— Какой ужас… — шепнула Зойка. — Почему они тебя знают?..

— Как же меня не знать, — вся округа знает… — сказал Карасёв, жуя телятину. — С ними надо умеючи. Коньячку бы теперь хватить…

— Посмотри… — тронула его за рукав Зойка.

Покачивая головой, смотрел к ним из-под кулака лесник. Волосы его взмокли и закрыли лоб, и пристально, не моргая, высматривали глаза.

— Как смотрит…

— Я ещё поговорю с ним… — шепнул Карасёв значительно. — Завертится!

— Желаете… чаю горячего?.. — пьяно спросил лесник, не сводя глаз.

— Не желаю.

— Я барышнев спрашиваю… Желаю угощать.

Зойка мотнула головой.

— Гордый…

Он важно выдвинулся из-за стола, упёр руки в колени и поглядел исподлобья.

— Почём же теперь деньги-то ходят… — подумал он вслух и покрутил головой. Помолчал. — Дела… И опять помолчал. — С деньгами-то чего исделали… Барышни-то тебе как… для забавки? — неожиданно спросил он, пристально глядя на голые ноги Зойки.

— Поменьше разговаривай, лучше будет! — строго сказал Карасёв.

— Лучше?! Ну-ну… ещё лучше будет? Барышни ничего, хорошенькии…

Зойка посмотрела пугливо и поджала ноги.

— Дрова почём? — спросил Карасёв резко. — Вашего управляющего хорошо знаю, Скачкова… повидаюсь завтра… — добавил он неспроста, хоть раз всего и видал этого Скачкова. Подумал: раньше бы сказать надо!

Лесник шевельнул бровью, смазал с лица хмельную паутинку и поглядел пытливо и недобро.

— Та-ак… — сказал он, вдумываясь, и на пухлых губах его залегла усмешка. — Жаловаться, может, хочешь… ограбили тебя! Ну, жалуйся… жалуйся… Жалуйся!! — крикнул лесник, метнув глазами. — Ах ты, дело-то какое… не знамши-то… — озабоченно сказал он и затеребил бороду. И вдруг весь затрясся красной горой, засмеялся пьяно и отвалился к стенке, раскинув ноги. — Эх, горе твоё… свистит твой Скачков Сашка! По весне ещё прогнали, воровал шибко! Тебе, может, дрова переправлял… на завод? Барин, жалуйся — ступай… В Нижнем мукой торгует. Далеко…

Сложил на груди руки и колыхался. Но глаза не смеялись.

— Что вам за охота, не понимаю! — сказала Зойка. — Дерзостей хотите.

— Чудак человек… с чего мне на него жаловаться! — примирительно сказал Карасёв.

— А-а… Теперь, сталоть… не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутил, скажем… Ладно-с… У меня в лесу… волки тоже, шутют…

Они продолжали тихонько закусывать. А лесник поглаживал и поглаживал бороду, посматривал. Потом стал высматривать на полу.

— Господин-барин… как вас?.. Господин Карасёв! — громче окликнул он неотозвавшегося Карасёва. — А что я тебе желаю сказать… желаю вам спросить… Ружьецо-то Степашкино, чего ж купить не желаете?

— А не требуется, голубчик.

— Жадный вы. А чего я тебе желаю сказать! Ей-богу, ружьецо-о… цены нет! а? Кому не надоть — сто монет без разговору, а?

— Да говорю, не требуется!

— Всё не требуется… А ты погляди-ка, я тебе счас… приставлю…

Он тяжело повалился, пошарил под лавкой и достал ружьё.

— Оставь ты… не надо! — озабоченно сказал Карасёв.

— Ничего, что вы… чай, не махонький. Гляди, на! — сказал лесник, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двустволку с приклада и по стволам. — Ведь это што! ни расстрелу, ни ржавочки… ни рачка! По волку не промаховал, в глаз бил! — сказал он, тряхнув ружьё о колени, избочил голову и хитро пригляделся к Карасёву.

— Ну, ты поосторожней…

Лесник дёрнул затвор и разломил двустволку.

— Механика! — крикнул он, сощелкивая, медленно поднял ружьё и повёл к лампе.

— Что он делает! — испуганно зашептала Зойка, дёргая Карасёва.

— Осторожней, ты! — тревожно остерёг Карасёв, встав со скамейки.

— Мушку гляжу… неяственно… — наводя в лампу, сипло выговорил лесник. — А вот, яственно! Золотая мушка, ночью видать… — повёл он к печке ружьём. — Всё яственно… — пьяно повторил он, виляя ружьём. — Какая правильная… мушка…

— Ты!.. — сдавленно крикнул Карасёв, виляя от упрямо нащупывавших его чёрных дул.

— Боже мой… оставьте! — вскрикнула, помертвев, Зойка и закрылась руками, чтобы не видеть.

Лесник рванул ружьё на колени.

— Под руку не… дрогнуть могу! — крикнул он дико и сверкнул мутными огоньками глаз. — В случае… не отвечу! Чего под руку говоришь?! Мушку желаю пробовать… а вы чего под руку!

И опять поднял ружьё.

— Прошу тебя!.. — не своим голосом крикнул Карасёв, пригнувшись.

— Стой! мушку пробую… яственно! — Ты!!!

— Да господи… — сказал лесник благодушно, и лицо его стало праздничным. — Ужли ж я не понимаю… без понятия? Пьяный, а… всё соображаю. Убить могу!

— Мало ли бывает, по неосторожности… — сказал упавшим голосом Карасёв, весь мокрый, едва сдерживая подрагивающие губы и не сводя глаз с ружья. — Ну-ка, дай поглядеть…

— Чего поглядеть? — грубо сказал лесник, отмахивая ружьём. — Не желал глядеть, как давали… нечего! Аи боишься? — усмехнулся он, приглядываясь к бледному лицу Карасёва, в пятнах. — Смерти-то и ты боишься! Надоть… она ноне ходит…

И вдруг вскинул ружьё и навёл на лампу:

— Мушку не вижу, с чего?! — сказал он озабоченно, принял ружьё и прощупал мушку. — А ты не пужайся. Пьян, а всё соображаю. Привыкать надоть, приготовляться… всем она достигнет… кому предел. Вишь, Степашка спит… всё равно! Браток все смерти видал… Ах ты, барышни-то как испужались! Я им ничего-о… они барышни деликатные… Эх, запалю! — вскрикнул он и так засмеялся, что по телу Карасёва побежали мурашки.

Солдат поднял голову от стола, промычал и опять привалился.

— Пусто-ое, барин… пустое! — сказал лесник благодушно. — Сам гляди, на… пустое. На вот, гляди! ну, гляди… ну? Игде тут чего? Гляди, на… суй пальцем!

Он рванул затвор и разломил двустволку.

— Скрозь гляди, на… Ну, гляди в его, гляди… игде… тут? — выкрикивал он, тыча ружьём к лицу Карасёва. — Дуй в его! — крикнул он в дуло и со свистом выдул. — А вы-то напужались!..

Карасёв хотел что-то сказать, как услышал поскрипыванье телеги и узнал лошадиный шаг.

— Лошади вам, никак… — сказал лесник, сощелкнул ружьё и поставил в угол. — Вот вам и удовольствие.

— За это удовольствие… — начал Карасёв и не захотел говорить.

В избу вбежала запыхавшаяся баба:

— Насилу-то, насилу упросила… не едут и не едут. Лошади-то уморились, уж насилу-насилу за три красненькие, прямо уж упросила. Господа-то, говорю, больно хорошие…

— Хорошо, что хоть скоро, — ворчнул Карасёв, собираясь. — Чего так копаешься… — раздражённо сказал он Зойке, возившейся с башмаками.

— Прямо упарилась, бежамши… Рядилась-рядилась…

— Дура… — сказал лесник, — ряди-илась! Что тебе, чужих денег жалко! На Котюхи ходила?!

— Ну, на Котюхи… — нехотя отозвалась баба.

— Чего ж долго-то, с версту не будет!

Карасёв слышал, но теперь важно было одно: поскорей выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Он помог ей застегнуть башмаки. Лесник поглядывал от стола. Грелась и потоптывала у печи баба.

— Ка-амедия… — выговорил лесник и крикнул: — Ста-ановь самовар!

Поехали в телеге, на сене. Ветер усилился — совсем буря. Ехали опушкой. Гудело по лесу и трещало, и мохнатые лапы елей всё так же тревожно бились, сколько хватало глазом, в зеленоватом свете мчавшейся в облаках луны: гривы непонятных лесных коней.

Карасёв укрылся под капюшон. Было на душе как после мутного сна, — тревожно-гадко. Он рванул набежавшую на него косматую ветку и крикнул:

— Да погоняй, чёрт!

Жавшийся на передке мальчишка задёргал верёвками.

— Далече, барин… не довезёт… — сказал он робко. Наконец выбрались на шоссе.

— Наши огни… — сказала Зойка.

Далеко внизу, может быть с версту, — было видно с горы, — светились огни машины. Они казались заброшенными, неживыми. Карасёв вспомнил про шофёра: "Не евши, промок", — и ему показалось, как это давно было.

Тянулись чёрные стены леса, — так и пойдут вёрст на сто. Зойка накрылась пледом и задремала. Карасёв всё курил и глядел, — лес и лес. Открыл чемодан, нащупал коньяк и выпил жадно и с наслаждением.