– Это очень просто, – сказал Сулла. – Подай-ка мне, Эпикед, вон тот сосуд.

Слуга подал объемистый кувшин с широким горлом.

– И ты сядешь с нами, – сказал Сулла слуге тоном, не допускавшим никаких возражений. – Я люблю, когда всё на столе и все за столом.

Слуга отлично знал повадки своего господина и живо занял место против Суллы. Эпикеду, наверное, не меньше пятидесяти. Он был рабом, и Сулла отпустил его на волю. Господин привязан к слуге. Да и слуга любил Суллу. Это был человек степенный, знающий толк в хозяйстве, начитавшийся всякой всячины, знающий даже греческий. Невысокий, коренастый, с бычьей шеей. Лучшее из его качеств – молчание. Он умел держать язык за зубами. Вырвать у него лишнее слово – напрасный труд, занятие совершенно безнадежное. С ним Сулла чувствовал себя легко. Он знал, что Эпикед не выдаст, что Эпикед не проронит лишнего, то, что вошло ему в ухо, считай – в могиле!

Сулла поднял кувшин выше головы и произнес по-гречески:

– Я подымаю вино, которое едва ли уступит фалерну. Ручаюсь! Но ужин, как сами изволите видеть, очень скуден. Если это нынче простится нам с Эпикедом, то мы намереваемся восполнить недостаток наш несравненным достоинством вина. Я пью это вино во имя богов наших, во имя великой Беллоны, во имя дружбы и братства нашего!

Произнеся эти слова с акцентом, но на вполне сносном греческом языке, Сулла приложился к кувшину и медленно стал тянуть чистейший виноградный сок, привезенный с южных склонов Везувия. Он пил ровно, в нем чувствовался настоящий кутила – дух его, повадки его! Выпил, повеселел и подал кувшин архимиму.

Когда очередь дошла до гадателя, тот принял кувшин и задумался.

– Я не очень силен в греческом… – сказал он писклявым голосом, то есть настолько писклявым, что Сулла поразился. Казалось, вместо Буфтомия говорит какой-то мальчик, спрятавшийся за его спиной. Гадатель заключил: – Поэтому я не буду следовать ученой моде.

– Почему – ученой? – поинтересовался Сулла, пробуя креветку.

– А потому, что этот язык любят ученые. Но я полагаю, что мысли свои, если они налицо, можно выразить на любом языке.

– Ну что ж, – согласился Сулла, – довод основательный.

Архимим высказал в довольно сильных выражениях свою любовь к греческому. Он с гордостью сообщил, что половина крови в нем афинская и что греческие трагедии совершенно пленяют его.

Сулла сказал:

– Мне кажется, что Буфтомий – наш дорогой гость – хочет что-то поведать нам…

– Это верно! – Буфтомий покосился на кувшин. – Когда нынче утром я вышел из дому, буквально в двух шагах от порога ко мне в ноги бросился воробей. Обыкновенный воробей, каких множество на свете. Мне ничего не стоило поймать его. Вернее, его и не надо было ловить. Казалось, птица искала убежища возле меня. Я не сразу сообразил, в чем дело. Однако вскоре увидел сокола. Я различил – притом довольно ясно – его желтые глаза, его кровавый клюв. Сокол пролетел надо мной и взмыл кверху. И где-то высоко над моей головой он застыл. Да, застыл. А потом сложил крылья и рухнул…

– Как рухнул? – воскликнул Сулла.

– Очень просто, – ответил гадатель. – Словно камень.

– Рухнул, ничем и никем не подбитый?

– Именно.

– Ты его видел после?

– Да. Я поднял бездыханного сокола и долго разглядывал его. А воробей вспорхнул и, весело чирикая, скрылся.

Сулла чрезвычайно заинтересовался утренним происшествием. Перестал есть, скрестил на груди руки и не спускал глаз с Буфтомия. А тот продолжал, не пригубив вина:

– Я не знал, что буду вечером с тобою. Правда, не знал? – обратился он к мимам, и те согласно закивали. – Но я сказал им: если нынче мне придется быть у кого-либо, то тот, у кого я буду гостем, одержит верх над Соколом, который у власти, Сокол – это символ власти в нумидийской мантике. А Воробей – тот, которого преследует вседержитель власти. Но Сокол, как видите, ничего не смог поделать. Воробей жив. А Сокол погиб! Разве необходим какой-либо более красноречивый, более ясный знак? Разве не все сказано через меня и через событие, которое разыгралось утром? – Буфтомий продолжал свои пояснения, твердо держа в руках чашу с вином. – Итак, мне совершенно ясен теперь весь смысл: тебя преследовали, уважаемый Сулла. Ты искал убежища среди своего войска. Ты нашел его. Сокол – это же ясно кто! – промахнулся. Но Сокол все еще в небе. Он парит. Он зорко наблюдает за тобой, Сокол алчет твоей крови.

Сулла весь напрягся. Он ловил ухом каждое слово, каждое дыхание Буфтомия.

– Дальше… Дальше… – шепотом попросил Сулла.

Буфтомий ухмыльнулся:

– Что дальше? Разве не понятно что?

– А что? – Сулла от нетерпения глотал слюну.

Гадатель обратился к актерам:

– Скажите этому славному человеку, что дела его блестящи.

И он наконец допил вино.

Полихарм наполнил сосуд под строгим надзором Эпикеда.

– Я все понял, – сказал архимим. – Я хочу поднять вино в честь того, кто не только избегнет когтей соколиных, но и приведет этого разбойника к достойному концу!

Милон сказал:

– Неужели, Сулла, тебе нужны еще какие-либо свидетельства? Разве не ясно, что ждет тебя в ближайшем будущем? Как сказал Буфтомий, так и будет, ибо он видит далеко, очень далеко! Но ежели что будет складываться не так, то боги повернут ход событий, чтобы было именно так, как предсказал Буфтомий… Я тоже пью за то, чтобы Сокол нашел свой конец поскорее, чтобы все случилось согласно предсказанию нашего Буфтомия.

Мим приложился к чаше. Он пил судорожно. Было заметно, как крепкое вино льется в актерскую глотку. Было заметно, что актер сильно напрягается, но тем не менее полон решимости испить до дна.

Сулла и обрадован и озадачен. Мантика – его слабость, точнее, одна из его слабостей. Он верил в нее. Да можно ли не верить, если не раз и не два сбывались предсказания гадателей, если тайные приметы будущего бывали поразительно точны. Судьба сопутствует человеку. Счастье даровано человеку богами. Сулла не только убежден в этом, но не допускает иного толкования судьбы, счастья, везения. Человек рождается, а все события его жизни уже предопределены. Они написаны у него на роду. Пусть болтают новоявленные греческие мудрецы что угодно о природе вещей – все равно Сулла тверд в своем мнении. Ибо сам не раз испытал значение судьбы и дарованного свыше счастья. Поэтому следует скрупулезно, со всех точек зрения рассматривать любые тайные приметы, сопоставлять их с действительностью. Особенно следует верить в предсказания восточных мудрецов, например вавилонских и египетских, о коих немало сказано в старинных свитках…

– Спасибо тебе, – проговорил Сулла, обращаясь к Буфтомию. – Твоих слов я не забуду. И щедро вознагражу тебя, если только этот самый Сокол найдет свой близкий конец… Я щедро вознагражу! Я умею быть щедрым, Буфтомий.

Хотя Сулла и захмелел – это было ясно, – хотя и отвисла у него нижняя губа, придавая лицу выражение доброго благодушия, тем не менее говорил сущую правду: он умел благодарить друзей, особенно же в минуты возлияний. В эти минуты бывал он воистину щедр и даже добродушен.

Не миновала затрапезная чаша и Эпикеда. Господин приказал ему пить наравне со всеми.

– Мы будем пировать до рассвета, – сказал Сулла. – Нам хватит двух часов, чтобы прийти в себя. Силы в нас много, и мы еще померяемся ею с вонючим римским Соколом. Мы покажем миру, что мы вовсе не воробьи!

– Прекрасные слова! – провозгласил архимим. – И очень жаль, что нет среди нас девушек… А? Таких молоденьких, таких не слишком гордых…

Сулла расхохотался. Хорошее настроение приходило к нему.

– Друзья мои, – сказал он, хитро щуря глаза, – есть у меня одно святое правило: шлюх в походную палатку не водить. Моя палатка, мой лагерь – священнее храмов. Нет ничего прекраснее мужской компании и вина. Но… – Сулла понизил голос. – За пределами лагеря нет ничего милее женщин, знающих свое ремесло.

Актеры с ним вполне согласились, а гадатель что-то промычал, но никто не обратил внимания на его мычание, даже Эпикед. Он аккуратно налил вина в чашу и подал ее Сулле.