Кто бы мог подумать, что наводя мосты со специалистами из абвера, я мало того, что ничего не узнал о причинах, толкнувших барона Альфреда–Еско фон Шееля перекраситься и покинуть Германию, но едва не оказался вовлеченным в заговор против Гитлера, которого мы с Толиком однажды спасли. Оказалось, я вступил на минное поле, и мои неуклюжие попытки совместить задание Москвы с реабилитацией отца, сложившего голову за фатерлянд, завели меня слишком далеко.

Судьба, дружище, обожает такого рода шутки.

Дружище, поверь старому имперскому барону, орденоносцу и капитану НКВД – будь осторожен с тайной!

Будь осторожен!!

Если по наивности или неоправданной любознательности ты ухватился за ее кончик и тем более легкомысленно потянул за него, не пренебрегай советами этого увертливого экстрасенса Мессинга. Невзирая ни на что, соблюдай дистанцию между собой и тайной и никогда не поступайся достоинством, какими бы «измами» обратная сторона бытия не пыталась соблазнить тебя».

« …предостерег меня мой второй поручитель в Германии Ялмар Шахт. Я навестил его, лишенного министерского поста и отправленного на пенсию, в предместье Берлина. Его дом был похож на наш в Дюссельдорфе, но это был Берлин, Шарлоттенбург, аристократический пригород, Рихард Вагнерплац.

Господин Шахт, упрямый старикан, прожженный циник и стихоплет, известный на весь мир знаток финансов, назвал меня «mein junge», что следовало понимать как «мой мальчик», а себя позволил именовать «дядей Ялмаром». Он и в опале был непримирим ко всякого рода авантюрам и особенно к их зачинателям. К такого рода легкомысленным верхоглядам он относил не только оппозиционеров из абвера, но кое–кого повыше, например самого фюрера, которому в последний день ноября 1941 года, за несколько дней до контрнаступления под Москвой, не побоялся заявить – Германия проигрывает войну, пора мириться.

Это была наша первая встреча. Правда, в середине сорок третьего, мы случайно столкнулись в Бургтеатре, куда я пригласил Магди посмотреть «Чернобурую лисицу» с Ольгой Чеховой в главной роли. В антракте мы нос к носу столкнулись с четой Шахтов. Я поблагодарил своего поручителя за участие в моей судьбе, сказал пару комплиментов его супруге, которая была лет на тридцать моложе своего мужа, и попросил опального министра и дальше опекать меня. Дядя Ялмар в ответ буркнул что‑то неразборчивое и замолчал, на этом разговор закончился. Эта холодность озадачила меня – в редких письмах, которыми мы обменивались сразу после моего возвращения из «красного ада», дядя Ялмар не скупился на советы. Полагаю, Шахт был устроен таким образом, что неторопливость, вдумчивая расчетливость и, конечно, инстинкт самосохранения были для него превыше всего (über alles)…»

« …худой, неулыбчивый, среднего роста, с трубкой в руке, в толстенном свитере, он встретил меня на пороге, пригласил в кабинет и, когда мы устроились в креслах, начал с того, что давно «приглядывается ко мне», и скупо признался – «рад, что не ошибся». На этом сантименты закончились, далее последовали детальные расспросы насчет моего посещения Женевы. Его интересовал старый знакомый, совладелец банка Альбер Ломбард, а также внешность какого‑то неприметного клерка, который снимал у меня отпечатки пальцев. Этого я запомнил исключительно по вбитому в меня энкаведешниками правилу фиксировать все, особенно мелочи. Затем без всякого перехода дядя Ялмар решительно предостерег меня от «необдуманных поступков» в это, как он выразился, «непростое время».

Я не сразу догадался, что он имел в виду.

Шахт напомнил о моих контактах с «интригующими против фюрера темными личностями» и предупредил:

— На них нельзя положиться! Тем более не следует пытаться выуживать из них подробности о прошлом своей семьи. Они мало что знают, но всегда готовы выдать удобную для ищеек версию.

— В таком случае, дядя Ялмар, расскажите, что заставило моего отца перекраситься в марксисты и ввязаться в такое рискованное предприятие как путешествие в Россию?

— Мне мало что известно, мой мальчик, но даже если бы я знал больше, вряд ли поделился с тобой.

— Но почему!?

— Потому что скоро новый год, а это означает, что Германию ждут тяжелые испытания.

— Что это может значить, кроме календарного факта? И о каких испытаниях вы говорите? Если о временных неудачах на фронте, то господин Майендорф уверен, в новом году мы сокрушим всех наших врагов – от обнаглевших англосаксонских плутократов до взбесившихся от крови большевиков.

Дядя Ялмар усмехнулся.

— Людвиг всегда отличался хорошим аппетитом и неумеренным оптимизмом Он ведет себя патриотично. Тебе следует брать с него пример, потому что июнь не за горами.

— Я не понимаю. Если вы полагаете, что мне не хватит мужества…

— Кто сомневается в твоем мужестве, Алекс! Но ты рискуешь поставить себя в очень щекотливое положение.

— В каком смысле?..

— Я тебе уже объяснил, скоро Новый год…

— Достаточно. Я уже догадался, что за ним последует июнь. Зачем говорить загадками? Чем для меня опасен июнь?

— Не для тебя, а для рейха. Точнее для тех, кто толкает фюрера на необдуманные поступки.

Он сделал долгую протяжную паузу. Затем подошел к занавешенному окну. Выглянув в окно, предложил выйти в сад.

— Сейчас как раз время для прогулки.

Нильс Бор тоже предпочитал беседовать на природе.

Мне вспомнились антики на аллеях, пустота и прозрачность окружающего пространства. Парк, прилегающий к его вилле в пригороде Копенгагена, был куда просторнее и живописнее скромного приусадебного участка, на котором дядя Ялмар в новом году собирался устроить огород. Ближе к дому он намеревался посадить овощи – редис, свеклу, морковь. Оставшуюся площадь можно будет отвести под картофель.

— В новом году, полагаю, картофель потребуется в бóльшем количестве… тем более что в мае исполнится три года, как Гесс перелетел в Англию.

Я никак не мог взять в толк, какое отношение имеет посадка картофеля к предательству безумца, похитившего Ме-110 и сбежавшего к врагу. Одно было несомненно – ухватившись за кончик семейной тайны, я неожиданно извлек на свет что‑то настолько дурно пахнущее, что кто‑то всерьез встревожился за мою жизнь.

— Я тоже не в восторге от предательства, – согласился дядя Ялмар. – Кстати, фюрер приказал расстрелять Гесса сразу, как только наши доблестные войска высадятся на Британских островах.

— Наши доблестные войска собираются высадиться на туманном Альбионе?!

— Не совсем. Скорее обнаглевшие англосаксы собираются высадиться на материке…

Пауза.

Затем Шахт тихо добавил.

— Прошло три года, отпущенных судьбой.

— Вестником судьбы являлся Рудольф Гесс? – наобум поинтересовался я.

Бывший экономический диктатор Третьего рейха кивнул.

— Если англичане все‑таки отважатся на такого рода безумие, враги Германии попытаются использовать этот факт в своих целях.

— Вы имеет внутренних врагов?

— Их тоже. Эти безответственные люди полагают, что на Западе до сих пор мечтают повернуть наше оружие против наших заклятых врагов.

— Вы имеете в виду большевиков?

— Ты верно уловил перспективу. Это позволяет мне быть более откровенным. Имей в виду, Алекс, ты – человек будущего! Твое время наступит после неожиданного конца, который вполне вероятен, а пока ты чужак. Такие как ты, всегда будут считаться здесь чужаками. Тебя защищает твой капитал, близость к Людвигу, очевидная связь со мной, но в какой‑то момент этого может не хватить, особенно, если ты позволишь себе вляпаться в какую‑нибудь историю… Кто‑то может решить, что вот он, удачный момент, чтобы вытряхнуть из «красного барона» как можно больше денежек. Я не исключаю, что болтуны с набережной Тирпитца* (сноска: штаб–квартира абвера) постараются подбить тебя на какой‑нибудь необдуманный поступок.

Он сделал паузу, затем также тихо и туманно продолжил.

— Возможно, они предложат связаться с твоими бывшими дружками по ту сторону фронта, – он кивком указал на восток, затем строго предупредил. – Не вздумай идти у них на поводу!