Вазген познакомил Настю с хозяйкой. Это была женщина лет сорока, простоватая, румяная, расторопная и невероятно говорливая. Днем вместе с пятнадцатилетней дочерью она уходила в гидроучасток, где работала уборщицей и состояла на военном довольствии. Муж ее был на Волховском фронте.

Нюра, с любопытством и хитрецой поглядывая на Настю, показала ей все закоулки квартиры, задерживаясь на мелочах с неуемным многословием, разожгла буржуйку, принесла чаю, не переставая при этом изливать на молодых людей потоки своей чрезмерной общительности.

Наконец оставила их наедине.

— Не обращай внимания, — засмеялся Вазген, — Нюра — добрая душа, и уж скучать она тебе точно не даст.

— А ты часто будешь приходить?

— Откуда мне знать, Настенька, я от себя не завишу.

— А сегодня не уйдешь?

— Нет, останусь на всю ночь.

Ночью она смотрела на него и не могла насмотреться, а он, как и в прошлый раз с трудом боролся со сном.

— Какой ты белокожий, — сказала она. — Я думала, что все кавказцы смуглые.

— Прежде всего, мы не кавказцы.

— У вас ведь есть горы.

— Да, но это не Кавказ, а Армянское нагорье. Ереван лежит в обрамлении гор, как в чаше. С одной стороны Арагац, с другой — Арарат.

— Расскажи о Ереване.

— Он розовый. Дома строят из розового и красного туфа — его добывают в наших горах, и потому Ереван розовый. Розовый, как мечта.

Он еще что-то пробормотал и уснул.

Год 2008

Кажется, я спала. Сон блаженный, будто проваливаешься в чудесную теплую ласковость, она тебя обволакивает, нежит, успокаивает. На самом деле это близость Жени, он обхватил меня, прижал к себе и тоже спит, я чувствую его тело каждой клеточкой кожи, моя щека лежит у него на плече, он мерно дышит мне в макушку.

Надо заметить, что время для сна совершенно неурочное — чуть больше полудня.

Утром Женя позвонил мне и снова, как накануне, взволнованно объявил, что должен со мной объясниться. Лучше всего это сделать у него дома, рассудил он, в спокойной обстановке, чтобы внешние факторы не смогли бы отвлечь нас от серьезной темы.

То есть понятно, да? Когда двое неравнодушных друг к другу молодых людей встречаются в квартире наедине, у них находится вагон и маленькая тележка серьезных проблем, которые необходимо обсудить со всей ответственностью.

Я положила телефон и чуть не взвыла от досады: ведь хотела купить тот розовый комплект — трусики и лифчик — до дрожи сексуальные, но не решилась из-за цены, жмотина проклятая. В чем теперь идти? В гардеробе нет ничего приличного, хоть топай вообще без белья. С другой стороны, какой из меня секс-символ с забинтованными коленками?

Зря переживала, начинаю догадываться, что распаленному желанием мужчине глубоко без разницы, что на тебе надето, главное — побыстрее все содрать. Поэтому даже лучше, что я не рисковала дорогим бельем.

Сейчас пребываю в неге. За окном плывут дымчатые облака, их скапливается все больше, конец погожим дням, зато внутри меня сплошное золотое свечение. Влюбилась что ли? Ну и пусть! Мне сейчас не до самоанализа… Хорошо-то как, словами не выразить!

Мой любовник шевелится и крепко потягивается всем своим здоровым, чистым, сильным телом. Молодец какой! Данька в сравнении с ним — карикатура на мужчину: вечно прокуренный, долговязый хиляк с впалой грудью, неразвитыми плечами и нечесаными патлами, призванными подчеркнуть художественность его сложной натуры, на мой взгляд — весьма убогой, но страдающей болезненным самомнением. Тьфу, противно вспоминать! Одно удовольствие — прогнала паршивца со скандалом, высказала все, что о нем думаю, надеюсь, он меня возненавидел до конца своих дней.

Я встаю, без спроса беру Женин халат и заворачиваюсь в него с чувственным удовольствием. Из холодильника выуживаю кое-какую еду, типично холостяцкий набор — курицу-гриль в пакете, покупные салаты в пластмассовых ванночках, сыр, ветчину, бутылку венгерского шампанского.

— Почему венгерское?

— Друг привез сувенир из Будапешта. Подогреть курицу?

— Не надо, я люблю холодную. Не слишком ты старался, кавалер, я было решила, что шампанское куплено по случаю моего визита.

В виде компенсации получаю поцелуй.

— Если помнишь, я приглашал тебя не для застолья.

— Для постели?

— Не прикалывайся, это вышло случайно.

— А, ну да, внезапный порыв, помрачение сознания, непредвиденная остановка мыслительных процессов…

Мы с аппетитом уплетаем разложенную снедь, как будто не ели три дня.

Потом пьем кофе, и я наконец вспоминаю, зачем пришла:

— Итак, теперь, когда вступительная часть закончена, я желаю выслушать твои объяснения, — напускаю на себя вид судьи. Мне хочется дурачиться, серьезные темы не для текущего момента, но обойти молчанием причину нашей встречи нельзя: не хочу выглядеть в его глазах озабоченной телкой — пришла, и с порога в койку, только и успела пиджачок на гвоздь повесить, потом все смешалось, понеслось, хватило одного прикосновения. — Не слабая квартирка, — продолжаю я, так как ответчик пока молчит, по его лицу видно, что я вернула его в суровую действительность. — По наследству досталась, или как?

— По наследству. Досталась от родителей, а моему отцу от его деда и бабушки.

— Ну-ну, продолжай, начни свой рассказ с родословной, ведь именно о твоей семье пойдет речь, я не ошибаюсь? Но сначала ответь, — чем тебя поразила фотография моего деда?

— Такая же была у моего отца, и он ею очень дорожил.

— Ч-что… что ты хочешь этим сказать? — пугаюсь я. Не хватало еще, чтобы мы оказались родственниками, как в глупых телесериалах. Здравствуй, я твоя мама. А я твой брат близнец, которого в детстве случайно выбросили на помойку.

Ох нет, пронесло, слава те, Господи!

Недомолвки кончились, Женя начинает обстоятельный рассказ: дед его, чей орден он без сожаления подарил Димке, был офицером СМЕРШа. Что с ним сталось, и как он умер, Евгений не знал. В семье никогда о нем не упоминали, не было его фотографий, личных вещей, семейный альбом содержал лишь снимки молодой семьи; в основном, фотографировали маленького Женю по мере его взросления. Но были там еще несколько снимков военных лет — офицеров в морской форме, отец их бережно хранил и не разрешал никому к ним прикасаться.

Однажды Женя спросил:

— Пап, кто эти дяди? Где они живут?

— Они все умерли, — ответил отец и больше к этой теме не возвращался.

Отец Жени погиб рано, разбился в своем автомобиле, когда мальчику было десять лет. И все же Евгений был достаточно взрослым, чтобы на всю жизнь запомнить тот ужасный день. Между родителями произошел грандиозный скандал, мать кричала на отца, рыдала, грозилась немедленно забрать ребенка и уйти.

— Как ты мог?! — голосила она. — Ведь эти сволочи извели всю мою семью! Зверски замучили, расстреляли! Почему ты скрыл от меня?! Боже мой, значит, наш сын — внук убийцы!

— Света, успокойся, прошу тебя. Когда арестовали твоих родителей, моего отца уже не было в живых. Зачем ты все валишь в одну кучу?!

— Негодяй! Ты негодяй и подлец, слышишь? Если бы я вовремя узнала, кем был твой отец, я бы ни за что не вышла за тебя замуж. Вот почему ты молчал о нем все эти годы. А я еще любезничала с твоей матерью, заботилась о ней, ухаживала до самой ее смерти. Мерзавцы — ты и твоя мамаша, прижившая сына от выродка!

Подобное заявление, сделанное даже в момент наивысшего раздражения, не проходит даром для конфликтующих супругов. Одна смертельная обида рождает другую, каждое слово превращается в ядовитое жало, выстрел, расплавленный металл. В тот день они ненавидели друг друга, перечеркнули прожитые совместно годы, в каждом говорила лишь мстительная злоба. Жена бросилась собирать вещи, заявила, что уходит к родным. Муж в запальчивости выбежал из дома — скатертью дорога! Вернусь, когда твоей ноги здесь не будет, видеть тебя не могу!

Ах, вечно моросящее петербургское небо, мокрые мостовые, спешащий в никуда автомобилист, с ожесточением вцепившийся в руль, как в виновника давних бед, отголосков сурового времени. Машину занесло на скользком асфальте, тело водителя долго извлекали из груды покореженного металла. Он так и не успел рассказать Жене, надо ли ему стыдиться своего дедушки-фронтовика.