Еще шумело пламя, и взлетали вверх головешки, и бабахали лопающиеся от жара стволы, рассыпая тучи искр, но огонь уже топтался на месте, не в силах перешагнуть через невидимый барьер, созданный ретардантом — той красной водой, которую разбрызгал самолет.

Теперь только я осознал как следует, какая опасность нам грозила. Руки и ноги тряслись, и мы никак не могли решиться спуститься вниз с пожарной вышки. Пришел еще самолет, с него попрыгали вниз парашютисты и начали тушить кромку огня. Только через день пожар потушили окончательно.

Степка тоже спасся, только немного обгорел и теперь забинтованный лежал в больнице.

Когда я рассказал ему о красном дожде-ретарданте, который спас нас от гибели, он вдруг спросил:

— А знаешь из чего сделан этот дождь?

— Не знаю, — сказал я, — Аркадий Палыч говорил, что это какая-то вязкая вода. Наверное, химия?

— Водоросли! — торжествующе заявил Степка. — Никакая химия без водорослей не смогла бы затушить такой пожар. Водоросли сделали воду вязкой. Ко мне приходил Аркадий Палыч и все про эту вязкую воду рассказал. Потому что и мы спаслись только благодаря ей. Если бы не водоросли и не вязкая вода, летел бы я сейчас по ветру в виде пепла...

Вот тут я и узнал, что такое вязкая вода. Обычная вода, которой тушили пожары с незапамятных времен, сейчас не удовлетворяет пожарных. Такая вода плохо проникает в лесную подстилку, в лесной торф — в те самые опасные места, где может затаиться тлеющий огонь. Решили воду сделать более «мокрой». Добавили в нее мыльных моющих веществ, и вода стала проникать в глубь подстилки в лесу отлично. Назвали эту воду «мокрой».

Но пылающий огонь такая мокрая вода тушит не лучше обычной, «сухой» воды. Чтобы вода тушила бушующее пламя, нужно, чтобы капельки ее крепко прилипали к горящему дереву. Химики перепробовали все свои химикаты, и ни один не помог. Тогда кто-то вспомнил об альгиновой кислоте, кислоте, добываемой из водорослей. Эта кислота и называется в честь водорослей, потому что слово «альгае» — значит водоросли.

Соли альгиновой кислоты — альгинаты используют текстильщики для проклеивания тканей, чтобы не расплывалась на них краска. Теперь эти альгинаты добавили к обычной сухой воде. И вода стала «липкой». Она стала вязкой. Вязкая вода стала знаменитой водой на нашей планете. Через несколько дней Степку выписали, руки его были еще забинтованы. Степка приподнял бинт.

— Быстро ты разделался со своими ожогами, — посмеялся я, — ты, наверное, много витаминов ешь, и на тебе все заживает, как на собаке!

— Спасибо, — сказал Степка, — за сравнение. Но зажило быстро не из-за витаминов, а из-за особой мази. Она сделана тоже из водорослей. Там тоже добавлены альгинаты. Водоросли ведь убивают всевозможных вредных микробов, а без них рана сама заживает.

Это было очень кстати, что у Степки быстро заживала рука. Нам предстояла поездка в заповедник «Столбы» около Красноярска, где должны были проводиться соревнования по скалолазанию среди школьников. В заповеднике мы не бывали, но слышали о нем много интересного.

И вот желанный день настал, и мы идем по душистой пихтовой тайге заповедника к таинственным скалам, где состоятся соревнования. Сквозь ветви деревьев в тумане появляется серая громадина. Подходим ближе к скале — перед нами огромная голова старика в фуражке. Длинная борода, суровый взгляд. И все это высечено природой из камня, крепчайшего сиенита. Очень интересно. Словно все это сделано древними мастерами. Я читал про индийские храмы, как их высекали в скалах. А тут никто не высекал, все само сделалось. Называют эту скалу «Дед».

Идем дальше. Подходим к другой скале. Здесь из земли торчат гигантские каменные перья. Каждое перо метров в пятьдесят высотой. И лезть на эти «Перья» нужно особым способом, который здесь называется «шкуродер», потому что лезешь, спиной опираясь об одно перо, а ногами упираясь в соседнее. Пока до верху долезешь, от рубашки один пшик останется.

Но соревнования проходили не на «Деде» и не на «Перьях», а на самой знаменитой скале заповедника, которая называется «Второй столб». Это самая высокая скала, сто метров высотой. На половине высоты растет сад. Скалолазы называют его ласково «Садик». Это природный сад-лесок, его никто не садил. Птицы занесли семена, и там выросли деревья. Но добраться до «Садика» очень трудно.

«Второй столб» знаменит не только «Садиком». У этого «Столба» боевая история. Когда-то, еще при царизме, отважный скалолаз написал на половине высоты белой краской слово «Свобода». Узнали об этом жандармы и решили смыть краску. Но как ни пытались они взобраться на «Второй столб», так и не забрались. И сейчас слово «Свобода» все так нее красуется над тайгой, напоминая о славных делах старых революционеров.

И мы полезли как раз тем ходом «Свобода», которым не смогли забраться жандармы. Когда вступили на вершину скалы, то даже дух захватило. Внизу пропасть глубиной в сотню метров, и кажется, что вот скала сейчас накренится и упадет. Но так только казалось, потому что скала стояла миллионы лет и никуда не падала. Обратный путь наш лежал не через «Свободу», потому что инструктор сказал: «Свободой» вниз трудно спускаться. Жандармов на веревках спускали с завязанными глазами, чтобы не было так страшно. А вам лучше спускаться «Сарачевкой».

Что такое «Сарачевка»? Это особый довольно легкий ход вниз. А название ему дано по имени одной девушки, Нины Сарачевой. В 1923 году она тоже спускалась этим ходом. Вместо обычных галош, которые не скользят на камне, она полезла на скалу в кожаных туфельках. Были и у нее конечно галоши, да только решила она похвалиться своей храбростью. И там, где нужно было спокойно спуститься с камня на камень, она прыгнула лихо. Кожаные подошвы скользнули по камню, и она сорвалась в пропасть. Только каблучки ее туфель прочертили две черты в лишайнике, покрывающем камни.

Две черты на камне! Мы долго смотрели на белесые бороздки, отметившие последние две секунды в жизни девушки по фамилии Сарачева. Это было так давно, сорок с лишним лет назад, но следы от туфелек, содравших лишайник, были столь свежими, точно она сорвалась со скалы только вчера.

— Тебе не кажется это странным? — спросил вдруг Степка, — что лишайник до сих пор не вырос в этих бороздках? За сорок лет лишайник не вырос ни на миллиметр!

Я отщипнул от скалы жесткий черный листок лишайника. Это была гирофора, лишайник, который я хорошо знал еще с пятого класса. Но мне и в голову тогда не приходило задуматься, почему лишайник так долго растет и сколько лет он растет, чтобы получилась маленькая черная корочка. Если следы Сарачевой не заросли за сорок лет, то весь лишайник рос здесь, может быть, тысячу лет. А может быть, десять тысяч лет?

Я вспомнил об американских мамонтовых деревьях, возраст которых, как считают, превышает три тысячи лет, и подумал, что эти лишайники на камнях не моложе, а старше мамонтовых деревьев! Но никто не обращает внимания на эти лишайники, будто это совсем ненужные и никудышные растения.

А в том, что эти лишайники страшно нужные растения и нужные именно сейчас, в наш двадцатый век, мы со Степкой убедились очень скоро. Но тогда, сидя на «Втором столбе» и разглядывая следы Сарачевой, мы еще не знали, что нас ждет через несколько дней в Иркутске и какую роль мы можем сыграть в жизни нашей планеты в ближайшее время.

Пока мы сидели у «Сарачевки» да размышляли, вся наша группа уже спустилась вниз. Мы тоже спустились, и тут обнаружилось, что одного человека не хватает. Пришлось снова лезть наверх. Но и там никого не было. Наверху была большая площадка, на ней пусто. Мы крикнули: «Эй»! И тотчас откуда-то снизу услышали слабый отклик: «Здесь я!» Наш товарищ попал в беду!

Мы подбежали к краю площадки и замерли от ужаса. Вниз на другую скалу была переброшена длинная бревенчатая лестница. Как мы узнали позже, лестницу поставили геодезисты. Раньше по ней поднимались на «Второй столб» и спускались оттуда туристы. Прошло много лет, и лестница стала ветхой, бревна подгнили и едва держались. Вот-вот она должна была рухнуть вниз в пропасть.