— Я так не могу, — сказал он и оттолкнул от себя Алису Тарсилу. Та упала на спину, запутавшись в собственных длинных волосах. Встав и в недоумении посмотрев на стену, удары в которую так и не прекращались, Хосе покачал головой и пошёл в ванную, чтобы принять душ. Всё закончилось даже хуже, чем начиналось. Мало того, что он изменил жене, так ещё и сделал это с проституткой, которая и сама может быть больна неизвестно чем, и принадлежит к семье, запятнанной вырождением и безумием. Когда девушка попыталась присоединиться к нему, Хосе прогнал её — ту самую, которой только что шептал нежные слова и дарил ласки — и принялся тереть себя мочалкой, словно надеясь стереть что-то, безнадёжно запачкавшее его тело и душу.

Когда он вышел, Алиса Тарсила уже была на кухне; её движения выдавали нервозность. Чувствуя удовлетворение от собственного своеволия, Хосе молча прошёл туда и уселся за крытый цветной клеёнкой деревянный стол. Девушка, хмуро кивнув, накрыла на двоих, и они принялись есть. То была наспех прогретая вчерашняя фарофа — обжаренная мука маниоки.

— Сеньора Паула говорит, это у её сына от маниоки. В клубнях содержится синильная кислота, и, если её не выпаривать, дети болеют.

Хосе уже собирался было согласиться, что Мигель действительно похож на того, кто не ограничивает себя в питании, особенно в плохо пропаренных продуктах из маниоки, но вовремя передумал.

Дождавшись его кивка, подкреплённого неопределённым взмахом чёрных бровей, девушка продолжила рассказ.

— Сеньора Паула всем так говорит, но её никто не слушает, потому что у нас в квартале все едят маниоку, а Мигель — один такой. Все соседи говорят: дело в том, что она родила, когда ей было сорок — причём от пятидесятилетнего сеньора, занимающего высокую должность. Она надеялась так улучшить своё благосостояние, а вместо этого принесла в семью горе.

Хосе сочувственно промычал что-то, продолжая жевать. Он был голоден как волк и искренне надеялся, что на этот раз клубни хорошо пропарили.

— Да на самом деле он мне и не кузен, — Алиса Тарсила прекратила есть, уныло ковыряясь вилкой в еде. — Троюродный племянник или что-то такое, церковь даже разрешила бы нам пожениться — сеньора Паула очень бы этого хотела.

Мулатка тяжело вздохнула и спрятала лицо в ладонях. Из-под них доносились какие-то глухие звуки, похожие на всхлипывания.

— Это ведь не моя квартира — она принадлежит семье того самого сеньора, и, если я хочу здесь и дальше жить, мне нужно будет выйти за Мигеля.

Несмотря на очевидный трагизм услышанного, Хосе почувствовал, что улыбается. Происходящее слишком напоминало «мыльную оперу». Видимо, подумал он, всё дело как раз в реальности происходящего. Его уязвлённое достоинство, несомненно, отомщено.

— Ты хотела бы выйти замуж за меня? — спросил он, едва скрывая иронию, и снова продемонстрировал своё обручальное кольцо.

— Нет, ничего такого, что ты! — Она вскочила и, бросив тарелку с недоеденной фарофой в раковину умывальника, выскочила из кухни. В глазах её Хосе успел заметить слёзы.

Эрнест вернулся только вечером. Он засиделся в библиотеке, где, по его словам, обнаружил, наконец, давно искомый документ.

— Я бы мог прийти и раньше, но ждал, пока жара спадёт. Здешняя погода меня просто убивает.

Хосе согласно кивнул, пряча недовольное выражение лица.

— Да-да, ты же происходишь от финнов. — История происхождения венгров, вернее, мадьяр, сколь захватывающая и фантастическая, столь и неправдоподобная, произвела на Хосе большое впечатление, когда он услышал её впервые. Однако слушать её постоянно он уже устал.

Впрочем, юный этнограф, напротив, всегда испытывал радость при возможности поговорить о происхождении своего народа.

— Мои предки прошли с боями через всю Великую степь, и к ним присоединялись всё новые и новые роды, кланы и племена, — в голосе Эрнеста звучала напыщенная гордость. — Ханты, манси, туркмены, осетины — осколки этих народов пришли вместе с нами на берега Дуная, чтобы обрести новую родину. Наши походы в Европу заставляли её обитателей, включая испанцев, между прочим, дрожать от страха — так далеко не проникали даже орды Чингисхана…

Хосе, слышавший это всё неоднократно, не смог сдержать насмешки:

— Да-да, и одного из ваших великих королей в конце концов поймали и повесили как простого разбойника.

Эрнест, ничуть не смущённый такими словами, только расхохотался в ответ:

— Умей принять смерть как мужчина. Ладно, это не так важно — я гляжу, ты немного повеселел, мой друг. Кстати, кто стал причиной твоей тоски? Уж не женщина ли?

Хосе, в который раз удивившись проницательности своего друга, ничего не отрицал, хотя и разговаривать на эту тему отказался. Впрочем, Эрнесту, похоже, было всё равно, ведь ему было достаточно одного взгляда, чтобы ухватить самую суть происходящего. Сам он представлял для окружающих сплошную загадку, в то время как они для него были как на ладони — и притом нисколько не интересовали. Судя по его возбуждённому состоянию, можно было с полной уверенностью предполагать, что на сей раз библиотека Рио-де-Жанейро предоставила в распоряжение бледного венгра именно те заплесневелые древности, которые его интересовали.

— Иногда я думаю, что ты некрофил, Эрнест.

На мгновение в чёрных глазах его друга вспыхнуло что-то, что принудило Хосе пожалеть о словах, слетевших с его языка. Видимо, он задел какую-то струнку души Эрнеста, приближаться к которой не следовало.

Молчание длилось около минуты, прежде чем венгр ответил глухим голосом:

— Ты даже не знаешь, насколько ты прав, Хосе — моя любимая действительно не пребывает среди живых. Да и сам я…

Он замолчал, плотно сжав губы, отчего те превратились в тонкую, словно прочерченную ножом, линию.

— Действительно, — продолжил Эрнест, и испанец напряг слух, понимая, что сейчас ему представилась исключительная возможность заглянуть за непроницаемый полог тайны, окружающей его собеседника. — Мои мечты — не о мире, в котором нет места для меня и моей любви. Я хочу изменить его — немножко, в самой малой мере, достаточной для того, чтобы мы смогли жить. И ты не поверишь, насколько титанические усилия для этого нужно предпринять!

Последняя фраза, сказанная громко и резко, принудила испанца насторожиться. Спохватившись, Эрнест закрыл рот и посмотрел на Ортегу.

— Впрочем, ты и ошибаешься, мой друг. Скорее, я люблю не то, что умерло, а вещи, которых в действительности не существует — идеалы, если можно так сказать. — Он горько рассмеялся. — Ничего удивительного, что именно я взялся за этот труд!

Смех Эрнеста, причины которого были совершенно непонятны Ортеге, становился всё более надрывным. Наконец, когда уже казалось, что венгра вот-вот охватит истерика, он вдруг умолк и взял себя в руки.

— Время слов прошло, Хосе. Сегодня я обнаружил необходимую рукопись и скопировал её при помощи вот этого маленького прибора. — Эрнест продемонстрировал карманный фотоаппарат, свидетельствующий о том, что обнаруженный им документ очень древний и копировать его при помощи ксерокса запрещено. — Завтра будут готовы фотографии, и мы сможем прочесть идущий к нам сквозь столетия текст об удивительнейшем из путешествий, которые когда-либо предпринимал человек.

Хосе Ортега, заинтересовавшись настолько, что забыл о мулатке и её родственниках, взглядом попросил Эрнеста продолжать.

— Речь идёт о поисках Эльдорадо, — с торжествующей улыбкой закончил тот.

Стоявший в густой тени сомкнувших свои кроны тропических деревьев жрец баба-кекерэ — худой чернокожий мужчина, ростом достигавший почти двух метров — отдал приказ. Бартоло, на котором из одежды были лишь белые холщовые брюки, подобно трём десяткам других участников действа, выступил вперёд. Шагая по утрамбованной тысячами ног грунтовой площадке, с виду напоминавшей мини-футбольную, но вместе с тем никогда не видевшей ни ворот, ни мяча, он ощущал, как глина, едва тёплая, передаёт свою силу его босым ступням. Здесь, вдалеке от многоязычного гомона мегаполиса, за пределами фавел и пригородов с их миллионами излишне любопытных ушей и глаз, в лесной чаще укрылось место сбора членов террейру кандомбле. Многие десятилетия здесь проводились тайные богослужения, посвящённые африканским богам, вырядившимся в одежды христианских святых — типичная для Рио парадоксальная смесь.