Они долго молчали. Мать закинула голову и смотрела на небо. Половина ее лица была в тени, половина освещалась неярким светом луны и выглядела особенно бледной. Отец стоял, глядя в землю, легонько постукивая носком сапога по стволу у основания. Мать первая прервала молчание, спросила:

— Но как же Аристовул выпустил вас? Он же мог тебя убить.

— Он бы сделал это, если бы мы не бежали из Иерусалима. Но не сразу, позже. Он дал слово при всем народе и не мог его тут же нарушить. Тем более что я и Гиркан согласились со всеми его условиями. Сначала он прислал гонца к нашему лагерю с требованием моей выдачи. Я передал, что готов выйти, но его семья останется в лагере, и предложил ему подумать прежде всего о судьбе его семьи, а не о моей смерти.

— Ну а он? Он не возобновлял свои требования?

— Нет, он тут же сам приехал на переговоры. Один, без охраны. Он смелый воин, этот Аристовул, я признаю это. Но об одном я жалею…

Отец не договорил, и мать быстро спросила:

— О чем, Антипатр?

— О том, что не убил его там же, ведь он был у меня в руках.

— Но он пришел один, он доверился тебе, твоей чести!..

— Опять ты об этом! — раздраженно откликнулся отец. — Я же просил тебя!..

— Да, да, — виновато проговорила мать, — рассказывай.

— Я не убил его, — уже без прежнего возбуждения продолжил отец, — а Гиркан стал плакать, называя его любимым братом, вспоминал, как они вместе играли в детстве. Мне кажется, что и Аристовул готов был расплакаться, но его сдерживало мое присутствие. Тогда же я подумал, что братья могут сговориться, и решил: если сумею выбраться в этот раз, то уже никогда не допущу их друг до друга.

— Но Гиркан любит тебя, — сказала мать.

(Ироду показалось, что отец усмехнулся беззвучно,

но он не мог рассмотреть — лицо отца оставалось в тени.)

На это замечание матери отец не ответил. Будто не слыша, тем же глухим, без выражения голосом он продолжил:

— Аристовул поставил свои условия: его провозглашают царем, а Гиркан будет жить как частное лицо, ему будут оказываться все почести, подобающие брату правителя. Мои отряды должны быть расформированы, а мне самому даруется прощение.

— И ты согласился?! — спросила мать словно бы недовольно.

— У меня не было другого выхода. Но я потребовал, чтобы он сказал это перед народом Иерусалима. Он согласился, и Гиркан бросился ему на шею. Я смотрел на их объятия, и мне хотелось выхватить меч и убить обоих, — Отец помолчал, шумно дыша, будто до сих пор не мог пережить горечь той минуты.

Мать проговорила ласково, дотронувшись до его руки:

— Ты поступил правильно. Ты поступил мудро — я горжусь тобой.

— Тут нечем гордиться, — буркнул отец и повторил упрямо: — У меня не было другого выхода.

Дальше он рассказал, уступая настояниям матери, как перед крепостной стеной собрались все жители Иерусалима и Аристовул провозгласил то, что обещал Гиркану и Антипатру. Они снова обнялись, теперь под приветственные крики тысяч глоток, и Гиркан опять плакал. Потом он поехал в дом Аристовула, а Аристовул — в царский дворец. Антипатр не поехал с Гирканом, остался в лагере, якобы для того, чтобы увести свои отряды. Он увел их уже вечером, опасаясь неожиданного нападения Аристовула — ведь теперь у Антипатра не было семьи самозваного царя.

Он вел отряды только до Иерихона, а на другой день тайно вернулся в Иерусалим, передав командование Фалиону и приказав ему двигаться к границе Аравийского царства.

В город он пробрался легко. Во-первых, у него там были свои люди, во-вторых, стражники вместе с жителями шумно праздновали окончание войны. Тогда же Антипатр подумал, злорадно усмехнувшись: «Не знают, глупцы, что настоящая война только начинается! Я еще заставлю вас плакать!» Сначала он не хотел идти к Гиркану сам, опасаясь быть схваченным (вот тогда бы его гибель оказалась неминуема), но все же решился — Гиркан мог испугаться посланника, поднять шум. Пришлось пробираться в дом подобно вору. Он благополучно пересек двор, аккуратно вскрыл кинжалом одно из окон первого этажа и влез внутрь. Прислушался — в доме не было слышно ни звука. Антипатр хорошо знал внутреннее расположение комнат в доме Аристовула — он не раз бывал здесь в отсутствие последнего. Осторожно ступая, он поднялся по лестнице на второй этаж, но, пройдя лишь несколько шагов по коридору, вдруг увидел свет факела, услышал шаги и окрик:

— Кто здесь?

У Антипатра подкосились ноги, и он, не в силах что-либо предпринять, прислонился плечом к стене. Перед ним вырос стражник — в одной руке он держал факел, в другой обнаженный меч. Стражник приблизил факел почти к самому лицу Антипатра, едва не опалив бороду, и издал невнятный возглас удивления. И в ту же минуту Антипатр узнал его — это был один из ветеранов армии царя Александра, офицер полка, которым когда-то командовал Антипатр. Они прошли не одно сражение, Антипатр даже помнил его имя.

— Иешуа, — прошептал он, — разве ты не узнаешь меня?

Лишь только он успел договорить, как откуда-то снизу замелькал свет и низкий мужской голос спросил:

— Что там? Это ты, Иешуа?

Несколько мгновений Иешуа колебался, переводя взгляд то к лестнице, откуда уже доносились тяжелые шаги, то снова на лицо Антипатра. Наконец он крикнул:

— Это я! Мне просто показалось.

— Ладно, — успокоенно проговорил мужской голос снизу, и шаги стали отдаляться.

— Благодарю, Иешуа, — снова прошептал Антипатр. — Мне нужно видеть первосвященника.

Иешуа не ответил ни «да», ни «нет», но когда Антипатр шагнул в его сторону, посторонился и вложил меч в ножны.

— Вторая дверь от окна, — глухо выговорил он, глядя в сторону.

Антипатр улыбнулся ему благодарно, но тот уже не смотрел на своего бывшего начальника, отвернулся и медленно, широко расставляя ноги, направился к лестнице. Антипатр смотрел ему в спину — он не колебался, он выжидал.

Одним прыжком, бесшумно, по-кошачьи, настиг он стражника и, одной рукой крепко зажав ему рот, другой ударил кинжалом в спину, снизу вверх, точно в сердце. Стражник не вскрикнул, не дернулся, просто стал оседать — Антипатр успел перехватить падающий факел.

Отыскав скобу в стене, он воткнул туда древко факела, нагнулся к убитому и, ухватив за одежду у плеч, потащил вдоль коридора. Толкнул первую же дверь, перетянул стражника через порог, вернулся, взял факел и, наступая на носки, с трудом сдерживая одышку, побежал в глубь коридора.

У нужной двери остановился, кое-как отдышался, прислушался, аккуратно потянул за ручку и, проскользнув в открывшийся проем, плотно притворил дверь.

В глубине комнаты стояло широкое ложе, рядом, на столе, горел светильник. Гиркан лежал, высоко запрокинув голову, — недвижимый, маленький. Сделав Несколько шагов к ложу и высоко подняв факел, Антипатр увидел, что глаза Гиркана раскрыты, — в первое мгновенье ему показалось, что первосвященник мертв. Он остановился, кровь отлила от лица. И тут же Гиркан резко поднял голову и расширившимися от ужаса глазами уставился на вошедшего. Антипатр вздрогнул, невольно отступил на шаг.

Гиркан вскинул руки и закричал. Вернее, он широко раскрыл рот и попытался крикнуть, но горло его сумело воспроизвести только жалкий клекот. Уже пришедший в себя Антипатр бросился к первосвященнику и закрыл ему рот рукой. Тот вцепился в одежду Антипатра и слабо дернулся, а Антипатр прошептал как можно спокойнее:

— Это я, я!.. — и сразу же отпустил Гиркана.

Тот приподнялся на локтях, отодвинулся к изголовью ложа и наконец выдохнул:

— Ты? — И, с трудом сглотнув, добавил уже более спокойно: — Я думал, он прислал… убить меня.

— Еще нет, но скоро пришлет, — сказал Антипатр, — Вставай, нам надо торопиться.

— Нет, нет, — испуганно проговорил Гиркан, — я никуда не пойду.

— Вставай, нам надо торопиться, — повторил Антипатр, — убийцы уже направляются сюда. — И, как бы подтверждая сказанное, Антипатр оглянулся и посмотрел на дверь.

— Убийцы?! — воскликнул Гиркан, дрожа всем телом. — Не один, несколько? Сколько? — спросил он так, будто количество посланных Аристовулом убийц таило главную опасность.