты не знаешь моей теории о том, что чекист должен быть и жнец, и швец, и на дуде игрец? Виктор теперь английский язык лучше меня знает.

— Рассказать, что ли? — вдруг спросил его Виктор и нетерпеливо застучал пальцами по крышке патефона.

Иван Николаевич помолчал.

— Ладно уж, — разрешил он наконец. — Хвастайся. Может, писателю это и пригодится. Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность.

Однажды теплым майским вечером на квартиру к Пронину позвонил Евлахов, начальник одного из управлений, ведающих оборонной промышленностью.

С Евлаховым Пронин встречался еще на фронте во времена Гражданской войны, сталкивался при расследовании некоторых дел в последние годы, и поэтому Евлахов нет–нет да и напоминал о себе, время от времени обращаясь к Пронину за какой–либо справкой или незначительной услугой.

Так было и на этот раз.

Иван Николаевич был болен, на телефонный звонок откликнулся Виктор. Но с Евлаховым Пронин захотел говорить, и не только вследствие врожденной дисциплинированности — Евлахов занимал крупный пост и косвенно являлся для Пронина в некотором роде начальством, — он просто по–человечески был мил Ивану Николаевичу, и Пронину приятно было ему услужить.

— Ты меня извини, товарищ Пронин, тревожу тебя по пустякам, — сказал Евлахов. — У нас тут один человек пропал. Так не можешь ли ты помочь его отыскать?

— Если срочно, то могу, — пошутил Пронин. — Адресный стол часа через три найдет человека, ну а мы за полчаса это сделаем. Слушаю.

— Да не совсем удобно по телефону рассказывать, — сказал Евлахов. — Может, заедешь?

Но тут вмешался Виктор.

— Дело в том, товарищ Евлахов, что у товарища Пронина грипп, — сказал он, отбирая у Ивана Николаевича трубку. — Так что если вы позволите мне заменить его…

— В таком случае, я его сам навещу, — весело отозвался Евлахов. — Нам чинами считаться не приходится! — И минут через двадцать действительно приехал к Пронину.

Крупный и располневший от сидячей жизни, Евлахов как–то сразу заполнил собой всю комнату.

— Знобит? — громко спросил он у Ивана Николаевича и наставительно посоветовал: — Чаю с малиновым вареньем и с коньяком выпей. Всегда так лечусь. Вечером киснешь, а наутро все как рукой снимет. — Евлахов придвинул кресло к тахте и сел. — А у нас тут оказия, — сказал он шутливым тоном. — Пустяки, конечно, а все–таки береженого бог бережет. — Он бесцеремонно указал на Виктора. — При нем можно?

Виктор неуверенно пошел к двери.

— Да, — ответил Пронин и поудобнее сел на тахте.

— У меня там в машине молодой человек сидит, — продолжал Евлахов. — Инженер Зайцев. Константин… Не знаю, как по батюшке.

— Да это неважно… — отозвался Пронин. — В чем дело–то?

— Как «не важно»? — воскликнул Евлахов. — Его весь мир скоро будет по имени–отчеству величать. Через пять лет его академиком выберут… — Евлахов пересел ближе к Пронину, на тахту. — Зайцев к нам прямо со студенческой скамьи пришел, — объяснил он. — Костя Зайцев, Костя Зайцев… Так и привыкли его звать. Он у нас не на московском заводе работает, а в самой глухой провинции. Далеко отсюда. Однако Москва его не забыла. Не позволил себя забыть. Талантливый парень. Попал на завод птенцом, но в быту не погряз, мелочишки его не заели. Одно изобретет, другое. Любит дело. А недели две назад прямо огорошил нас в управлении. Прислал письмо, сообщает: изобрел бесшумный авиационный мотор. Сконструировал мотор с полным устранением шума при его действии! Понимаешь, что это такое? Другому бы не поверили, усомнились, а этот — знаем! — не привык словами на ветер бросаться. Я сейчас же ответ: немедленно выезжай, номер в гостинице приготовлен. Тут надо сказать, что в работе Зайцеву помогал его товарищ — инженер Сливинский. Ребята понимали, какое они дело делают. Никому ни полслова сказано не было. Я был третий, кому стало известно об изобретении. Получили они вызов, сложили чертежи в чемодан — и в Москву.

Приехали часа три назад. Сливинский с чемоданом проехал прямо в гостиницу, а Зайцев не удержался — решил прямиком заехать ко мне в управление. Поговорили наскоро, поругал я его за беспечность, велел чертежи немедленно привезти в управление, сохраннее будут, а самим утром явиться. Мол, во всем тогда разберемся. Дал я Зайцеву свою машину, приехал он в гостиницу, спрашивает, какой номер ему отведен, а ему и ключ подают от номера. «Разве мой товарищ туда не прошел?» — спрашивает Зайцев. «Нет, — отвечает портье. — Кто–то просил провести его в этот номер, но мы отказались, номер на ваше имя оставлен…» «А где же он? — спрашивает Зайцев, — этот товарищ?» — «А мы просили его в вестибюле подождать», — объясняет портье… Кинулся Зайцев в вестибюль — никого. Обежал всю гостиницу — никого. Мы, конечно, думаем, что Сливинскому или ждать надоело, или он знакомого какого–нибудь встретил, — отыщется через час–другой, но все–таки тревожно. Парень исчез, а ведь в руках у него не букет цветов…

Пронин выслушал рассказ и нисколько не встревожился.

— Отправился ваш Сливинский к каким–нибудь родственникам, — сказал он. — Возвращайтесь–ка лучше в номер и ждите его звонка. А на всякий случай я пошлю с вами моего помощника. Если Сливинский через час или два не отыщется, Железнов примет необходимые меры.

Евлахов виновато рассмеялся.

— Знаешь, у страха глаза велики! Я отлично понимаю, как докучают напрасные опасения, но ведь если что, лучше пораньше спохватиться.

— Оно правильно, конечно, — согласился Пронин и не договорил…

Евлахов встал.

— Спасибо, товарищ Пронин, — сказал он. — Предложением твоим я все же воспользуюсь, хотя будем надеяться, что помощнику твоему делать ничего не придется.

Виктор, надев пальто, уже ждал Евлахова в прихожей.

Они спустились по лестнице, сели в машину. На заднем сиденье скромно приютился молодой человек. Виктор с любопытством посмотрел, как выглядит будущий академик. Академик еще больше втиснулся в угол, уступая место вошедшим, и почему–то покраснел.

— Знакомьтесь, — буркнул Евлахов, грузно придавливая пружины.

Зайцев ждал, чтобы Виктор первым подал ему руку, и смотрел застенчиво и чуть исподлобья. Костюм и пальто на нем были не из дешевых, а сидели небрежно, точно были не по плечу. Виктор догадался о причине этой небрежности. Зарабатывал Зайцев много, но ухаживать за собой еще не научился, платье не шил, а покупал готовым. Вообще в нем еще сохранилось много угловатости, свойственной подросткам.