Два дня пробирались на восток капитан Пономаренко и его товарищи, старательно обходя населенные пункты, сторонясь дорог. На третий день ослабевших от голода и ран беглецов схватил отряд полевой жандармерии…

Эти месяцы они провели в затерянном среди болот лагере!… Конечно, капитан Пономаренко много раз мог лишить себя жизни. Умереть тут было легче, чем выжить. Но советский офицер с первого же дня оставил даже самую мысль о смерти. Ведь он, капитан Пономаренко, оставался для своих подчиненных командиром и здесь. Он отвечал за них перед Родиной, перед партией, перед своей совестью!

Надо ли говорить о том, что капитан Пономаренко и его товарищи твердо решили бежать из лагеря! Решение о побеге они приняли еще в колонне пленных, в которой двигались на запад. Но советские летчики, наученные горьким опытом, поняли, что побег надо подготовить тщательно и прежде всего всем им следует окрепнуть и набраться сил.

План операции составлялся долго и тщательно. Летчики собирали продовольствие, прилагали отчаянные усилия, чтобы достать оружие. Это удалось только сержанту Джавадову. Неунывающий кавказец раздобыл где-то ржавый тесак, который они вычистили и наточили.

Дело с побегом двигалось медленно, но верно. Бежать, кроме группы Пономаренко, собирались и другие лагерники. И когда почти все было готово, нашелся предатель и донес о предстоящем побеге. Эсэсовцы переполошились. Начались поиски зачинщиков. Подозрение пало на группу Пономаренко. За нею стали следить.

Пономаренко решил ускорить проведение операции на сутки. И вот в назначенный час запылало несколько бараков. Пленные выскакивали из горящих помещений, инсценируя панику. Охрана растерялась. Джавадов, Мельников и еще трое пленных сняли двух часовых, и путь к свободе был открыт.

Всего бежало больше сотни людей. Они тотчас же разделились на мелкие группы и разошлись в разные стороны. Капитан Пономаренко за две первые ночи увел далеко от лагеря свой небольшой отряд. В глухой лесной чаще он остановился для отдыха. Казалось, ничто не угрожало беглецам. Но опасность была рядом. В лесу раздался лай ищеек, шедших по следу…

Схватка была короткой. Безоружная группа не могла долго защищаться.

Избитых и истерзанных, приволокли их в лагерь и бросили в этот каменный мешок вместе с тремя другими беглецами.

Это случилось неделю назад. Тогда-то и получил пулю в грудь сержант Мельников.

Допросы и избиения продолжались непрерывно. А трое суток назад в лагере поднялась суматоха. Охрана торопливо уводила колонны заключенных. Наконец шум стих, а затем в отдалении послышалась стрельба… И с тех пор вокруг лагеря царила тишина. Запертые в карцере, они остались одни — без пищи, без воды, без сил, чтобы выломать эту тяжелую, словно бронированную, дверь… Впрочем, быть может, попытаться еще раз?

Пономаренко скомандовал. Лагерники подошли к двери, навалились на нее. Но дверь даже не дрогнула. Один из заключенных, высокий старик, пододвинул к стене табурет, забрался на него и выглянул в окошко.

— Что там, профессор? — спросил Пономаренко.

Профессор Иоганн Буйкис — ученый биолог из Риги — вздохнул и слез с табурета.

— Все то же, — мрачно проговорил он. — Унылое болото и ничего живого.

Сидевший за столом мужчина лет тридцати, с тонким и болезненным лицом, встал и в порыве отчаяния бросился на нары.

— Не могу больше! — простонал он. — Где предел этой нечеловеческой подлости! Убили бы сразу. О, звери!

Его звали Гавриил Беляев. Год назад молодой хирург Беляев был заброшен на самолете в тыл врага для оказания помощи группе обмороженных партизан. Спустившись с парашютом, он попал к партизанам в тот момент, когда они отчаянно отбивались от отряда карателей. Хирург вынужден был действовать не скальпелем, а автоматом. Пятерых партизан, в том числе и Беляева, схватили…

Всегда твердый и выдержанный, Беляев сильно сдал за последнее время. Он ослабел и часто терял над собой власть. Сейчас Беляев лежал, стиснув руками голову, и повторял: «Звери, звери!»

— И вы бы согласились, чтобы вас так просто убили? — мягко спросил его Пономаренко.

— Что угодно, но только не это!

— Нет, — покачал головой пилот. — Я жить хочу! Жить, чтобы рассчитаться за все! Как думаешь, Джавадов?

— Жить! — воскликнул кавказец. — Жить и отомстить!

— А если и умереть, — продолжал летчик, — то так, чтобы захватить с собой на тот свет с десяток врагов!

— Без них скучно на том свете, — мрачно улыбнулся Кент. — Но еще лучше, если жить будем мы, а подохнут — они!

— Слышали, доктор? — сказал Пономаренко. — Так вот, держитесь! Надо держ…

Он не договорил, побледнел и потерял сознание. Джавадов и Кент подхватили пилота и отнесли на нары. За ними отправился к нарам старшина Островерхий — бывший председатель колхоза на Харьковщине. Это был коренастый неторопливый человек средних лет, с тяжелыми руками крестьянина. Кряхтя, забрался он на нары и тотчас же заснул.

Уложив Пономаренко, Джавадов и Кент подсели к столу.

— Третий раз сегодня, — заметил сержант. — А говорит: надо держаться. Сердце, как у льва!

— Сердце, — с досадой ответил Беляев. — Еще день-два, и лопнет к чертям это сердце!

— Быть может, и не следовало затевать истории с побегом? — задумчиво проговорил Буйкис.

Беляев поднял голову, злобно усмехнулся.

— Конечно, надо было вести себя, как бараны на бойне, и по мере сил работать на этих извергов!

— Не о себе говорю, — обиженно поджал губы профессор. — Я что? Я свое прожил и, если хотите знать, хорошо, с пользой для общества! А вот вы — молодые! Жалко же…

Пономаренко застонал.

— Воды ему надо, — сказал Кент.

— Воды, — усмехнулся Джавадов. — Где возьмешь воду?

Пилот снова застонал — мучительнее, громче.

— Доктор, — позвал Кент, — подойдите к нему.

— Оставьте, — махнул рукой Беляев, — пусть хоть умрет спокойно!

Джавадов одним скачком оказался подле Беляева, схватил его за грудь. Страшен был Джавадов в эту минуту. Но хирург не испугался.

— Пустите, — равнодушно проговорил он. — Пустите… ну! Разве врач я теперь? Он умирает от жажды. Прибавьте, что все эти месяцы ваш командир так и не смог оправиться от ранения. Да еще эти побои…

Пономаренко затих. Кент оставил его и подсел к столу, где собрались остальные. Лагерники стали обсуждать создавшееся положение. Буйкис считал весьма странным поведение охраны лагеря, забывшей об обитателях карцера.

— И ничего странного, — возразил Беляев. — Немцы удрали, видимо, получив сведения, что неприятель близок. В суматохе забыли о нас. А это собачье болото в стороне от всяких дорог. Поди сыщи в нем лагерь! До того, как его обнаружат, мы сто раз умрем с голода и жажды.

— Нет! — воскликнул Джавадов и приложил руку к груди. — Сердце чует, что освободят нас!

— Да, придет свобода! — вскричал Буйкис. — И мы снова станем людьми, которые могут делать все, что хотят. — Он взволнованно зашагал по подвалу. — Знаете, я начал перед самой войной такую важную работу!… Интересно, удалось ли жене сохранить мои записи, библиотеку…

Беляев насмешливо посмотрел на него.

— Записи… библиотеку… Вы уверены, что ваша жена цела, а дом не сравнен с землей?

Буйкис схватился за сердце.

— Зачем болтаете? — угрюмо сказал Джавадов. — Старика расстроили. Его поддерживать надо, а вы…

— Оставьте меня в покое! — вспыхнул Беляев.

— Это вы никому не даете покоя! Мужчиной надо быть. Стыдно!

Беляев поднялся, хотел что-то сказать, но не смог и тяжело рухнул на место, Буйкис подвел его к нарам и уложил.

— Бедняга, — сказал он. — Ему совсем плохо. Не понимает, что говорит.

— Не понимает? — нахмурил брови Джавадов. — Очень хорошо все понимает!

— Вы несправедливы, сержант… Разве он виноват?… А вам, мой друг, советую крепко держать себя в руках. Сейчас, милый мой друг, такое время…

Буйкис не договорил, махнул рукой и пошел укладываться. За ним двинулся Кент.