Но легат Паладий и не ждал от него ответа. Договорив, он, как видно не считая нужным кивнуть вдавленному в спинку кресла царю, просто повернулся и удалился тем же путем, каким прибыл. Его центурионы, стараясь не отставать — на голову выше каждого из них, легат шагал слишком широко, — торопливо последовали за ним.

Они вошли в солнечное сияние, которое словно притягивали к себе римские воины на холме, и исчезли в нем.

Некоторое время Арета оставался неподвижным, смотрел вслед растворившемуся в солнечном сиянии легату и, чувствуя тяжелое присутствие придворных за спиной, не в силах был пошевелиться. Такого унижения он Не испытывал никогда, ни разу в жизни. Даже в детстве, когда отец несправедливо наказывал его, а обида была так сильна и глубока, что он желал отцу смерти. То, что совершил с ним легат, оказалось хуже всякого унижения, это было невозможно выразить ни словами, ни чувством. Два желания, одинаково сильных, возникли вдруг у Ареты. Первое — приказать своим воинам догнать проклятого легата, притащить его, связанного, сюда, бросить в пыль, под ноги великого аравийского владыки. Второе — сползти с кресла и упасть в ту же самую пыль. Упасть и биться головой о землю, издавая звериное рычание и нечеловечески тоскливый вой. Но и первое и второе желания Арета исполнить не мог. Приказывать захватить легата было бессмысленным и безумным поступком. Все равно что приказать захватить солнце и бросить его в пыль у собственных ног. Упасть же в пыль самому тоже было невозможно — Арете казалось, что стоявшие за спиной только и ждут чего-нибудь подобного. Если он сделает это, они бросятся на него, подобно своре собак, и разорвут в клочья.

К тому же Арета не в силах был пошевелиться. Ему требовалась помощь, но проклятые придворные за его спиной угрюмо молчали. И вдруг он услышал голос Антипатра:

— О великий царь, помощь пришла.

Арета резко обернулся на голос и, не давая Антипатру возможности продолжить, злобно процедил сквозь зубы:

— Проклятый идумей!

В глазах Антипатра мелькнул гнев, и он медленно, словно совершая над собой усилие, пригнул голову. Арета поднялся и, прожигая взглядом затылки низко склонившихся перед ним придворных, прошел в шатер. Бросился ничком на ложе, зарылся лицом в подушку и, впившись пальцами в атласное покрывало, прорычал:

— Проклятый идумей! Проклятый!..

Придворные, переговариваясь шепотом, столпились у входа в шатер, а Антипатр, кивнув своим телохранителям, быстро зашагал прочь.

Он вернулся в расположение своего войска, вызвал в палатку брата и старшего сына и, стоя к ним спиной, глухо проговорил:

— Мы уходим. Идите.

А когда Фазаель с недоумением в голосе начал было:

— Но, отец, как же… — Антипатр, не махнув, а скорее дернув правой рукой, выговорил дрожащим от ярости голосом:

— Я же сказал — уходим!

Ирод встретил Фазаеля и дядю, когда они выходили из палатки отца. Шагнув к Фазаелю, он схватил его за руку:

— Ну что, что там?

Фазаель резким движением вырвал руку, не остановился и ничего не ответил. Лишь отойдя на несколько шагов, бросил Ироду:

— Не входи!

Два часа спустя войско Ареты стало медленно отступать от стен Иерусалима. Сотня арабских всадников Ирода, подаренных ему аравийским царем, ушла с войском. Ирод не останавливал их. Он молча смотрел на облако пыли, поднятое множеством ног, копыт и колес, — ему казалось, что за этим облаком скрылись навсегда его надежды, мечты и чаянья. Облако поднималось все выше и выше, пока не закрыло собой солнце, погружая в серый сумрак легионы Антипатра. Но с другой стороны, на холме, солнце сияло с прежней силой. Ирод подумал, что высоко поднятые на древках золотые орлы римских легионов вобрали в себя столько солнечного света, что и с наступлением темноты, в течение всей ночи они могут освещать окрестности.

Переводя взгляд с облака пыли на яркий свет на вершине холма и обратно, Ирод не замечал происходящего вокруг и ничего не слышал. Он вздрогнул, когда тяжелая рука отца легла на его плечо.

— Это не конец, Ирод, — проговорил Антипатр, — это все еще только начало.

Голос отца звучал спокойно и уверенно. Но когда Ирод заглянул в его глаза, тот отвернулся. Чуть только облако пыли рассеялось, войска великого аравийского владыки уже не стало видно — оно ушло в сторону Петры.

Антипатр вел свои легионы к идумейской крепости Массада. Это было единственное место, где он мог надеяться укрыться. Гиркан ехал в закрытой повозке под охраной пятидесяти всадников, специально для этого отобранных Антипатром. То были его лучшие воины, ветераны, прошедшие со своим полководцем через многие походы и сражения. Даже во время привала они окружали Гиркана плотным кольцом.

Порой Ироду представлялось, что Гиркан не господин, а пленник отца. На него жалко было смотреть — за последний день он съежился настолько, что полы его хитона, когда он шел, волочились по земле, а из широких рукавов торчали лишь кончики пальцев, похожие на иссохшие веточки миртового дерева. Скулы заострились, казалось, что они вот-вот прорвут ломкую, как старый пергамент, кожу. А глаз первосвященника и вовсе не стало видно. Если Антипатр заговаривал с ним, Гиркан неизменно принимался плакать, сотрясаясь всем телом.

Ирод не слышал их разговоров, а видел лишь трясущиеся плечи первосвященника и брезгливое выражение на лице отца. Он не понимал, зачем отец везет с собой Гиркана, и считал первосвященника виноватым во всех приключившихся с ними бедах. Но говорить об этом с отцом Ирод не стал: казалось, отец с головы до ног оделся в какую-то невидимую броню. Холодный, чужой, неприступный, он молча выслушивал доклады подъезжавших к нему начальников. Выслушивал, кивал и отворачивался. Лишь однажды Ирод, все же решившись, спросил отца (не о Гиркане, а о матери и братьях):

— Ведь они, отец, остались в Петре, а мы идем в Массаду.

Мы идем в Массаду, — как эхо повторил Антипатр, то ли отвечая на вопрос сына, то ли невольно повторяя его последние слова и при этом думая о чем-то своем.

Некоторое время Ирод ехал рядом С отцом молча. Потом спросил опять:

— Но что же будет с ними? Ведь если царь Арета… — Он не сумел договорить и умоляюще посмотрел на отца.

Антипатр вздохнул и ответил:

— Неизвестно, что будет со всеми нами.

— Но, отец, у нас целых два легиона, мы могли бы попробовать освободить их.

Губы Антипатра сложились в улыбку, больше похожую на гримасу боли. Впервые за последние дни он повернулся и внимательно посмотрел в глаза сына.

— Если бы у нас было двадцать легионов, и не наших солдат, а настоящих римских пехотинцев, то и тогда мы ничего не смогли бы сделать.

— Но ведь двадцать легионов — это огромная армия! — вскричал Ирод так, будто эти легионы уже в самом деле находились под командой отца.

— Такие вопросы не решаются на полях сражений, — сказал Антипатр.

— Но тогда где же?!

Антипатр ответил, кивнув за спину:

— Там, на холме, где солнце.

На третий день пути, к вечеру, справа от дороги, вдалеке, почти у самого горизонта, показались несколько всадников. Показались и исчезли. Антипатр, резко развернув коня, поскакал назад, ко второму легиону. Ирод последовал за ним.

— Ты видел? — крикнул Антипатр, подъезжая к брату и указывая рукой в ту сторону, где недавно виделись всадники.

— Видел, — кивнул Фалион. — Но неужели ты думаешь…

— Я уверен, — перебил Антипатр. — Я хорошо знаю Аристовула, он должен был сделать это.

— Ты ошибаешься, брат, — мягко сказал Фалион, — он вряд ли решится на это. Кроме того, он не знает, что мы идем одни и, армии Ареты нет поблизости.

— Это он, и ему известно, что мы одни. Я бы на его месте поступил точно так же. Разбив нас и захватив Гиркана, он решит вопрос о престолонаследии в одном сражении.

Антипатр произнес это таким тоном, что Фалион не посмел возразить. Он лишь задумчиво кивнул и коротко бросил:

— Приказывай!

— Ты знаешь, Фалион, — начал Антипатр, вплотную подъехав к брату и взяв его за руку, — что наши жизни ничего не будут стоить, если мы потеряем Гиркана. Если мы потеряем Гиркана…