Расхожей темой раннего петербургского фольклора долгое время оставались наводнения. Они с удручающим постоянством посещали Петербург, став постоянным кошмаром населения. Пожалуй, одной из первых стала распространяться легенда о том, что еще задолго до основания Петербурга жители этих проклятых болот никогда не строили прочных жилищ. Едва только вода в Неве начинала подниматься, они мгновенно разбирали легкие строения, превращая их в удобные плоты. Забросив на плоты нехитрый скарб, они привязывали их к верхушкам деревьев, а сами спасались на возвышенных местах, дожидаясь, пока вода вернется в свои берега.

Наводнения происходили, как правило, осенью, иногда зимой. Но первое случилось в августе 1703 года – время в петербургском календаре небывалое для такого разгула стихии. И это первое наводнение было страшным, если учесть, что тогда достаточно было сорока сантиметров подъема воды, чтобы вся территория Петербурга превратилась в сплошное болото. В глазах многих это был Божий знак. Предупреждение. Царь пренебрег им. Но мало ли было предупреждений, которые игнорировал Петр!

Едва ли не сразу после смерти Петра Великого начало сбываться зловещее предсказание, рожденное, по одной легенде, в келье заточенной в монастырь Евдокии Лопухиной, первой жены Петра, по другой – в пыточных застенках Петропавловской крепости во время следствия по делу царевича Алексея, по третьей – в раскольничьих скитах среди обиженных и оскорбленных, молчаливых и воинствующих врагов петровских преобразований: «Быть Петербургу пусту!» Юный император Петр II в 1728 году спешно покидает Петербург и обосновывается в первопрестольной. Петербург постепенно приходит в запустение – разваливаются дома, торопливо подведенные под крыши, дороги зарастают болотной травой, из города валом валит купеческий и мастеровой люд. Еще чуть-чуть – и быть Петербургу пусту. Но неожиданно для всех 14-летний император умирает. Вступившая на престол императрица Анна Иоанновна торжественно возвращается в Петербург. Несбывшимся остается еще одно предсказание.

С этого времени столичная жизнь характеризуется известной устойчивостью и определенной предсказуемостью, на что фольклор чутко реагирует. Это вовсе не значит, что боязливый интерес к стихии пропадает, однако значительная часть внимания фольклора переключается на события не столько разрушительного, сколько созидательного свойства. Появляется интерес к строительству и архитектуре, к жизни царского двора, к политическим и дворцовым интригам. Возникают целые циклы легенд, благодаря которым, с одной стороны, любимцы истории становятся популярны в народе, с другой – народные герои занимают в истории свое место.

Так цикл легенд и мифов о княжне Таракановой сделал эту героиню политической интриги широко известной и любимой в народе. Пожалуй, самой впечатляющей легендой этого романтического цикла следует считать легенду о смерти графа Алексея Орлова, случившейся в Москве в 1807 году. Смерть его была тяжела, а мучения страшны и нестерпимы. Говорят, герой Чесмы приказывал домовому оркестру играть как можно громче, чтобы заглушить его отчаянные вопли, вызванные невыносимыми болями. Легенда утверждает, что это была расплата за подлость по отношению к княжне Таракановой, молодой женщине, жестоко и низко обманутой графом. По приказанию Екатерины II Алексей Орлов отправился в Европу, чтобы любой ценой вернуть в Петербург самозванку, объявившую себя дочерью Елизаветы Петровны. Орлов выполнил поручение императрицы. Княжна была привезена в Петербург, заточена в Петропавловскую крепость, где, беременная от графа, умерла в 1775 году.

В то же время никому не известная жена придворного певчего Андрея Петрова Ксения, благодаря огромному количеству легенд о ней, стала в известном смысле исторической личностью и впоследствии была причислена к лику святых. Легенды о ней продолжают возникать до сих пор, а мифическая жизнь Блаженной Ксении Петербургской прослеживается на протяжении уже более двух столетий. Святая Ксения появляется во все кризисные моменты петербургской истории, предупреждая об опасности, исцеляя больных, спасая раненых, помогая бедным и страждущим. Часовня Ксении на Смоленском кладбище давно уже превратилась в петербургскую Мекку, а сама она нет-нет да появляется, согласно одной из современных легенд, на улицах сегодняшнего Петербурга. Попытки искоренить культ этой петербургской святой успеха не имели даже в самые страшные времена сталинских репрессий. В 1950-х годах ленинградские власти решили устроить в часовне Ксении сапожную мастерскую. Могилу Ксении замуровали и построили над ней настил. На нем и работали мастера. Но ни одного гвоздика не дала им забить Божья угодница. Работали, как на трясине. Все валилось из рук. Тогда решили организовать в часовне скульптурную мастерскую для изготовления парковых украшений типа «Девушка с веслом» или «Женщина с винтовкой». Но и из этого ничего не вышло. Как ни запирали мастера, уходя домой, часовню, а наутро – замки целы, а вместо скульптур – одни черепки.

Пожалуй, с известной долей уверенности можно утверждать, что степень заинтересованности фольклора той или иной личностью характеризует значение последней для истории. Наряду с именами особ царской крови в фольклоре в равной, а то и в большей степени мелькают имена, ставшие славой и гордостью Петербурга, да и всей России. Это лишний раз подтверждает мысль о том, что народ писал свою – параллельную официальной – историю, не только не уступая последней в выборе имен и событий, но и совпадая с ней в этом. В частности, прижизненных легенд и посмертных преданий о Пушкине так много, что это требует отдельного разговора. Хочется только подчеркнуть одну мысль, с удивительной настойчивостью и последовательностью проходящую через весь фольклор о Пушкине: поэт был убит преднамеренно, убийство готовилось заранее и виновен в этом высший свет.

Согласно одной легенде, поэту подсунули незаряженный пистолет. Обманули. Согласно другой, на Дантесе была под мундиром кольчуга, согласно третьей – жандармы, которые знали о дуэли и должны были предотвратить ее, поехали в другую сторону. И так далее, и тому подобное.

На Невском проспекте чуть ли не каждое здание хранит таинственные предания или легенды. Так, огромный дом, построенный зодчим M. М. Перетятковичем в 1912 году для купца 1-й гильдии, известного банкира М. И. Вавельберга и ныне занятый кассами Аэрофлота, может напомнить о том, что, принимая дом от строителей, банкир сделал только одно замечание. Увидев надписи на дверях «Толкать от себя», он заявил: «Это не мой принцип. Переделайте на „Тянуть к себе“».

Известна интригующая легенда о золотой люстре Елисеевского магазина, якобы оставленной бежавшим после революции за границу хозяином.

А литературное кафе, что на углу Мойки и Невского проспекта, давно оберегает тайну смерти Петра Ильича Чайковского.

Чудовищный вал торжествующего злодейства прокатился по Петербургу в 1917 году. Фольклор мгновенно на это откликнулся. Родилась легенда о некоем знатном американце, который, перед тем как уехать из революционного Петрограда, вопрошал: «На что вам, большевикам, такой прекрасный город? Что вы с ним будете делать?»

С этого времени ленинградская легенда окончательно теряет атрибуты присущего ей позитива. На светлом фоне ликующего оптимизма школьных учебников и институтских курсов государственной истории звучат темы разрушения и террора, опасности и тревоги за судьбу города. Появляются легенды о предложениях Америки купить то Исаакиевский собор в обмен на хлеб для голодающего Поволжья, то – решетку Летнего сада в уплату долга за сто паровозов для развития социалистической индустрии. Исчезает в печах одного из металлургических заводов Памятник Славы в честь побед отечественного оружия в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, возведенный архитектором Гриммом перед Троицким собором в ротах Измайловского полка. Тут же появилась легенда. Исчезновение памятника, рассказывает она, связано с государственным визитом Ворошилова в дружественную Турцию, которая будто бы сочла оскорбительным для себя существование в далеком Ленинграде постоянного напоминания о своем еще сравнительно недавнем поражении.