Семин умолк, и мне стоило немалых усилий вновь расшевелить его. Видимо, воспоминания о Короле, боязнь, что тот может узнать об этом признании, снова парализовали его волю.

Мне не особенно верилось, что фамилия, под которой Король отбывал наказание в лагере, была действительно — Иванов. К тому же очень сбивчиво обрисовал Семин его наружность. То, по его словам, это был невысокий, полный пожилой человек, рыжий, с голубыми глазами, то вдруг он начинал упорно утверждать, что Король был значительно выше меня ростом. Значит, особенно верить ему не приходилось. Однако я решил, не откладывая в долгий ящик, сегодня же навести кое-какие справки о Короле.

Особенно ценным из всех показаний Семина было, на мой взгляд, следующее: он заявил, что днем, накануне убийства, когда он колол дрова у себя во дворе, его окликнул через забор, со стороны соседнего пустыря, один из его бывших знакомых по имени Федор Бабкин, отбывавший вместе с ним наказание в лагере, но живший после этого не в Озерном, а где-то в другом месте.

Бабкин будто бы спросил Семина, чей это барак, давно ли он тут живет и почему сбежал от Короля? Семин ему ответил, что барак этот его собственный, достался ему после смерти брата, а с Королем он не хочет больше знаться. На этом якобы и кончился разговор. Однако Семину казалось, что Бабкин приходил неспроста. В лагере он был всегда одним из подручных всесильного Короля, и вполне возможно, что явился по его поручению.

Пока посещение этого Бабкина было единственной зацепкой, за которую я мог ухватиться, чтобы приоткрыть завесу, скрывающую от меня истинную подоплеку убийства Глотова. Внутренним чутьем, редко обманывавшим меня, я чувствовал, что Семин не убийца. Немало мне пришлось перевидать преступников, и я заметил, что обычные карманники или домушники, к которым относился Семин, редко идут на «мокрые дела», то есть дела, связанные с убийством.

Все средства связи — телефон, телеграф, почту и даже радио (применив шифр) я использовал, чтобы скорее получить сведения об убитом Глотове, а главное о Бабкине и Короле, которых мне следовало потревожить в связи с убийством старика.

Это только легко сказать получить сведения, а на деле пришлось пустить в ход очень сложный аппарат. Не один десяток людей занялся различными розысками. Они рылись в архивах, звонили в разные учреждения, посылали запросы, беседовали с людьми, которые лично знали тех, о ком я справлялся.

Начальник лагерей мне сообщил, что у них перебывало немало «Королей» — и рыжих, и черных, и толстых, и худых, но тот, который в то время отбывал наказание с Бабкиным и Семиным, был не рыжий, и фамилия его была не Иванов, а Литвинов. Его освободили одновременно с ними по амнистии, и, по слухам, он вскоре был убит в Иркутске при весьма темных обстоятельствах. Его обезображенный труп опознали по татуировке на груди его бывшие приятели, сидевшие в свое время с ним в лагере.

Бабкин, по словам начальника лагеря, был самым приближенным подручным Короля, а Семин, ничем не выделявшийся из общей массы заключенных, в их компанию не входил.

В телеграмме, полученной из Иркутска, подтверждались сведения о смерти Короля-Литвинова и сообщалось, что в числе свидетелей, опознавших труп Короля, был некий Бабкин, который будто бы вскоре после этого уехал в город Борск.

Опять мне приходилось иметь дело с Борском. Обрадовавшись случаю поговорить с Нефедовым, я тотчас позвонил ему по телефону. Оказалось, что он помнит Бабкина, который когда-то, еще до моего приезда в Борск, судился за ограбление. С год назад он возвратился в Борск после амнистии и поступил на работу.

Нефедов знал и Глотова. Тот работал в свое время в Борске следователем и, кажется, даже вел дело Бабкина и его банды. Во всяком случае, это можно было выяснить. Для этого Нефедов звал меня поскорее приезжать в Борск.

— Приезжай, — говорил он своим добродушно-ехидным баском. — Нечего тебе в Озерном торчать. Кстати, мы тебя тут маленько поучим, как по-настоящему работать нужно, а то уж, поди, зазнался. Как же, нешуточное дело: в область его затребовали как незаменимого специалиста! У кого от этого голова не закружится? Значит, будем ждать, а то Галя совсем засохла тут, с тех пор как ты от нее сбежал.

Я ответил, что скоро приеду, с досадой пропустив мимо ушей последние слова. Терпеть не могу, когда люди, хотя бы даже и друзья, лезут не в свое дело.

Теперь, когда я узнал, что Бабкин и Глотов не только знали друг друга, по даже находились между собой в таких взаимоотношениях, которые могли вызвать у одного из них (конечно, Бабкина) чувство мести, во мне вспыхнуло неудержимое стремление поскорее разыскать дело Бабкина в борском суде и одновременно лично познакомиться с этим, крайне интересовавшим меня субъектом. Мое намерение вести дальнейшее расследование не в Озерном, а в Борске заметно обрадовало начальника озерновской милиции, отношения с которым у меня так и не наладились.

Перед отъездом я еще раз вызвал Семина и попытался пристыдить за то, что он мне наврал, описывая наружность Короля, но он уныло пробормотал:

— Теперь один черт какой он был! — рыжий или черный, все одно какому в могиле гнить, ведь «пришили» его в Иркутске.

— Как же «пришили», если Бабкин приезжал к тебе от него? Сам же ты говорил.

— Ничего я не говорил. Выдумываете вы все, чтобы только запутать, — пробубнил он, угрюмо глядя в сторону.

Кто-то, очевидно, успел его настращать. Мне удалось только узнать, что за эти дни ему дважды приносил передачу неизвестный молодой парень в ватном стеганом костюме, какие обычно носят лесорубы. Передачу, как обычно, просматривали и в одном из пирогов обнаружили записку, в которой была только одна фраза:

Это означало: «Если предашь, то будешь убит». Вахтер, нашедший записку, по оплошности прочел ее при одном из заключенных, разносившем передачи по камерам. Тот, видимо, передал Семину.

Опасаясь, как бы с Семиным действительно чего-нибудь не произошло, я поручил его особому вниманию и начальника милиции и начальника тюрьмы, а сам отправился в Борск.

И вот мне снова предстояло некоторое время работать рука об руку с Нефедовым, но уже не в качестве его подчиненного. Это мне было приятно, хотя я уже заранее представлял себе, как он начнет подтрунивать над моей поездкой в Каменск. И, конечно, я не ошибся. Стоило мне появиться на пороге его кабинета, как он, не успев поздороваться, «заскулил»:

— Совсем было уехали, да что-то назад быстро приехали? Видно, в управлении думали, золото какое выискали, а оказалось, что такого добра у них у самих хоть пруд пруди!

Но этим он и ограничился, начав расспрашивать и рассказывать о служебных делах. Меня очень обрадовало, что после нашего с ним телефонного разговора он сразу же, с налету, обеими руками вцепился в дело Бабкина, точно у него и без того не было забот, и проделал уже немалую работу.

Прежде всего он установил, где живет и чем занимается Бабкин. Оказывается, тот работал в обозе треста очистки города, но за частые прогулы и беспробудное пьянство недавно был выгнан оттуда. С тех пор он только тем, кажется, и занимался, что сидел часами в закусочной, неподалеку от вокзала, и пил там со своей женой, такой же отвратительной пьянчугой, как и он сам, и в компании с другим таким же сбродом. Однако для такого времяпрепровождения нужны были деньги, а явного источника их у обоих супругов как будто бы не было.

Поговорив с Нефедовым, я оставил свой чемодан пока что у него в кабинете и пошел знакомиться со старым делом Бабкина, которое хранилось в архивах суда.

Развернув пыльную объемистую папку уголовного дела Бабкина, на одной из первых же ее страниц я нашел подпись бывшего следователя Глотова, убийцу которого я разыскивал. Однако теперь, поговорив с Нефедовым и товарищами, я оставлял под большим вопросом версию, что Бабкин расправился с Глотовым из-за мести. Никто из нас не припоминал такого факта, чтобы преступник мстил судье или работникам следственного аппарата. Видимо, мне следовало глубже разобраться в обстоятельствах, прежде чем составлять определенное заключение.